заброшенные чувства, высвобождались мысли, о которых давно не было
воспоминаний...
силой, то есть самой большой силой в мире.
снарядов - иван был чем-то недоволен, видимо, догадывался, что окруженные
справляют Рождество. Никто не обратил внимания на посыпавшуюся с потолка
труху и на то, что печка дунула в блиндаж облачком красных искр.
заиграл на своих любимых реактивных минометах. И тотчас заскрежетали
тяжелые станковые пулеметы.
долгой жизнью. Потухли огни на сцене, и люди со смытым гримом вышли под
серый дневной свет. Разные стали сейчас одинаковы, - и легендарный
генерал, руководитель молниеносных мотомехпрорывов, и мелочный
унтер-офицер, и солдат Шмидт, подозреваемый в нехороших
антигосударственных мыслях... Бах подумал, что Ленард бы не поддался в эти
минуты, в нем уж не могло произойти преображения немецкого,
государственного, в человеческое.
38
новобранцев, преобразился. Его большое светлоглазое лицо осунулось. Мундир
и шинель обратились в мятую и старенькую одежду, прикрывавшую тело от
русского ветра и мороза. Он перестал говорить умно, его шутки не смешили.
нуждался в большой пище.
шуровал среди развалин, он выпрашивал, подъедал крошки, дежурил около
кухни. Бах привык видеть его внимательное, напряженное лицо. Штумпфе
беспрерывно думал о еде, искал ее не только в свободное время, но и в бою.
голодного солдата. Он копался на пустыре, где когда-то, до окружения,
стояли кухни и находились склады продовольственного отдела полка. Он
отдирал от земли листья капусты, выискивал крошечные, величиной с желудь,
замерзшие картофелины, в свое время по мизерности размера не попавшие в
котел.
подпоясанном веревкой, в стоптанных мужских бутсах. Она шла навстречу
солдату, пристально глядя в землю, крючком из толстой проволоки ворошила
снег.
снегу.
перед ней дырявый, слюдянистый капустный лист, сказал медленно и потому
торжественно:
взглянула темными, полными доброты и ума глазами, величаво, медленно
ответила:
народов. Никто, кроме Баха, не видел этой встречи, а солдат и старуха
тотчас забыли о ней.
кирпичное крошево, на плечи могильных крестов, на лбы мертвых танков, в
ушные раковины незарытых мертвецов.
пространство, остановил ветер, приглушил пальбу, соединил, смешал землю и
небо в неясное, колышущееся мягкое и серое единство.
затихшую Волгу, на мертвый город, на скелеты лошадей; снег шел всюду, не
только на земле, но и на звездах, весь мир был полон снега. Все исчезало
под снегом - тела убитых, оружие, гнойные тряпки, щебень, скрученное
железо.
человеческое городское побоище, и настоящее становилось прошлым, и не было
будущего в медленном мохнатом мелькании снега.
39
плече его лежала голова спящей женщины. Лицо ее от худобы казалось
одновременно детским и увядшим. Бах глядел на ее худую шею и грудь,
белевшую из серой грязной сорочки. Тихо, медленно, чтобы не разбудить
женщину, он поднес к губам ее растрепанную косу. Волосы пахли, они были
живыми, упругими и теплыми, словно и в них текла кровь.
расчетливая, покорная и вспыльчивая. Иногда она казалась дурой,
подавленной, всегда угрюмой, иногда она напевала, и сквозь русские слова
проступали мотивы "Кармен" и "Фауста".
хотелось к ней прийти, а когда ему не хотелось с ней спать, Бах не
вспоминал ее, не тревожился, - сыта ли она, не убил ли ее русский снайпер.
Однажды он вытащил из кармана случайно оказавшуюся у него галету и дал ей,
- она обрадовалась, а потом подарила эту галету старухе, жившей рядом с
ней. Это тронуло его, но он, идя к ней, почти всегда забывал захватить
что-нибудь съестное.
неприятная бабушка, льстивая и злая, невероятно неискренняя, охваченная
бешеной страстью питания. Вот и сейчас она методично стучала первобытным
деревянным пестом в деревянной ступе, толкла горелые, облитые керосином,
черные зерна пшеницы.
солдаты не замечали жителей, теперь же оказалось множество дел в подвалах
- стирка без мыла с золой, кушанья из отбросов, починки, штопки. Главными
людьми в подвалах оказались старухи. Но солдаты ходили не только к
старухам.
сидя на нарах у Зины и держа ее руки в своих руках, он услышал за
занавеской родную речь, и показавшийся ему знакомым голос сказал:
роман с Марией, его детство, все, что связывало его с городом, в котором
он родился, со школой и университетом, грохот русского похода, все не
значило... Все это оказалось дорогой к этим нарам, слаженным из
полуобожженной двери... Ужас охватил его от мысли, что он может потерять
эту женщину, он нашел ее, он пришел к ней, все, что творилось в Германии,
в Европе, служило тому, чтобы он встретил ее... Раньше он не понимал
этого, он забывал ее, она казалась ему милой именно потому, что ничего
серьезного его с ней не связывало. Ничего не было в мире, кроме нее, все
утонуло в снегу... было это чудное лицо, немного приподнятые ноздри,
странные глаза и это, сводящее с ума, детское беспомощное выражение,
соединенное с усталостью. Она в октябре нашла его в госпитале, пешком
пришла к нему, и он не хотел видеть ее, не вышел к ней.
стал целовать ее ноги, потом приподнял голову, прижался лбом и щекой к ее
коленям, он говорил быстро, страстно, но она не понимала его, и он знал,
что она не понимает его, - ведь они знали лишь ужасный язык, которым
говорили в Сталинграде солдаты.
оторвет ее от него, разлучит их навек. Он, стоя на коленях, обнимал ее
ноги и смотрел ей в глаза, и она вслушивалась в его быстрые слова, хотела
понять, угадать, что говорит он, что происходит с ним.
у русских могут быть такие страдающие, молящие, ласковые, безумные глаза.
чужих слов, а кровью сердца понял любовь. Она дороже ему его прошлого,
дороже матери, дороже Германии, его будущей жизни с Марией... Он полюбил
ее. Стены, воздвигнутые государствами, расовая ярость, огневой вал тяжелой
артиллерии ничего не значат, бессильны перед силой любви... И он
благодарен судьбе, которая накануне гибели дала ему это понимание.
шнеллер". Она слышала только: "Даешь, капут, цукер, брот, катись,
проваливай".
смятение. Голодная, легкомысленная любовница немецкого офицера со
снисходительной нежностью видела его слабость. Она понимала, что судьба
разлучит их, и она была спокойней его. Теперь, видя его отчаяние, она
ощутила, что связь ее с этим человеком превращается во что-то, поразившее
ее своей силой и глубиной. Она расслышала это в его голосе, ощутила в его