[Бродский:]
даже и неверно, но мне гораздо легче было общаться с населением этой
деревни, нежели с большинством своих друзей и знакомых в родном городе.
Не говоря уж об общении с начальством. Во всяком случае, так мне это
тогда представлялось.
[Волков:]
[Бродский:]
совершенно забываю. А потом -- у Константина Борисовича Пестерева и его
жены Афанасьи Михайловны. Они жили в двух избах: летом в летней, а
когда зима наступала, они переселялись в зимнюю избу. И, поскольку мне
не так уж много пространства и надо было, я снимал у них зимой летнюю
избу, а летом -- зимнюю.
[Волков:]
[Бродский:]
у меня все равно забирал эти деньги вперед -- на бутылку, да?
Замечательный человек был. Вообще вся эта деревенская публика -- за
исключением одного дегенерата-бригадира -- была совершенно
замечательная. А бригадир этот, кстати, не в этой деревне и жил.
[Волков:]
[Бродский:]
Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за
нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что
называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на
работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это
было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину
взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия! Ну разумеется,
работа эта тяжелая, никто работать не любит, но люди там, в деревне,
колоссально добрые и умные. То есть не то чтобы умные, но такие хитрые.
Вот что замечательно.
[Волков:]
[Бродский:]
ничего. А у меня лекарства с собой кое-какие были. И я как мог их
подлечивал -- знаете, из старых своих медицинских амбиций. Давал им
болеутоляющее, аспирин. Ничего этого у них там не было. Или за этим
добром надо было ехать километров тридцать. Не всякий день поедешь.
Потому что дороги, как полагается, чудовищные. У них ведь там и
электричества не было, никаких там "лампочек Ильича".
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
стихи?
[Бродский:]
по Би-Би-Си передачу -- их можно было поймать на приемнике "Родина",
который работал на батареях, знаете? И, значит, пустили слух, что я
шпион. Но потом они поняли, что нет, совсем не шпион. Тогда они решили,
что я за веру пострадал. Ну это была с их стороны ошибка, и я объяснил
им, что это не совсем так. А потом они просто привыкли ко мне, довольно
быстро привыкли. В гости приглашали. И когда я оттуда по освобождении
уезжал, то прощались со мной, я должен сказать, довольно трогательно.
[Волков:]
[Бродский:]
мыло, когда его привозили. Иногда появлялась мука, иногда -- какие-то
чудовищные рыбные консервы. Которые я один раз попробовал и -- какой я
ни был голодный -- доесть никак не смог. Магазин этот, пока я там был,
обновили. И вот я помню -- абсолютно пустые прилавки и полки, новенькие
такие. И только в одном углу -- знаете, как в красном углу иконы? --
сбились буханки хлеба и бутылки водки. И больше ничего нет!
[Волков:]
[Бродский:]
телят. Но мяса этого они никогда не видели. Только если теленок сломает
себе ногу, то его, чем с ним возиться, прибивают. Тогда составляется
официальный акт, шкуру с теленка снимают, а мясо раздают населению. И
еще, если кто кабана держит, то кабана можно заколоть. Так и живут.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
как-то все равно. Ну в ряде случаев я выражался обиняками, но это было
даже приятно, поскольку ускоряет развитие метафорических систем. Такие
вещи всегда полезны для языка, тем более для литератора.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
шоферу. Тогда он бросал на железнодорожной станции. Это вроде бы
увеличивало шансы, что письмо дойдет по назначению. Но районы-то эти --
Каноша, Няндома, Ерцево -- традиционно лагерные. Так что там вся
корреспонденция в той или иной степени находилась под наблюдением.
[Волков:]
[Бродский:]
местного отделения...
[Волков:]
[Бродский:]
человека приезжали на мотоцикле, входили ко мне в избу. Замечательная у
меня изба была, между прочим. Отношения -- самые патриархальные. Я
понимал, зачем они приехали. Они: "Вот, Иосиф Александрович, в гости
приехали". Я: "Да, очень рад вас видеть". Они: "Ну, как гостей надо
приветствовать?" Ну я понимаю, что надо идти за бутылкой. Возвращался я
с бутылкой минут через сорок-пятьдесят, когда дело было уже сделано.
Они уже сидели всем довольные, поджидали меня. Да и что они могли
понять во всех этих книжках, которые там валялись? Тут мы садились и
распивали эту бутылку, после чего они уезжали. Он весьма примечателен,