[Бродский:]
Наоборот, ужасно нравилось. Потому что это был чистый Роберт Фрост или
наш Клюев: Север, холод, деревня, земля. Такой абстрактный сельский
пейзаж. Самое абстрактное из всего, что я видел в своей жизни.
[Волков:]
[Бродский:]
этот счет нет, могу говорить исключительно про ощущения. Прежде всего,
специфическая растительность. Она, в принципе, непривлекательна -- все
эти елочки, болотца. Человеку там делать нечего ни в качестве
движущегося тела в пейзаже, ни в качестве зрителя. Потому что чего же
он там увидит? И это колоссальное однообразие в итоге сообщает вам
нечто о мире и о жизни.
[Волков:]
[Бродский:]
поскольку проливали слишком много света на то, что этого освещения
совершенно не заслуживало. И тогда вы видели то, чего можно в принципе
и вообще не видеть дольше чем нужно.
[Волков:]
серую ровную поверхность.
[Бродский:]
исключительно об их цвете. Дома деревянные, а дерево это -- словно
выцветшее.
[Волков:]
[Бродский:]
они так же. В итоге цветовая гамма там абсолютно единая. Я всегда
говорю, что если представить себе цвет времени, то он скорее всего
будет серым. Это и есть главное зрительное впечатление и ощущение от
Севера.
[Волков:]
[Бродский:]
градусов по Цельсию, потом до двадцати, потом до двадцати пяти -- ты
еще замечаешь, что мороз крепчает, что становится все холоднее и
холоднее. Но температура продолжает падать и дальше, когда ты уже
перестаешь замечать ее изменения как качественные, перестаешь на них
реагировать. То есть температуре как бы уже и незачем падать. Тем не
менее она продолжает падать. Нечто схожее, но с обратным знаком,
происходит на экваторе. Там -- чудовищная жара, которая все
увеличивается, хотя ты это уже больше не воспринимаешь. Но в этой
эскалации жары есть хоть какой-то смысл. Поскольку благодаря жаре
какие-то дополнительные формы жизни прорезаются на свет. В то время как
при холоде этого как раз не происходит.
[Волков:]
[Бродский:]
обледенении, прочих подобных вещах. Но мне это как раз чрезвычайно
нравилось, такой вот неприкладной характер природы.
[Волков:]
[Бродский:]
земля, которую Екатерина Великая подарила Суворову после каких-то его
очередных побед. Но он там никогда не бывал. И так получилось, что на
землях этих никогда не было помещиков. И единственный оброк, который
крестьяне платили, была десятина монастырям.
[Волков:]
[Бродский:]
что самое удивительное -- климат действительно позволял. Потому что в
Архангельске до семнадцатого года, как это явствует из многих
свидетельств, вода буквально кипела от пароходов, вывозивших
производившееся в этих краях зерно. В то время как сейчас она кипит
потому, что зерно туда привозят из-за границы. Я не хочу сказать, что у
меня тоска по дореволюционным временам, потому что я и не жил тогда, и
вообще мне все равно. Но факт, что до революции крестьяне там, на
Севере, горя особенного не хватили, да?
[Волков:]
[Бродский:]
внедрением механизации, культурный слой почвы (а там он очень
незначительный, поскольку все это сидит на камнях, на граните) был снят
тракторами. Ведь в чем, собственно, прелесть патриархального способа
обработки почвы? Не в том, что лошадка -- это живое существо, с которым
можно поговорить и за гриву подержаться. А в том, что плуг глубоко не
берет, то есть не разрушает культурный слой почвы.
[Волков:]
[Бродский:]
начиналась посевная. Снег сошел, но этого мало, потому что с этих полей
надо еще выворотить огромнейшие валуны. То есть половина времени этой
посевной у населения уходила на выворачивание валунов и камней с полей.
Чтоб там хоть что-то росло. Про это говорить -- смех и слезы. Потому
что если меня на свете что-нибудь действительно выводит из себя или
возмущает, так это то, что в России творится именно с землей, с
крестьянами. Меня это буквально сводило с ума! Потому что нам,
интеллигентам, что -- нам книжку почитать, и обо всем забыл, да? А эти
люди ведь на земле живут. У них ничего другого нет. И для них это --
настоящее горе. Не только горе -- у них и выхода никакого нет. В город
их не пустят, да если и пустят, то что они там делать станут? И что же
им остается? Вот они и пьют, спиваются, дерутся, режутся. То есть
просто происходит разрушение личности. Потому что и земля разрушена.
Просто отнята.
[Волков:]
[Бродский:]
этой деревне была разрушена еще в восемнадцатом году. Крестьяне мне
рассказывали, что советская власть учинила у них с церковью. В мое
время кое у кого по углам еще висели иконы, но это скорее было
соблюдение старины и попытка сохранить какую-то культуру, нежели
действительно вера в Бога. То есть по одному тому, как они себя вели и
как грешили -- ни о какой вере и речи быть не могло. Иногда
чувствовался такой как бы вздох, что вот -- жить тяжело и, в общем,
хорошо бы помолиться. Но до ближайшей церкви им там канать было очень
далеко. И потому речь об этом почти и не заходила. Иногда они
собирались, чтобы потрепаться, но как правило все это в итоге
выливалось в пьянство и драки. Несколько раз хватались за ножи. Но в
основном это были драки -- с крупным мордобитием, кровью. В общем,
хрестоматийная сельская жизнь.
[Волков:]
Пехов Алексей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий