read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


-- Возьмите-таки этого старого хулигана! Увезите подальше от нас!
Папа кулачишком грозит, кроет сверху живущих, был, говорит, там один
честный человек, Яша, да еще Роза с дочерью, но и те за море уплыли,
поскольку дочь кончила бесплатную консерваторию и теперь могла выгодно
реализовать свои таланты. Сердится папа на астраханских евреев давно и
непрощающе, хотя раньше водился с ними, лечился у них, сиживал в одной
камере и рассказывал из тюремной совместной жизни много развеселых историй.
И рассердился-то из-за сущего пустяка.
Мне очень сложно с моим почерком и быстрописыо подобрать перо для
работы. И вот кто-то на день рождения подарил мне дорогую по тем временам
китайскую ручку с золотым перышком. В руку пала ручка, сама писала, но от
многоупотребления сносился наборный механизм, серенький корпус потрескался,
лишь перо работало все так же мягко, неизносимо, и, перемотав ручку
изоляционной лентой, я макал ее в пузырек, измазывался чернилами. как
школьник. "Давай ручку-то в Астрахань увезу, -- сказал папа, собираясь из
Быковки на Каспий, -- у меня полно знакомых мастеров-евреев, сделают все
чесь чесью". В середине зимы из Астрахани вернулась ко мне ручка совершенно
растерзанная, и вместо золотого перышка торчало в ней старое ученическое
перо с обломанной шишечкой. Должно быть, папа привычно хвастался, что сын у
него писатель, что ручку надо сделать первым сортом, что за ценой он не
постоит, и даже не открыл коробочку после ремонта. Какая поганая, какая
мелкая насмешка над непутевым стариком!
Едва утащил я со двора разгневанного родителя, прося извинения за его
"нескромное поведение", -- наша это домашняя поговорка такая, доставшаяся от
папы и до сих пор бытующая в семье. Куролесит, куролесит папа, приходит пора
ему уезжать, расцелуется со всеми, постоит, помнется у порога и молвит,
пуская слезу: "Маня, Витя, Ерина, Андрюша, Толя, Секлета! Простите меня за
мое нескромное поведение...". И нас в слезу вобьет. "Да чего уж там, поезжай
с Богом, ждем будущим летом".
В Астрахани, где зима короткая, в теплом климате, в солнечной стороне,
у папы было лучше со здоровьем. Но года и вино брали свое, псориаз все чаще
и чаще валил его на больничную койку.
Утащил я, значит, папу со двора в глиняную клетушку, там у него гость,
квадратный мужик с квадратным лицом, с руками квадратными, с носом
квадратным, со лбом квадратным, под названием Евланя, Евлампий, значит.
Сидит Евланя, заняв пол-фатеры, перед ним на столе несколько бутылок, и все
недопитые. Кусок раскрошенного хлеба, сморщенный помидор, селедка, от
которой остались одна голова да молоки, по клеенке размазанные. В клетушке
духотища, мухи, постель смята, пол грязный. На оконце, вмазанном в глину,
свяла, осыпала листья герань, и похожие на окурки стерженьки ее высохли.
Придя из больницы, папа не прибрался, некогда было. "Чего это ты совсем
распустился!" -- хотел я прикрикнуть на родителя, но всякие слова были тут
бесполезны. Папа налил мне, себе и Евлане в стаканы, провозгласил тост в
честь прибытия дорогого сына и вдруг взъелся ни с того ни с сего на своего
"лучшего друга", как он представил Евланю мне. Сжав бойцовские губы и
кулачишко, папа замахивался, целя Евлане в глаз, и сквозь стиснутый рот
грозился:
-- Я те счас как забубеню, так ты и якорь бросишь!..
Евланя, жизнь свою промантуливший грузчиком в астраханском порту,
испуганно загораживался ручищами и с почти натуральной жалостью умолял:
-- Ой, Петка, не надо! Не надо, дорогой! Зашибешь, тебе-то чЕ, а у меня
дети, внучата, жана...
Евлаша вышел на пенсию, гулял, развлекался, озоровал себе в
удовольствие. Все это папа называл точно и емко -- "тиятр", хотя никогда он
в театре не бывал, но по любому поводу: о ссоре семейной, о потасовке на
барже иль на пристани, даже о том, как учаливается судно под названием
"Урал" к сылвенским берегам, -- качал головой, уютно посмеиваясь, говорил:
"Ну тиятр!". В Быковке, счастливо избегнув укусов растревоженных соседских
пчел на пути к колодцу, папа кричал мне, глядя на народ, в панике мечущийся
по улице: "Ты погляди, погляди, какой там тиятр!" -- и тут же, замахав
руками над головой, бросался в избу, думая, что его преследует пчела. Комары
папу не ели -- из-за мазей на теле, он уверял: из-за проспиртованности
организма; пчелы же, наоборот, люто его преследовали.
В Вологде мы раза два или три брали папу в театр, в том число и па
премьеру спектакля по моей пьесе. Папа к любому выходу на люди готовился
тщательно: надевал выходной костюм и новую рубаху. Выбор рубах у него был
такой, какого он прежде не знавал: отходила мода на нейлон, и все мои дети и
друзья дарили папе блескучие рубахи на день рождения. "Ну как?" --
спрашивали мы папу после спектакля. "Ничего,-- помедлив, отвечал папа, --
помешшение хороше, артисты молоды, артиски красивы...". В подтексте, в
скепсисе, глубоко упрятанном, папа давал понять: он и учалить теплоход, и
пилу развести, и сыграть в театре, и сочинить мог бы получше, да зачем же у
людей кусок хлеба отбирать... Папа до самой смерти был в совершенной
уверенности, что по охоте, по обработке рыбы, также и по грамоте мало ему
равных людей на свете, потому как ходил он когда-то в первых грамотеях села
Овсянка и уверенность эту, также удовольствие от своего превосходства над
остальным людом не хотел утрачивать.
Псориаз -- кожный лишай -- съедал папу заживо. Ему нельзя было жить в
Заполярье, есть что попало и когда попало, нервничать и пить водку, тем
более какое-либо подкрашенное зелье. Но он втянулся в свою жизнь, ненавидя
ее, проклиная, голосом раненого кричал по утрам, не в силах разогнуть
суставы -- кожа трескалась в локтях, под коленями, под лопатками и в паху,
белье присыхало к сплошь пораженному телу, из-под серых пластушин
выдавливалась темная нездоровая кровь: "За-астре-лю-усь, к е...й матери!".
Но был он непобедимый жизнелюб; измазав пяток банок вазелина на кожу,
отмякал, отходил, не пил какое-то время -- болезнь, струпьями сходя с кожи,
отступала, и он забывал о недавно перенесенных страданиях. Папа снова
начинал глядеть вдаль, за реку, и придумывать, как ему смыться из дому, чего
еще продать, променять на выпивку. Желания и страсти всегда были выше его
воли, неспокойность, егозливость характера губили его жизнь. И кабы только
его!
К слову сказать, папа был уверен, что болезнь он добыл в юности, когда
помогал деду Якову на мельнице, постигая хитрое и сложное дело мельника. Еще
в молодости, размачивая новопомольную муку, начал он попивать с
помольщиками, как это делалось на всех российских мельницах, прогоняя
колесо. В рот не берущий зелья дед Яков лупил внука нещадно за губительную
привычку, загоняя его в холодную воду -- "ковать колесо". "Там, там, на
родной меленке, набродил я эту кожу",-- заверял папа. Но я встречал людей,
страдающих этой неотвязной болезнью, точнее ее назвать наказанием Господним,
которые мельницу и в глаза не видели и в холодной воде не бродили. За
излечение жуткой болезни под названием нездешним, чужим в каком-то заморском
городе, вроде бы Стокгольме, сообщил папа, лежит миллион награды, один
американский богатей всю жизнь маялся кожей и перед смертью сказал: "Кто эту
болезнь излечит -- тому и отдайте миллион". До сего дня, заверял папа,
премия не востребована.
