этот повальный алкоголизм, в который все государственные программы и
начинания в России в итоге и упираются. Это, конечно, и грустно, и
чудовищно. Но, с другой стороны, что ж с этим поделаешь? И по крайней
мере что-то человеческое все-таки в людях оставалось благодаря этому.
[Волков:]
[Бродский:]
бы, чтобы начальники -- там, наверху -- были алкашами, а не
трезвенниками.
[Волков:]
[Бродский:]
смекают. Если бы они были алкаши, их бы там не было. Но о них мне
неохота думать. Не такой уж это замечательный предмет для размышлений.
Да и здоровье не позволяет уже...
[Волков:]
[Бродский:]
чудовищная, няндомской выделки. То есть чистая табуретовка, поскольку
делали ее из древесного спирта. Ее если взболтнешь, она становилась
белой как молоко. И вот такую страшную водку народ там пил.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
главным образом воздержание. Иногда хозяин мой мне говорил: "Иосиф
Александрович, поезжай в Каношу!" А я туда выезжать имел право только
получив специальное разрешение от милиции. Вот я ему и отвечаю: "Ну
чего я туда поеду, Константин Борисович?" -- "Там клуб, девки...
Поезжай, поезжай! Лучше будет!" А там в клубе у местных, действительно
происходило некоторое сексуальное движение: приезжали шофера и все эти
брошенные бабы находили себе применение. А вообще-то там шел такой
колоссальный инцест, inbreeding. Потому что там всего-то две или три
фамилии, все друг с другом находятся в какой-то родственной связи. Ну,
у бабы мужик в поле, а в это время к ней председатель сельсовета бежит.
Все про это знают, но приличия тем не менее соблюдаются. Мужик,
например, идет в поле не просто, а телефонограмму передать. Хотя в
деревне телефона никакого нету, а есть только вертушка такая.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
зачарованности петербургскими перспективами? А они ведь в Петербурге
связаны с водой, с горизонтом. Разве в ссылке где-нибудь рядом с вами
была большая река?
[Бродский:]
большей частью, стоял на самом краю деревни, на отшибе. И от меня до
этой речки было ближе всего. Речка-то эта была шириной с эту комнату, и
даже поуже. Только и дела, что мостик, И вы правы, конечно,--
отсутствие горизонта сводило меня с ума. Потому что там были только
холмы, холмы бесконечные. Даже не холмы, а такие бугры, знаете? И ты
посреди этих бугров. Есть отчего сойти с ума. И если вернуться к нашему
давешнему разговору, то родной город чем особо приятен -- тем, что там
огромные просторы, да? Стоишь на Литейном мосту -- и все, что творится
за Троицким мостом, это уже конец мира. Или наоборот -- выход в новый
мир. И, конечно, солнце заходит за горизонт, а ты балдеешь от этого. Но
в этом кроется опасность банальной интерпретации. Ты смотришь на закат
и видишь в нем знамение. И тебе невдомек, что все эти невероятные
краски связаны с пространством, с преломлением света. Это, знаете ли,
колоссально интересное явление.
[Волков:]
[Бродский:]
порядке. Когда я освободился, то увез с собой в Ленинград сто с лишним
килограмм книг.
[Волков:]
[Бродский:]
это был, как я сейчас вспоминаю, один из лучших периодов в моей жизни.
Бывали и не хуже, но лучше -- пожалуй, не было.
___
[Волков:]
Но для русского -- и шире, для европейского -- читателя, как правило,
Фрост не такая уж грандиозная фигура. Вы меня своим отношением к Фросту
заставили взглянуть на этого поэта по-новому. Давайте поговорим о
Фросте, об англоязычной поэзии. Я хотел бы, чтобы вы объяснили русскому
читателю, в чем величие Фроста.
[Бродский:]
невозможно.
[Волков:]
параллели с русской поэзией?
[Бродский:]
в голову, это белые стихи Ахматовой, ее "Северные элегии". И Ахматовой,
и Фросту до известной степени присуща общая черта -- монотонность
размера, монотонность звучания.
[Волков:]
[Бродский:]
уже никто не кричит, не задыхается. Мы слышим звук самого времени. Вот
за что мы все так любим пятистопный ямб. Вот за что любил пятистопный
ямб Фрост. Фрост -- это колоссальная сдержанность: никаких
восклицательных знаков, никакого подъема голоса. Но "Северные элегии"
все-таки написаны урбанисткой. В то время как Фрост -- поэт,
теоретически, пасторальный. Конечно, это черные пасторали, но по жанру
все же пасторальная поэзия. То есть когда кошмарная ситуация (между
людьми, например) возникает на лоне природы. И тогда в голову жертвам
(или участникам) закрадывается подозрение, что природа -- на стороне их
оппонентов. Что ты споришь не с "ним" или с "ней", но с естественным
порядком вещей, и от этого тебе гораздо хуже, чем если бы все это
происходило в интерьере или в перспективе улицы.
[Волков:]
[Бродский:]
направленность воображения, сознания, мышления.
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Глуховский Дмитрий
Перумов Ник