прикованная к утесу ночи печальная Андромеда, чье нагое тело белеет во
мраке?
Глава третья. АРГО ПЛАЧУЩЕЕ И АРГО СМЕЮЩЕЕСЯ
и арго современное, проникнуто тем мрачным символическим духом, который
придает всем словам то жалобный, то угрожающий оттенок. В нем чувствуется
древняя свирепая печаль нищих Двора чудес, которые употребляли для игры
особые колоды карт; некоторые из этих карт дошли до нас. Трефовая восьмерка,
например, представляла собой большое дерево с восемью огромными
трилистниками - род символического изображения леса. У подножия этого дерева
разложен костер, на котором три зайца поджаривают воздетого на вертел
охотника, а позади, на другом костре, стоит дымящийся котелок, из которого
высовывается голова собаки. Нет ничего более зловещего, чем это возмездие в
живописи, на игральных картах, во времена костров для поджаривания
контрабандистов и кипящих котлов, куда бросали фальшивомонетчиков. Различные
формы, в которые облекалась мысль в царстве арго, даже песня, даже насмешка,
отмечена печатью бессилия и подавленности. Все песни, напевы которых
сохранились, смиренны и жалостны до слез. Вор называется бедным вором, и
всегда он прячущийся заяц, спасающаяся мышь, улетающая птица. Арго почти не
жалуется, оно ограничивается вздохами; одно из его стенаний дошло до нас:
"Je n'entiave que le dail comment meck, le daron des orgues, peut atiger ses
momes et ses momignards et les locher criblant sans etre atige luimeme" {Я
не понимаю, как господь, отец людей, может мучить своих детей и внуков и
слушать их вопли, не мучаясь сам. (Прим авт.).}. Отверженный, всякий раз,
когда у него есть время подумать, осознает, как он ничтожен перед лицом
закона и незначителен перед лицом общества; он пресмыкается, он умоляет, он
взывает о сострадании; чувствуется, что он сознает свою вину.
запевки воров приобрели, так сказать, дерзкие, разудалые ухватки. Жалобный
припев малюре заменился ларифла. В XVIII веке почти во всех песнях галер,
каторги и ссылки обнаруживается дьявольская, загадочная веселость. Их
сопровождает точно светящийся фосфорическим блеском пронзительный,
подпрыгивающий припев, который кажется заброшенной в лес песенкой дудящего в
дудку блуждающего огонька:
глуши.
слоев общества рассеивается. Они начинают смеяться. Они осмеивают и великого
бога и великого короля. В царствование Людовика XV они называют короля
Франции "маркиз Плясун". Они почти веселы. Какой-то слабый свет исходит от
этих отверженных, точно совесть не тяготит их больше. Эти жалкие племена
потемок отличаются не только отчаянным мужеством своих поступков, но и
беззаботной дерзновенностью духа. Это признак того, что они теряют сознание
своей преступности и что они ощущают даже среди мыслителей и мечтателей
неведомую им самим поддержку. Это признак того, что грабеж и воровство
начинают просачиваться даже в доктрины и софизмы, теряя при этом некоторую
долю своего безобразия и щедро наделяя им доктрины и софизмы. Наконец это
признак, - если только не возникнет какой-нибудь помехи, - близкого и
пышного их расцвета.
философию? Конечно, нет. Дело XVIII века - доброе и полезное дело.
Энциклопедисты с Дидро во главе, физиократы с Тюрго во главе, философы с
Вольтером во главе, утописты с Руссо во главе, - это четыре священных
легиона. Огромный рывок человечества вперед, к свету, - их заслуга. Это
четыре передовых отряда человеческого рода, движущихся к четырем основным
пунктам прогресса: Дидро - к прекрасному, Тюрго - к полезному, Вольтер - к
истинному, Руссо - к справедливому. Но рядом с философами и ниже их
благоденствовали софисты - ядовитая поросль, присосавшаяся к здоровым
растениям, цикута в девственном лесу. В то время как палач сжигал на главной
леснице Дворца правосудия великие освободительные книги эпохи, писатели,
ныне забытые, издавали с королевского разрешения бог знает какую литературу,
оказывавшую странное, разлагающее действие и с жадностью проглатываемую
отверженными. Некоторые из этих изданий, опекавшихся одним принцем, -
забавная подробность! - числятся в Тайной библиотеке. Эти важные, но
неизвестные факты остались незамеченными на поверхности. Порою именно самая
тьма, окутывающая факт, уже говорит о его опасности. Он темен, потому что
происходит в подземелье. Быть может, Ретиф де ла Бретон прорыл тогда в
народных толщах самую гибельною для здоровья галерею.
опустошения, чем где бы то ни было. В Германии, в течение известного периода
времени, описанного Шиллером в его знаменитой драме "Разбойник", воровство и
грабеж, самовольно завладев правом протеста против собственности и труда и
усвоив некоторые общеизвестные, на поверхности благовидные, но ложные по
существу, кажущиеся справедливыми, но бессмысленные на самом деле идеи,
облачились в них и как бы исчезли, приняв отвлеченное название и получив
таким образом видимость теории; они проникали в среду трудолюбивых людей,
честных и страдающих, даже без ведома неосторожных химиков, изготовивших эту
микстуру, даже без ведома масс, принимавших ее. Возникновение подобного
факта всякий раз означает опасность. Страдание порождает вспышки гнева. В то
время как преуспевающие классы самоослепляются или усыпляют себя, - в одном
и в другом случае глаза у них закрыты, - ненависть бедствующих классов
зажигает свой факел от какого-нибудь огорченного или злобного ума,
размышляющего в уединении, и начинает исследовать общество. Это
исследование, проводимое ненавистью, ужасно!
потрясения, некогда названные жакериями, рядом с которыми чисто политические
волнения - детская игра. Это уже не борьба угнетенного с угнетателем, но
стихийный бунт неблагополучия против благоденствия. И тогда все рушится.
века, поставила предел французская революция - этот огромный акт
человеческой честности.
мечом, встав во весь рост,одним внезапным движением закрыла ворота зла и
открыла ворота добра.
оздоровила век, венчала на царство народ.
душу - право.
катастрофа, на которую мы только что указывали, невозможна. Слепец, кто о
ней предупреждает! Глупец, кто ее страшится! Революция - это прививка против
жакерии.
крови нет больше болезнетворных бацилл феодализма и монархии. Нет больше
средневековья в нашем государственном строе. Мы больше не живем в те
времена, когда ужасающее внутреннее брожение прорывалось наружу, когда под
ногами слышались глухие перекаты непонятного гула, когда на поверхности
цивилизации выступали невиданные холмы, таящие в себе подземные ходы кротов,
когда земля разверзалась, когда свод пещер рушился - и вдруг из-под земли
возникали чудовищные лики.
права развивает сознание долга. Всеобщий закон - это свобода, кончающаяся
там, где начинается свобода другого, согласно изумительному определению
Робеспьера. С 89-го года народ, весь целиком, вырастает в некую возвышенную
личность; нет бедняка, который, сознавая свое право, не видел бы проблеска
света; умирающий от голода чувствует в себе честность Франции; достоинство
гражданина есть его внутреннее оружие; кто свободен, тот добросовестен; кто
голосует, тот царствует. Отсюда неподкупность; отсюда неуспех нездоровых
вожделений; отсюда героически опущенные перед соблазнами глаза.
Революционное оздоровление таково, что в день, возвещающий о свободе, будь
то 14 июля или 10 августа, нет больше черни. Первый клич просвещенных и
нравственно возвеличившихся народных масс - это "Смерть ворам!" Прогресс
-честный малый; идеал и абсолют не шарят по карманам. Кто охранял в 1848
году фургоны с богатствами Тюильри? Тряпичники из Сент -Антуанского
предместья. Лохмотья стояли на страже сокровищ. Добродетель придала блеск
оборванцам. В одном из этих фургонов, ящиков, едва закрытых и даже
полуоткрытых, среди сотен сверкающих драгоценностями ларцов была древняя
корона Франции, вся в алмазах, увенчанная царственным бриллиантом "Регентом"
и стоившая тридцать миллионов. И босые люди охраняли эту корону.
давний страх, который в последний раз произвел свое действие и уже никогда
больше не может быть применен в политике. Главная пружина красного призрака
сломана. Теперь об этом знают все. Страшилище больше не устрашает. Птицы
запросто обращаются с пугалом, чайки садятся на него, буржуа над ним
смеются.
Глава четвертая. ДВА ДОЛГА: БОДРСТВОВАТЬ И НАДЕЯТЬСЯ