Чтение 168–й страницы книги ~Двадцатые годы~

будем тебя тревожить, а то уж я собрался подыскать для тебя какую ни на есть
работенку.
В то лето партийные собрания в Успенском собирались нечасто, Слава
старался их не пропускать, а на одном даже сделал доклад о фашистском
перевороте в Болгарии. В волкомол не заглядывал, там он невольно чувствовал
себя разжалованным офицером, а когда услышал, что приехал кто-то из укомола,
нарочно скрылся на весь день в Дуровку.
Но была еще Маруся Денисова.
Под вечер он шел к Денисовым, стараясь прийти, когда все дела по
хозяйству уже справлены. Маруся его ждала, но одновременно ждали и сестренки
Маруси, они замечали его издали и стремглав неслись в избу, возвещая о
появлении жениха детскими писклявыми голосками.
Но не только денисовские девчонки признавали Славу женихом - Слава
ходил к Марусе, не прячась, Маруся открыто гуляла с ним по вечерам, и в селе
считали, что так вести себя могут только люди, намеревающиеся вступить в
брак.
Маруся выходила, и они шли к реке, или в школьный сад, или даже просто
уходили в поле.
Если бы кто слышал со стороны, то подивился бы их разговорам, Слава
рассказывал о книгах, какие ему запомнились, читал наизусть стихи, Маруся
умела слушать, хотя ей и не всегда нравилось то, что читал Слава, и сама, в
свою очередь, рассказывала о всяких деревенских происшествиях.
Позже, когда встречи вошли в привычку, они робко заговорили о том, как
Слава уедет в Москву, как позже приедет к нему Маруся, и уж совсем робко и
неуверенно мечтали о том, как сложится их совместная жизнь.
А когда на землю падала ночь и в темноте тонули деревья, сараи и даже
ветряки за огородами, они, прячась от самих себя, находили среди этой
темноты еще более темное место и целовались, пока золотисто-розовое сияние
не разгоняло их по домам.

