признанному и установленному относился насмешливо. Он, видимо, сам писал
стихи, и это от него Надя заимствовала насмешливое и презрительное
отношение к Демьяну Бедному, Твардовскому, равнодушие к Шолохову и Николаю
Островскому. Видимо, его слова произносила, пожимая плечами, Надя:
"Революционеры или глупы, или нечестны - нельзя жертвовать жизнью целого
поколения ради будущего выдуманного счастья..."
верить: вот Крымову в Ленина и в коммунизм, папе в свободу, бабушке в
народ и рабочих людей, а нам, новому поколению, все это кажется глупым.
Вообще верить глупо. Надо жить, не веря.
нету.
так же Вера говорила с ней, вот так же Вера влюбилась. Но как отличалось
простое, ясное чувство Веры от На диной путаницы. Как отличалась тогдашняя
жизнь Жени от ее сегодняшнего дня. Как отличались тогдашние мысли о войне
от сегодняшних, в дни победы. Но война шла, и неизменным было то, что
сказала Надя: "Был - и нету лейтенанта". И войне было безразлично, пел ли
прежде лейтенант под гитару, уходил ли добровольцем на великие стройки,
веря в грядущее царство коммунизма, почитывал ли стихи Иннокентия
Анненского и не верил в выдуманное счастье будущих поколений.
песню.
океан, и что "от качки страдали зека, обнявшись, как кровные братья", и
как из тумана вставал Магадан - "столица Колымского края".
подобные темы, Штрум сердился и обрывал ее.
присутствии Нади говорил, что невыносимо читать елейные письма-здравицы
"великому учителю, лучшему другу физкультурников, мудрому отцу, могучему
корифею, светлому гению"; кроме того, он и скромный, и чуткий, и добрый, и
отзывчивый. Создается впечатление, будто Сталин и пашет, и выплавляет
металл, и кормит в яслях с ложечки детей, и стреляет из пулемета, а
рабочие, красноармейцы, студенты и ученые лишь молятся на него, и, не будь
Сталина, весь великий народ погибнет, как беспомощное быдло.
раз, на другой день он насчитал 18 упоминаний имени Сталина в одной лишь
передовой статье.
любой не шибко грамотный начальник с партийным билетом считает своим
правом командовать учеными, писателями, ставить им отметки, поучать их.
истребительной силой государственного гнева, все растущее чувство
одиночества, беспомощности, цыплячьего жалкого бессилия, обреченности, -
все это порождало в нем минутами какую-то отчаянность, разухабистое
безразличие к опасности, презрение к осторожности.
радостное лицо, растерялась, настолько необычно было для него это
выражение.
передали по радио!
посмотрев на ее лицо, спросил так же, как Людмила спросила у него утром:
Жениной запиской.
его все же любишь, не помню у тебя таких глаз.
Николаевна, - я ведь счастлива и потому, что Николай получит передачу, и
потому, что сегодня поняла: не мог, не мог Новиков, не мог сделать
подлость. Понимаешь?
Николаевна.
отговариваться, принес ноты, показал их Жене, спросил: "Не возражаете?"
Людмила и Надя, не любившие музыку, ушли на кухню, а Штрум стал играть.
Женя слушала. Играл он долго, закончив игру, молчал, не смотрел на Женю,
потом начал играть новую вещь. Минутами ей казалось, что Виктор Павлович
всхлипывает, она не видела его лица. Стремительно открылась дверь, Надя
крикнула:
произносившего в этот момент: "...и штурмом овладели городом и важным
железнодорожным узлом..." Потом перечислялись генералы и войска, особо
отличившиеся в боях, перечисление началось с имени генерал-лейтенанта
Толбухина, командовавшего армией; и вдруг ликующий голос Левитана
произнес: "А также танковый корпус под командованием полковника Новикова".
проговорил: "Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей
Родины", - она заплакала.
41
подряд не выходил из дому. В нем появился страх, казалось, на улице он
встретит особо неприятных, враждебно относящихся к нему людей, увидит их
безжалостные глаза.
Людмила Николаевна говорила:
дни он даже испытывал облегчение от того, что сидит дома, в тишине, среди
милых ему книг, не видит враждебных, хмурых лиц.
тоску, но и тревогу. Что происходит в лаборатории? Как идет работа? Что
делает Марков? Мысль о том, что он нужен в лаборатории в то время, как
сидит дома, вызывала лихорадочное беспокойство. Но так же невыносима была
и противоположная мысль, что в лаборатории хорошо обходятся без него.
Стойникову, работавшую в аппарате Академии. Стойникова подробно рассказала
ей о заседании ученого совета, - она стенографировала его от начала до
конца.
"Петр Лаврентьевич, мы хотим послушать вас. Вы много лет работали вместе
со Штрумом". Соколов ответил, что ночью у него был сердечный приступ и ему
трудно говорить.
политических обвинений, главным образом нажимая на скверный характер
Штрума, и даже упомянул о его таланте.
винить нельзя.
словно он проходимец, жулик. Он сказал: "Сей Штрум не изволил явиться,
совсем распоясался, мы с ним поговорим другим языком, он, видимо, хочет
этого".
Лебедева, сказал: "Определенного сорта люди организовали вокруг
сомнительных теоретизирований Штрума непристойный шум".
грубо ошибся, переоценил работу Штрума, намекал на национальную
нетерпимость Виктора Павловича, говорил, что путаник в политике окажется
неминуемо путаником и в науке.
Павловичем о том, что нет американской, немецкой, советской физики, -
физика едина.
частной беседе - это чистейший донос.
связан с институтом, выступил никем не понуждаемый. Он каялся, что
придавал работе Штрума чрезмерное значение, не видел ее пороков. Это было
совершенно поразительно. Пименов не раз говорил, что работа Штрума
вызывает в нем молитвенное чувство, что он счастлив, содействуя ее
реализации.
института Рамсков. Она была жестока, требовала, чтобы дирекция отсекла от
здорового коллектива загнивающие части. Особенно обидно было, что в
Панов Вадим
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Суворов Виктор