Потому что они говорили какие-то позитивные вещи в мой адрес. А я,
признаться, хороших вещей о себе в жизни своей не слышал. И поэтому был
даже немножко всем этим тронут. А во всем остальном это был полный
зоопарк. И, поверьте, никакого впечатления все это на меня не
произвело. Действительно никакого!
[Волков:]
поминался ваш юношеский дневник, в котором вы якобы "поносили Маркса и
Ленина". Вы в России вели дневник?
[Бродский:]
себе вести дневник? Мальчишкой, когда мне было лет
четырнадцать-пятнадцать, я попытался вести нечто вроде дневника, в
который я записывал мои собственные замечания по поводу советской
власти, представлявшиеся мне остроумными. И не более того. Теперь все
это находится в архивах КГБ. А никакого другого дневника не было.
[Волков:]
[Бродский:]
я его буду вести, то а ля государь император -- по-английски. То есть
как Николаша вел. И что-то я там даже начал записывать. Но, в общем,
нет, дневника я в итоге ни в коем случае не веду. Ну как-то не до
этого. Нет нужного покоя. Для ведения дневника нужна жизнь а ля Лев
Николаевич Толстой, да?
[Волков:]
[Бродский:]
дневник, нужен какой-то установившийся быт. А этого у меня нет.
___
[Волков:]
многим причинам. В частности и потому, что меня всегда очень привлекал
русский Север.
[Бродский:]
в художественной литературе или искусстве. И который так любят
интеллигентные люди в России. Но зато он был настоящий.
[Волков:]
развивались события после процесса?
[Бродский:]
Из "Крестов" этапом через Вологду в Архангельск. Там меня посадили на
поезд и повезли. Куда везут, я не знал. И никто в поезде не знал.
[Волков:]
[Бродский:]
Никаких так называемых интеллигентных людей мне там не попадалось. Хотя
был один человек, который, надо сказать, раз и навсегда снял для меня
всю эту проблему правозащитного движения с повестки дня. Он был со мной
в одном купе.
[Волков:]
[Бpoдcкий:]
[Волков:]
[Бродский:]
Существовал он в двух образцах: до модернизации и после. У нас был
старенький "Столыпин". Окна в купе забраны решетками и заколочены,
забиты ставнями. Купе по размеру рассчитано на четырех человек, как
обычно. Но в этом купе на четырех везут шестнадцать, да? То есть
верхняя полка перекидывается и ее используют как сплошной лежак. И вас
туда набивают как, действительно, сельдей в бочку. Или, лучше сказать,
как сардинки в банку. И таким образом вас везут.
[Волков:]
[Бродский:]
Достоевский или Данте. На оправку вас не выпускают, люди наверху
мочатся, все это течет вниз. Дышать нечем. А публика -- главным образом
блатари. Люди уже не с первым сроком, не со вторым, не с третьим -- а
там с шестнадцатым. И вот в таком вагоне сидит напротив меня русский
старик -- ну как их какой-нибудь Крамской рисовал, да? Точно такой же
-- эти мозолистые руки, борода. Все как полагается. Он в колхозе со
скотного двора какой-то несчастный мешок зерна увел, ему дали шесть
лет. А он уже пожилой человек. И совершенно понятно, что он на
пересылке или в тюрьме умрет. И никогда до освобождения не дотянет. И
ни один интеллигентный человек -- ни в России, ни на Западе -- на его
защиту не подымется. Никогда! Просто потому, что никто и никогда о нем
и не узнает! Это было еще до процесса Синявского и Даниэля. Но все-таки
уже какое-то шевеление правозащитное начиналось. Но за этого
несчастного старика никто бы слова не замолвил -- ни Би-Би-Си, ни
"Голос Америки". Никто! И когда видишь это -- ну больше уже ничего не
надо... Потому что все эти молодые люди -- я их называл "борцовщиками"
-- они знали, что делают, на что идут, чего ради. Может быть,
действительно ради каких-то перемен. А может быть, ради того, чтобы
думать про себя хорошо. Потому что у них всегда была какая-то
аудитория, какие-то друзья, кореша в Москве. А у этого старика никакой
аудитории нет. Может быть, у него есть его бабка, сыновья там. Но бабка
и сыновья никогда ему не скажут: "Ты благородно поступил, украв мешок
зерна с колхозного двора, потому что нам жрать нечего было". И когда ты
такое видишь, то вся эта правозащитная лирика принимает несколько иной
характер.
[Волков:]
[Бродский:]
части Архангельской области. В Коноше меня расконвоировали. Начальником
отделения милиции там был майор Одинцов, как сейчас помню.
Единственный, по-моему, приличный человек, которого я встретил в этой
системе. Сейчас-то он, наверное, в отставке или мертв. Потому что при
той жизни, я думаю, долго протянуть нельзя. Совершенно замечательный
человек был. Ну вот. И он послал меня, как и всех других высланных,
искать работу в окрестных деревнях.
[Волков:]
место?
[Бродский:]
возьмут на работу, мы вас, что называется, поддержим. И так я нашел
себе это самое село Норенское Коношского района. Очень хорошее было
село. Оно мне еще и потому понравилась, что название было похоже
чрезвычайно на фамилию тогдашней жены Евгения Рейна.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
Орловский Гай Юлий
Андреев Николай
Посняков Андрей
Березин Федор
Никитин Юрий
Суворов Виктор