Чтение 163–й страницы книги ~Щит и меч~

Генрих нерешительно пожал ее.

- Все-таки это невероятно, или...

- Я понимаю тебя, - сказал Вайс. - Нужны доказательства?

Генрих кивнул.

Вайс предложил спуститься на берег и пройти на брандвахту, которую он
заранее обследовал.

Лучшее место для откровенной беседы трудно было найти.

- Садись, - Вайс указал Генриху на деревянный, расщепленный и
протертый канатами кнехт, похожий на гигантский трухлявый гриб.

- А ты?

- Читай, - приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков.
Объяснил: - Это копия дела об убийстве Рудольфа Шварцкопфа. Здесь
показания Папке. Ты помнишь Папке? Я устроил так, что этого подлеца
перебросили через фронт на парашюте, и наши захватили его на месте
приземления. Но для советских следственных органов он представлял интерес
только как соучастник убийства советского гражданина - твоего отца.

- Мой отец не был советским гражданином!

- Здесь есть фотокопия письма твоего отца, в котором он сообщал
правительству Латвии, что решил принять советское подданство. Читай, -
повторил Вайс и добавил сочувственно: - Я пока оставлю тебя одного, но
буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.

Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к тонким листам бумаги,
трепещущим на речном ветру.

Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим набережную. Ему
было жаль Генриха, он понимал, как тяжело ему узнать об ужасных
подробностях убийства отца, о которых столь обстоятельно сообщил
следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и другое: теперь Генрих
будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира,
который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа - рукой братоубийцы.

Прошло достаточно времени для того, чтобы прочесть документы, а
Генрих все не появлялся. Не дождавшись его, Вайс снова поднялся на
обветшавшую палубу брандвахты.

Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его
жестоко блеснули.

- Я убью его.

- Запрещаю. - Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет, и
заранее обдумал ответ. Добавил нарочито официальным тоном: - Вилли
Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на суде свои
показания.

- Когда?

- Частично это зависит и от нас с тобой.

- Не понимаю, - возмутился Генрих, - почему ты до сих пор скрывал от
меня все это?

И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.

- Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, - сказал Вайс. -
Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь,
почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его
карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому,
что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что,
если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был?
Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.

- А кем я должен быть?

- Человеком, который действует во имя блага своей родины,
руководствуясь своими убеждениями.

- И для этого я должен помогать разгрому Германии!

- Освобождению немецкого народа, - поправил Вайс, - с нашей помощью.

- А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?

- Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство
безоговорочно примет решение народной власти.

Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:

- Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты
коммунист, да?

- Но я же русский, - просто сказал Вайс.

Генрих вскочил с кнехта:

- Это неправда!

Вайс растерялся:

- То есть как это неправда?

- Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем,
но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне.
Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.

- Ну, правильно.

- Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский
коммунист - и вдруг...

- Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе
есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика - не
уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме
чекистов?

Генрих отрицательно покачал головой.

- На ней щит и меч, - сказал Вайс. - И наш долг, - где бы мы ни были,
прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.

- Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный
советский щит?

- Нет, - сказал Вайс. - Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.

- Хорошо, - согласился Генрих. И пожаловался: - Но все-таки мне
почему-то трудно поверить, что ты русский.

- Ну, а если бы я был не русский, а немец-антифашист, коммунист,
разве это повлияло бы на твое решение?

- Пожалуй, нет, - задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал: -
Но все-таки объясни, как мог ты так неуличимо притворяться? Это просто
невероятно!

- Видишь ли, - сказал Вайс, - я еще со школьной скамьи был уверен,
что первой после нас, первой европейской страной, где произойдет
революция, будет Германия. Учил язык, много читал. Германия стала как бы
моей любовью. А когда к власти пришли фашисты, я хотел бороться против них
вместе с немецким народом. И мне нетрудно было чувствовать себя немцем. Но
не просто немцем, а немцем из тех, кого я чтил как революционных борцов.
Самым мучительным здесь было то, что такие долго не встречались мне. Но,
ты сам понимаешь, абвер не то место, где их можно найти.

- Да, - вдруг серьезно сказал Генрих, - ты действительно русский.

- Почему ты только сейчас поверил в это?

- Ты извини меня, но так разговаривать могут только русские.

- Ты что, не согласен со мной? - тревожно спросил Вайс.

- Я просто хочу сказать, что ты действительно именно русский. Сразу
раскрыл мне свою душу...

- А как же иначе? - удивился Вайс. - Мы же теперь будем вместе.

- Да, вместе, - сказал Генрих. Поднялся, взволнованно положил обе
руки на плечи Вайса. - Я тебе верю. - И сразу потребовал: - Скажи твое
настоящее имя!

- Знаешь, - смутился Вайс, - без специального разрешения я не могу
тебе его назвать. - И тут же заверил: - Но как только придет время, я
скажу.

- Ладно, - согласился Генрих, - я подожду, но мне очень хотелось бы,
чтобы скорее наступило это время.

Вайс первым ступил на сходни, перекинутые с брандвахты на илистый
берег.

- Одну минутку, - попросил Генрих.

Вайс остановился.

Генрих смотрел на него сердито, во взгляде его было разочарование.

- Я предполагал встретиться здесь с человеком, для которого важнее
всего будет получить от меня некоторые сведения.

Вайс улыбнулся. Действительно, его так переполняла горделивая
радость, какую, верно, человек ощущает только тогда, когда спасает другого
человека, что он позабыл обо всем на свете.

- Эх, ты! - сказал Генрих. - Чувствительная русская душа. - Пожал
плечами, произнес раздумчиво: - Не понимаю. Неужели для тебя, советского
разведчика, мои признания важнее, чем сведения, которые я могу сообщить?
Странные вы люди.

- Вообще-то ты прав, - пробормотал Вайс. - Я, понимаешь, так
обрадовался... - И тут же с непреклонной убежденностью объявил: - Но ведь
самое главное - ты. Твое решение.

Они снова вернулись на брандвахту.

Когда с делами было покончено, Вайс проводил Генриха до машины,
которую тот оставил возле сквера.

Сидевшие в обнимку на ближайшей скамье юноша и девушка поспешно
поднялись, увидев, что Генрих открывает дверцу. Юноша, держа руку в
кармане, направился к машине, а девушка отошла за дерево. Откуда-то из-за
киоска выскочил Чижевский, бросился на юношу. Вайс успел сбить с ног
Генриха, упал на него как раз в то мгновение, когда раздались глухие,
частые звуки, будто пробки вылетали из пивных бутылок, - так стреляет
пистолет с глушителем.

С треском вылетали стекла, зашипел пробитый скат машины. Закрывая
Генриха своим телом, Вайс искоса увидел, что юноша рухнул на землю,
сраженный ударом в челюсть. Чижевский же зигзагами бежит к дереву, за
которым стояла девушка, положив на согнутую руку толстый ствол пистолета с
навинченным на него глушителем.

Вайс подсчитал выстрелы и, когда по его расчету в обойме мог
оставаться только один патрон, вскочил, включил мотор, с силой нажал на
голову Генриха, заставляя его пригнуться, и погнал машину на полной
скорости. Он успел увидеть, как девушка поднесла пистолет к груди и как
вскинул для удара руку Чижевский. Глухого звука выстрела он не услышал.