командования, пал смертью храбрых.
русским народом давно велась торговля.
полученным во Франции в мае сорокового года, его два месяца назад
доставили в Сталинград на самолете из Южной Германии, где он служил в
полицейском батальоне. Всегда голодный, промерзший, съедаемый вшами и
страхом, он был лишен юмора.
каменное кружево городских домов, Бах начал свою сталинградскую жизнь.
Черное сентябрьское небо в крупных звездах, мутная волжская вода,
раскаленные после пожара стены домов, а дальше степи русского юго-востока,
граница азиатской пустыни.
покрытые снегом, - его жизнь...
его Губерту! Зачем он вел разговоры с Ленардом?
Надо же ему было перед самым окружением принять пьяное безумие за истину
жизни, совершить то, чего он не совершал в трудные долгие годы.
хрупкую плотину, отделявшую чистоту его души от мглы, клокотавшей вокруг.
И кровь лагерей и гетто хлынула на него, подхватила, понесла, и уж не
стало грани между ним и тьмой, он стал частью этой тьмы.
души?
36
низкому потолку, некоторые спали, натянув на головы шинели и выставив
босые желтые ступни.
оглядывая шов внимательным и недобрым глазом, которым все солдаты мира
оглядывают швы своих рубах и подштанников, - сентябрь, подвальчик, в
котором мы устроились?
домах...
сунуть в огонь несколько полешек. Пламя осветило его большое небритое
лицо, и оно из серого, каменного стало медным, красным.
мы попали в более вонючую.
отбить запах пота у вареного лошадиного мяса. Одни говорили, что надо
снимать с кипящего бульона черную пену. Другие советовали не доводить
варево до бурного кипения, третьи советовали вырубать мясо из задней части
туши и не класть мерзлое мясо в холодную воду, а кидать его сразу в
кипяток.
продукты у русских и подкармливают ими своих русских баб в подвалах, а тут
какой-то дурак удивлялся, почему разведчикам дают молодые и красивые.
настроение, не то питание. Детей бы повидать перед смертью. Хоть на
часок...
командира роты. Он там свой человек, семьянин.
картофельные очистки, дерутся из-за гнилых капустных листьев. Я думал, -
ну, это, действительно, не люди. Но, оказывается, и мы такие же свиньи.
возник одновременно густой и звонкий голос:
Смирно.
сапоги, и жители блиндажа увидели светло-голубую шинель командира дивизии,
его близоруко сощуренные глаза, старческую белую руку с золотым
обручальным кольцом, протиравшую замшевой тряпочкой монокль.
командиров полков, и до рядовых, стоявших на левом фланге, произнес:
черному железному кресту на его груди.
крышку, стали вынимать завернутые в целлофан рождественские, величиной с
ладонь елочки. Каждая елочка была украшена золотистой канителью, бусинами,
горошинами-леденцами.
обер-лейтенанта, сказал ему несколько невнятных слов, и Бах громко
произнес:
из Германии доставил летчик, смертельно раненный над Сталинградом. Он
приземлился в Питомнике, его вынули мертвым из кабины.
37
воздухе, покрылись мелкой росой, наполнили подвал запахом хвои, забившим
тяжелый дух морга и кузницы - запах переднего края.
Рождества.
презиравшие силу русской тяжелой артиллерии, ожесточенные, грубые,
измученные голодом, вшами, задерганные недостачей патронов, молча поняли
все сразу, - не бинты, не хлеб, не толовые шашки, а эти еловые ветки,
опутанные бесполезной паутинкой, бомбошки из сиротского дома нужны были
им.
моторизованную дивизию к Волге. Всю жизнь, везде и всюду, он был актером.
Он актерствовал не только перед строем и в разговорах с командующим. Он
был актером и дома с женой, и когда гулял по саду, и с невесткой, и с
внуком. Он был актером, когда ночью, один, лежал в постели, а рядом на
кресле лежали его генеральские брюки. И, конечно, он был актером перед
солдатами, он был актером, когда спрашивал их о матерях, когда хмурился,
когда грубовато шутил по поводу солдатских любовных развлечений, и когда
интересовался содержимым солдатского котла и преувеличенно серьезно снимал
пробу с супа, и когда склонял суровую голову перед незасыпанными
солдатскими могилами, и когда произносил преувеличенно сердечные,
отеческие слова перед шеренгой новобранцев. Это актерство не приходило
извне, оно являлось изнутри, оно было растворено в его мыслях, в нем. Он
не знал о нем, актерство немыслимо было отделить от него, как нельзя
отфильтровать соль из соленой воды. Это актерство вошло с ним в ротный
блиндаж, оно было в том, как он распахнул шинель, сел на ящик перед
печкой, в том, как спокойно, печально посмотрел на солдат и поздравил их.
Старик никогда не чувствовал своей актерской игры, и вдруг он понял ее, и
она ушла, выпала из его существа - вымороженная соль из замерзшей воды.
Беспомощный, слабый и старый человек сидел среди беспомощных и несчастных.
песенки звучали, как раскаты божественных труб: