товарищи. Я могу тебе сказать это: я больше полагаюсь на прямоту твоего
сердца, чем на прямоту твоего ума... И в конце концов я предпочитаю,
чтобы так оно и было. Ты - неистовый, ты - цельный, ты не считаешься ни
с чем, ты на все стремительно бросаешься и легко разрушаешь... Я не могу
удержать тебя от несправедливостей и ошибок... Однако (и это единствен-
ное, о чем я тебя прошу) огради от них слабых, маленьких, тех, кто не
может защищаться! Что касается остальных - это их дело и твое дело!
Пусть получают свое! И ты тоже! На то и зерно, чтоб его молотили! Пусть
и тебя помолотят! По пословице: "Каждой смерти своя битва, каждому зерну
своя солома". Я еще своей соломы не растеряла. Ты - мое зерно. Пройди и
ты через гумно! Чтобы господь замесил хлеб свой... Da nobis! [96] Не он
его нам дает. Мы даем ему. Это мы с нашими горестями просеиваем его му-
ку...
слова матери. Они глубоко в него проникли. Не надо объясняться. Мать и
сын понимали друг друга с полуслова.
ся вызов.
прощальный поцелуй матери стал только значительней. Ее уста говорили
ему: "Гори, если хочешь! Но не грязни себя! Я накладываю на тебя свою
печать".
ночью после разговора с матерью. И он был слишком правдив с собой, чтобы
не знать, что он этот приказ нарушит. Но он знал также, что будет изме-
ной себе: приказ исходил от него, а не от матери. И к той, которая при-
казывала за него, он проникся в эту последнюю ночь, проведенную ими под
одной крышей, уважением, более страстным, чем любовь. Он старался не ды-
шать, чтобы слышать дыхание, доносившееся из соседней комнаты. Его осаж-
дали смутные желания, тяжелые мысли; он хотел поделиться с ней своими
мучениями, но он считал, что мать слишком пряма, слишком здорова, чтобы
понять их, и даже доверие, которое она ему оказывала, удерживало его от
желания раскрыться перед ней: он боялся разочаровать ее.
себе. Кто живет, тот изменяет другим и себе всякий раз, как пропоет пе-
тух. Но достаточно быть способным всегда слышать пение петуха и говорить
себе с каждой новой зарей: "Я потерпел поражение. Начну сначала..." Она
знала, что ее мальчик никогда не сложит оружия. Большего она и не проси-
ла. Она спала.
обходилась дороже всех прочих благ. А в ту эпоху она была разорительна.
Надо было быть очень богатым, чтобы выдержать ее. Марк знал, что даром
она ему не достанется, но он считал, что сможет завоевать ее своими си-
лами. Перед отъездом Аннете стоило некоторого труда заставить его при-
нять небольшую сумму, которая позволила бы ему продержаться недели
три-четыре, пока подвернется какой-нибудь заработок. Аннета нисколько не
заблуждалась насчет его молодой самонадеянности, однако она была не про-
тив, чтобы за эту самонадеянность жизнь сама дала ему по рукам: в луже
было неспокойно, ее утенка качало, но утята в луже не тонут. Впрочем, в
одном она не сомневалась - только она отвернется, Сильвия окажется тут
как тут, на берегу, и станет звать его: "Малыш, малыш!.." Малыш был пре-
дупрежден. Пусть поступают, как хотят!
быстро проучит этого хвастунишку. Марка задело насмешливое равнодушие, с
каким тетка отнеслась к его отказу. Но тут он почуял какие-то смутные
основания для тревоги, какой-то заговор против его свободы. Это еще уси-
ливало его желание защищаться.
сам был заговорщик. Но он был в заговоре только с собой.
менная жизнь-это бешеная схватка за место. Она достанется тому, кто бро-
сится на него первым. Но раньше чем бросаться, надо выбрать. Нет, раньше
хватай! Иначе, когда ты придешь, все уже будет убрано со стола... "Но
если меня не прельщает ничто из того, что стоит на столе?" "Тогда тебе
достанется то, что валяется под столом. Ты будешь собакой". "Я бы пред-
почел быть волком, как говорила она. Но это роскошь. Это для эксплуата-
торов, для хозяев нынешнего дня. А для остальных, для мелкоты - катор-
га!"