И вот забыто губительное Заполярье, разбросаны дети по свету, не
отлетела еще душа, не выветрился еще дух хозяйки из жалкого человеческого
прибежища, по габаритам точно именуемого каютой, а папа уже представляет с
забулдыгой дружком "тиятр". Уяснив, что игра эта, незатейливый пьяненький
кураж закончатся не скоро, я сказал отцу, чтоб кончал пить, собирался бы в
дорогу, и подался устраиваться в гостиницу. "А чЕ те здесь-то не живется?
Фатера в полном нашем распоряжении...".
С уличного автомата я позвонил давнему моему знакомому, ныне уже
покойному писателю Юрию Селенскому, тот связался с местным Союзом писателей,
и меня пообещали устроить, если я выступлю в каком-то техникуме вместе с
хорошим поэтом и славным мужиком Михаилом Лукониным, прибывшим на открытие
памятника своему отцу, боровшемуся в Нижнем Поволжье за советскую власть и
еще за что-то.
Юра предложил нам сходить в ресторан "Поплавок" и отведать настоящей
ухи из осетровой головы. Попали мы в довольно замызганную, к бетонному
берегу прислоненную, в натуральном говне плавающую забегаловку, громко, как
и все наши кормильно-поильные дыры, именуемую рестораном, и с удовольствием
узнали, что уха из осетрины здесь в самом деле производится. Сидим, ждем,
напряженные, не до конца верящие, что в наши дни среди такой вот воды еще
можно поймать осетра и предложить из него уху своим соотечественникам.
Луконин по случаю торжеств в буржуйский костюм кремового цвета нарядился.
Юра при галстуке, я разодет в только что приобретенный женою не где-нибудь,
а в самой Вологде французский костюм цвета привядшего сена, в белую рубаху,
в новые носки, туфли. Был я тогда еще при фигуре, в годах нестарых, сижу,
сам собою и астраханскими женщинами любуюсь, ногой, обтянутой узкой туфлей,
подрагиваю, новости столичные слушаю, поскольку Луконин был писательским
начальником, то новостей знал много, и были они одна другой занимательней,
не то что ныне -- быть, не быть Союзу писателей? Жить, не жить на свете
русским писателям? Уезжать, не уезжать всем за границу на прокорм? Да ведь
не возьмут всех-то, стары больно, и писать умеем только по соцреализму,
будто по портняжному лекалу выкройки делая. Но зачем, скажите на милость,
соцреализм и соцреалисты нужны буржуям? У них своих дармоедов девать некуда
и всяких реализмов дополна, реалисты там попронырливей наших, и литфонда,
который можно всю жизнь доить, как казенную корову, тоже нету.
Неуклюже ступающая, изрядно поддатая баба в ржаво-оплесканной куртке,
которая еще в первой пятилетке была белой, разносила уху в щедро наполненных
тарелках, из которых торчали аппетитные осетровые хрящи. Принесла Луконину
-- ничего. Юре принесла -- тоже ничего. Но как пошла ко мне, тревожно мне
сделалось: совсем развезло бабу, едва ковыляет, вцепившись в тарелку,
погрузив оба больших пальца в горячее варево. Нарывают, видно, пальцы-то,
врачи велели их в теплом держать. "Ой, кабы не облила она меня!" -- подумал
я, и только так подумал, баба хлесь мне уху па брюки, на французские-то.
Угодила точь-в-точь ниже живота... Я вскочил, петухом закукарекал, брюки
горячие оттягиваю, чтобы спасти что еще от войны осталось, а баба мне:
"Расселся тута, как хер на именинах!..".



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 [ 167 ] 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.