46

Слава подошел к матери. Опять шьет! Все время она что-нибудь шила.
Не шила - перешивала. Все трое, и Слава, и Петя, и сама Вера
Васильевна, совсем обносились. Слава выступал на митингах, ездил по
заседаниям, произносил речи, и все ему невдомек, что выступать-то было бы не
в чем, если бы не забота матери, то штаны перешивает ему из своей юбки, то
куртку шьет из старого одеяла.
Он приезжал домой, задумчиво останавливался среди комнаты, небрежно
произносил:
- Что бы мне надеть?
- А я тебе куртку сшила, померь...
Он и на этот раз не оценил ее труда.
- Скоро ты, мамочка, совсем отвыкнешь от чтения, все шьешь и шьешь...
Слава не знал, как начать разговор, а начать надо, иначе все его слова,
сказанные Марусе, не будут иметь никакого веса.
Он смотрел на стол, сотни раз смотрел он на этот стол и лишь впервые
заметил, что поверхность его покрывает тонкий слой ссохшейся грязи, сквозь
которую едва просвечивает вишневый лак.
Он все-таки решился:
- Мама, я хотел бы... Мне хотелось бы... Тебе надо сходить к Денисовым.
- Зачем это?
Вера Васильевна подняла в недоумении брови.
- Как бы это тебе объяснить? Дело в том... Дело в том, что я решил
жениться.
- Что-о?
- То, что ты слышала.
Шитье валялось на полу, ни Вера Васильевна, ни Слава не заметили, как
оно упало.
- На ком же это?
- У Маруси две сестры. Одной тринадцать, другой одиннадцать. Не на них
же!
- Слава, тебе нет восемнадцати!
- Мы любим друг друга.
- Что же тебе нужно от меня?
- Мы не можем пожениться, пока ты не сходишь к Денисовым.
- Это с какой же целью?
- Пожалуйста, не представляйся наивной. Не забывай, что мы в деревне.
- Разве в деревне женятся иначе, чем в городе?
- Да! Традиции, обычаи, условности здесь гораздо сильнее. Пока ты не
подтвердишь серьезность моих намерений, Марусе не разрешат выйти замуж.
- О господи! Не ставь меня в смешное положение...
- Так ты не пойдешь?
- Глупо все это...
Тогда Слава принялся говорить о серьезности своего чувства. Общность
взглядов, сходство характеров, глубокая взаимная симпатия. Посыпались ссылки
на Пушкина и Шекспира. Особенно на Пушкина. Отец сделал Пушкина советчиком
Славы. На помощь подоспели герои пушкинских повестей: Бурмин, Берестов,
Гринев продефилировали перед Верой Васильевной дружным строем. На подмогу
появился Ромео. "И, наконец, мы с ней стоим на одной политической
платформе". Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.
Но ни Гринев, ни Ромео, ни даже платформа не действовали на Веру
Васильевну.
Тогда Слава нахмурился: если не действует добро, должно подействовать
зло, благородные офицеры не произвели впечатления, призовем на помощь палача
Цанкова.
- Может быть, ты и права, - мрачно сказал Слава. - Какая там любовь,
когда в мире идет жестокая классовая борьба. Ты читала о фашистском
перевороте в Болгарии?
Что-то Вера Васильевна слышала.
- А о войне за освобождение славян знаешь? Сколько добровольцев ехало
тогда из России! Возможно, и нам придется выступить. Как ты думаешь, мама,
стоит мне записаться в добровольцы?
Желаемое он выдавал за действительное, добровольцев в Болгарию не
посылали, хотя откройся запись в добровольцы, Слава бы записался, в этом
случае его не остановила бы и Маруся.
Но, как говорится, у страха глаза велики, а у материнского страха
особенно.
- Ты это серьезно?
- Пойми, мамочка, если ты не хочешь, чтобы мы с Марусей связали свои
жизни, мне остается один путь.
Нет, мама не хотела, чтобы Слава уехал, да еще в чужую страну, войны
отняли у нее слишком многих близких.
Она умоляюще посмотрела на сына:
- Не впадай в крайности!
- Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду...
Он добился своего: Вера Васильевна согласилась пойти вечером к
Денисовым и... поговорить. О чем? Она и сама не знала.
Слава взял книгу, сел у окна. "Смотри, - говорил он всем своим видом
матери, - меня это ничуть не волнует, все вполне естественно", но вскоре не
выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.
Впрочем, по селу он шел, сдерживая себя, поднялся к Денисовым на
крыльцо...
Маруся тоже шила!
Перед нею лежали лоскуты холста, и она сметывала их, прежде чем сесть
за швейную машинку.
- Мама сегодня придет к вам...
Маруся побледнела, даже губы у нее побелели, сделались такими же
белыми, как холст на ее коленях.
- Ох, надо маме сказать...
Слава разделял ее тревогу, слишком все серьезно, Марусе тоже нужно
подготовить родителей к встрече.
Только что пригнали стадо, коровы еще брели по домам, а желтые блики
заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.
Шла она не торопясь, ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала
больных, то заходила к родителям своих учеников, никто не обратил внимания
на то, что Вера Васильевна принарядилась, ее кружевная кофточка слишком
проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.
Вера Васильевна поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь, мать
Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.
Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.
- Ой, Вера Васильевна?.. Вот не ждали! Заходьте, заходьте, гостями
будете...
И тут же из-за дощатой перегородки, отделявшей тесную спаленку от
горницы, вышел отец Маруси.
Он заранее принарядился, на нем чистая белая рубашка и коричневый
пиджак, да и весь он выглядел приглаженным и умытым.
- Вере Васильевне!
Он легонько пожал гостье руку, чуть отодвинул от лавки стол, чтобы
свободнее пройти гостье, сел сам, а Анна Степановна принялась доставать
посуду.
- Неужели успели подоить? - удивилась Вера Васильевна. - Стадо только
прошло...
Анна Степановна заговорщицки улыбнулась:
- Корову Маруська доит, сейчас придет...
Этими словами она хотела сказать, что Маруся у нее не бездельница, а
также то, что Анна Степановна понимает, зачем пришла Вера Васильевна и что
без Маруси сейчас не обойтись.
Маруся появилась с ведром в руке, и по всей горнице сладко запахло