совместной жизни здесь наверху с Иоахимом это еще можно было объяснить
строго служебным отношением кузена к пребыванию в санатории, считавшего, что
он находится в нем не ради своего удовольствия, и его деловитой и строгой
целеустремленностью, в результате которой их кругозор был ограничен
ближайшими окрестностями. Но и после его кончины отношение Ганса Касторпа к
прогулкам - не считая его походов на лыжах - оставалось неизменным и
консервативным, и в этом контрасте с широтой его внутреннего опыта и с
обязанностями "правителя" была для молодого человека даже известная
прелесть. Все же, когда среди более близких ему людей, в маленьком дружеском
кружке, состоявшем из семи человек (считая и его), возник план поездки в
экипажах к прославленному водопаду, он поддержал этот план с увлечением.
Уже наступил май, "веселый месяц май", как пелось в простодушных
песенках на равнине, - правда, тут наверху он был холодноват и не слишком
ласков, - но таковы уж особенности здешнего климата. Однако таянье снегов,
видимо, кончилось. Правда, за последние дни не раз начинал валить снег
крупными хлопьями, но он сразу же исчезал, оставляя лишь немного воды
огромные зимние сугробы истаяли, испарились, только кое-где лежали белые
пятна, все зазеленело, дороги стали проходимыми и как бы звали к далеким
прогулкам.
Встречи между членами кружка за последнее время стали редкими из-за
болезни его главы, великолепного Питера Пеперкорна, ибо злокачественный дар,
полученный им от тропиков, не поддавался ни воздействию столь
исключительного климата, ни противоядиям столь выдающегося медика, как
гофрат Беренс. Мингер был вынужден проводить долгие часы в постели, и не
только в те дни, когда квартана вступала в свои губительные права, у него к
тому же были не в порядке печень и селезенка, как намекнул вполголоса гофрат
Беренс близким лицам, и с желудком дело обстоит не блестяще поэтому Беренс
не преминул подчеркнуть, что даже для такого могучего организма не исключена
опасность хронического истощения.
В эти недели Пеперкорн председательствовал только на вечерних пирушках,
были отменены и совместные прогулки, за исключением одной, и то ходили
недалеко. Говоря между нами, от того, что близкая к Пеперкорну, привычная
компания распалась, Ганс Касторп, в некотором смысле, испытывал даже
облегчение, ибо, после того как он выпил со спутником Клавдии Шоша на
брудершафт, для молодого человека возникли некоторые трудности в его
разговорах с Пеперкорном, происходивших на людях, появились та скованность,
та уклончивость, которые обычно вызываются "дележом двойного ореха",
старание избежать чего-то, словом, все то, что бросалось в глаза и при его
общении с Клавдией. С помощью всяких ухищрений и описательных форм старался
он обойти прямое обращение, - на основании той же, или, вернее, обратной
дилеммы, которая чувствовалась в его беседах и с Клавдией при посторонних, а
также в присутствии одного только ее повелителя, и которая благодаря данному
Пеперкорном удовлетворению тяготила его теперь как беспощадные двойные
оковы.
Итак, на очереди встал вопрос о поездке к водопаду, Пеперкорн сам
определил место, он, видимо, чувствовал себя достаточно бодрым, чтобы туда
добраться. Это было как раз на третий день после очередного приступа
квартаны, и мингер оповестил друзей о том, что желает его использовать.
Правда, на первые утренние трапезы он не спустился в общую столовую, как
повелось за последнее время, - их подали к нему в салон, и он завтракал и
обедал вдвоем с мадам Шоша но уже во время первого завтрака Гансу Касторпу
было передано через хромого портье повеление быть через час после обеда
готовым к отъезду, кроме того, сообщить это повеление господам Ферге и
Везалю, известить Нафту и Сеттембрини, что за ними заедут, и, наконец,
позаботиться о том, чтобы к трем часам были поданы два ландо.
В указанный час все эти лица встретились перед главным подъездом
санатория - Ганс Касторп, Ферге и Везаль, и стали ожидать там господ из
комнат люкс, развлекаясь тем, что поглаживали лошадей и угощали их кусками
сахара, а те неловко брали их прямо с ладони черными мокрыми губами.
Пеперкорн и его спутница появились на площадке парадной лестницы лишь с
небольшим опозданием - он был в длинном потертом пальто, и его царственное
лицо казалось осунувшимся стоя наверху рядом с Клавдией, он приподнял
мягкую шляпу с широкими полями, и его губы неслышно произнесли обращенное ко
всем приветствие. Затем спустился и пожал руки всем трем мужчинам, которые
подошли к самым нижним ступенькам, чтобы встретить его.
- Молодой человек! - обратился он к Гансу Касторпу, положив ему левую
руку на плечо, - ну, как дела, сын мой?
- Большое спасибо! Задаю тот же вопрос, - ответил Ганс Касторп...
Солнце сияло, день был отличный, безоблачный, однако все поступили
очень благоразумно, надев демисезонные пальто: при езде будет безусловно
свежо. Мадам Шоша тоже была в теплом пальто с поясом, из ворсистой материи в
крупную клетку и даже в меховой горжетке. Поверх фетровой шляпы она накинула
оливковую вуаль, завязав ее под подбородком, благодаря чему края шляпы по
бокам слегка загнулись книзу, и она выглядела так прелестно, что у
большинства присутствующих даже заныло сердце, - кроме Ферге, единственного
мужчины, который не был в нее влюблен благодаря этому равнодушию, при
предварительном распределении мест в экипажах, пока не подсели живущие за
пределами санатория, он оказался в первом ландо, на заднем сидении, против
мингера и мадам, а Гансу Касторпу пришлось занять вместе с Фердинандом
Везалем второе ландо, причем он заметил, что Клавдия по этому поводу
насмешливо улыбнулась. Хилый камердинер малаец также оказался участником
прогулки. Он вышел из-за спины своих господ, таща огромную корзину, из-под
крышки которой торчали горлышки двух винных бутылок, и задвинул ее под
заднее сиденье первого ландо едва он уселся рядом с кучером и скрестил
руки, как экипажи тронулись и со включенными тормозами стали спускаться по
извилистой подъездной аллее.
Ироническую улыбку мадам Шоша заметил и Везаль показывая гнилые зубы,
он заговорил об этом со своим спутником.
- Вы видели, как она издевалась над вами, - спросил он, - оттого что
вам пришлось ехать со мной? Да, да, лежачего всегда бьют. А вам очень
неприятно и противно сидеть рядом со мной?
- Возьмите себя в руки, Везаль, и не говорите таких гадостей! -
остановил его Ганс Касторп. - Женщины улыбаются по любому случаю, только бы
улыбнуться, совершенно незачем всякий раз углубляться в это. И зачем вы
всегда так унижаетесь? Как и у каждого, у вас есть свои достоинства и
недостатки. Вот вы, например, очень мило играете отрывки из "Сна в летнюю
ночь", это может не каждый. Вы бы опять как-нибудь поиграли.
- Да, вот вы утешаете меня, поглядываете сверху вниз и даже не
понимаете, какая это наглость так утешать человека. Вы же меня этим еще
больше унижаете. Хорошо вам свысока уговаривать да утешать, но ведь если вы
сейчас очутились в довольно смешном положении, то все-таки когда-то свое
получили и побывали на седьмом небе, господи боже мой, и чувствовали, как ее
руки обнимают вас за шею, и все прочее, господи боже мой... у меня, как
подумаю об этом, начинает в горле жечь и под ложечкой... И вы, с полным
сознанием всего, что было вам даровано судьбою, свысока взираете на меня,
нищего, и на мои муки...
- А выражаетесь вы не слишком красиво, Везаль. И даже в высшей степени
отвратительно, мне незачем скрывать от вас, - ведь вы же обвиняете меня в
наглости, - что ваши слова все-таки мерзки и вы как будто нарочно стараетесь
вызвать отвращение и постоянно пресмыкаетесь. Неужели вы и вправду так
отчаянно влюблены?
- Ужасно! - отозвался Везаль, покачав головой. - Нельзя описать, как
меня терзает моя страсть, мое вожделение к ней, - я хотел бы от этого
умереть, а так ведь и не живешь и не умираешь! Когда она уехала, я начал
понемногу успокаиваться и постепенно забывать ее. Но с тех пор как она
вернулась и я каждый день ее вижу, я иногда дохожу до того, что руки себе
кусаю и просто не знаю, куда мне деться, как мне быть. Трудно поверить, что
такая одержимость может существовать на свете, но от нее невозможно
освободиться, раз такое приключилось - с ним не развяжешься, тогда пришлось
бы развязаться с самой жизнью, с которой оно слилось воедино, а этого как
раз и не можешь... Умереть? - что дала бы мне смерть? После - пожалуйста. В
ее объятиях - с огромной радостью! Но до этого нелепо, ибо жизнь - это
желание, а желание - жизнь, и не может она восстать на самое себя, в том-то
и состоит проклятая карусель, роковой круг. Я говорю "проклятая" только так,
словно это говорит другой, со стороны, сам я этого не сказал бы. На свете
существуют всякие пытки, Касторп, и когда человека подвергают пытке, он
жаждет избавиться от нее, он жаждет одного - избавиться, это его
единственная цель. Но чтобы освободиться от пытки плотского вожделения, есть
только один путь, один способ, - это вожделение нужно утолить - иначе не
освободишься никакой ценой! Так уж положено, и кто этого не испытывает, тот
и не останавливается на таких ощущениях, а уж если человек одержим, как я,
он познает все крестные муки и будет проливать горькие слезы. Боже правый, и
зачем только на свете так устроено, что плоть нестерпимо вожделеет к другой
плоти и лишь потому, что она не его собственная, а принадлежит другой душе -
как это странно и вместе с тем насколько плоть все-таки скромна и стыдлива в
своем влечении! Можно было бы сказать: если она, кроме этого, больше ничего
не жаждет, так, ради бога, пусть себе получает! Ведь чего я хочу, Касторп?
Разве я хочу убить ее? Хочу пролить ее кровь? Да я только ласкать ее хочу!
Касторп, милый Касторп, простите, что я ною, но могла бы она хоть из милости
исполнить мое желание! Ведь в этом есть нечто более возвышенное, я же не
скотина, на свой лад я ведь тоже человек! Плотское вожделение стремится то к
одной, то к другой, тут нет привязанности, нет избранности, потому-то мы его
и называем скотским. Но когда оно обращено к человеческому существу с
определенным обликом, тогда уста наши говорят о любви. Ведь я желаю не
только ее тело, ее физическую оболочку, если бы в ее внешнем облике даже
ничтожная черточка была чуть иной, вероятно, меня и не влекло бы ко всему ее
телу, поэтому ясно, что я люблю ее душу и что я люблю ее душой. Ибо любовь к
внешнему облику есть любовь душевная.
- Что это с вами, Везаль? Вы вне себя и говорите бог знает как
превыспренне...
Панов Вадим
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Соломатина Татьяна