тряпье больше не лезет на эти молодые фигуры. Интеллигентному и бедному
молодому человеку, получившему высшее образование, университет предос-
тавляет (вернее, предоставлял еще вчера) простой выход: стать, в свою
очередь, преподавателем. Но сейчас университет в упадке. Он обнищал. И
он принимает свою нищету безропотно. В былые времена такая безропотность
называлась благородной гордостью. А сейчас молодые рты выплевывают этот
заплесневший хлеб. Они недалеки от того, чтобы называть его хлебом през-
ренных трусов. Между тем именно такой ценой добывали наши великие беско-
рыстные ученые все то, чем они обогатили человечество. Да, но такой це-
ной они по крайней мере отстаивали свою независимость. Сегодня они защи-
щают свое прислужничество. Годы войны показали, что наука - это лучшая
прислужница власти. Быть одновременно и бедными и лакеями, и бескорыст-
ными и раболепными - это уж чересчур в глазах таких насмешливых молодых
людей. Им легко презирать "идеализм"! Наперекор ему они хвастают, что им
надо быть богатыми и свободными и что они своего добьются! Посмотрим на
них через десять лет!
достно готовились к преподаванию в университете: Бушар, который со зло-
бой и гневом грыз удила и ржал, как першерон в период течки, и Рюш, хо-
лодная, насмешливая, полная решимости и скрывавшая свои мысли - необоз-
римые степи своей тоски: "Шагай и молчи! Если остановишься, ты не смо-
жешь больше тронуться с места... Но для чего все это? Где цель? Не знаю.
Есть ли какая-нибудь цель? Быть может, она обнаружится позже, уже в пу-
ти... Если нет, обойдемся и без нее!.."
тавить их на первом повороте. Предоставляя ему свободу, мать все же со-
ветовала использовать полученную им подготовку и добиться степени лицен-
циата, независимо от того, что он решит насчет дальнейшей своей жизни:
это была мелкая карта, но благоразумнее не отбрасывать ни одной, когда у
тебя их так мало. Кроме того, ставя перед ним эту цель, Аннета видела в
ней также, - правда, не очень в это веря - здоровое, сдерживающее нача-
ло, которое могло бы оказаться благотворным для его недисциплинированно-
го характера, по крайней мере на несколько месяцев, покуда он научится
делать первые шаги самостоятельно. Так Марк готовился к экзаменам, - не
только не зная, выдержит ли, но и без уверенности, что дотянет до окон-
чания университетского курса. Его внимание отвлекало великое множество
вещей. Как запереть себя среди запыленных познаний, до которых не дохо-
дит ни малейшее дуновение современности? Да еще когда так неимоверно
разросся orbis terrarum [97] разума? Если пожелать охватить его хотя бы
мимолетным взглядом, нельзя терять ни одного мгновения, ибо ничто не
прочно, все колеблется, завтрашнего дня нет; завтра меня может поглотить
пучина войны и революций. И я сам себя приговорю к аскетизму схоласти-
ческого режима! Во имя веры - во что? У меня одна вера: в то, что я вижу
и ощущаю. Остальное - потом! Это не для сегодняшнего дня! Сегодня - ви-
деть и видеть! И чувствовать в своих руках все, что удастся схватить.
бесстыдных маленьких подобий апостола Фомы. Искатели духовных приключе-
ний мчатся вокруг него в головокружительном беге... Бедные искатели! Они
носятся по всем широтам пространства и времени со своим нелепым "я" и
его предрассудками. Они ничего не могут увидеть во внешнем мире без то-
го, чтобы не скосить глаза на мир внутренний, на Казбу, на Париж, на
"что скажут обо мне?" Задиры, которые на всем земном шаре, от обоих по-
люсов и до экватора, размалевывают себе рожи, чтобы привлечь внимание
уличной толпы!.. Послевоенные книжные лавки заполнены развратом трепыха-
ющейся писанины, от которой воняет баром и бензином, экспрессами и ра-
дио. Она подрывает мысль, переворачивает вверх ногами искусство, полити-
ку, метафизику и шлепает религию по заднице. Она под хмельком, но не да-
ет себя одурачить. Она готова позубоскалить над всем, что сама пропове-
дует или оплевывает; она искренна в своей потребности все переменить; ее
неудовлетворенная жадность зубами впивается во все и все выплевывает
после второго куска; у нее зуд в руках, зуд в ногах, жар в заднем прохо-
де. Мир, весь земной шар мелькает у нее в болтовне об искусстве, в каб-
лограммах корреспондентов, взирающих на все с птичьего полета, в пестро-
те энциклопедии, облеченной в форму романа. Все свалено в кучу. Тащишь
из этой кучи не глядя, торопливо суешь руку в рукав, ногу в штанину -
слишком коротко! Слишком длинно! Отбрасываешь, нахватаешься чужих мыслей
и через час не помнишь, какие же глаза были у той, с которой ты провел
ночь. Кто дает себе труд познать живую душу, которая бьется в глубине
поруганного тела? Мир проносится перед мысленным взором, как кинокарти-
на. Быстрей, быстрей! Образы наплывают, растворяясь один в другом.
Пальцы не в силах удержать ничего. Все выскальзывает из рук. Весь виног-
радник исклевали скворцы. В этом году вина не будет.
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Курылев Олег
Орловский Гай Юлий
Ибсен Генрик