Чтение 168–й страницы книги ~Горение~

добиться для них специальной думской финансовой комиссии, именно он, и
никто другой. Пока другие расчухаются, пока поймут надобность коалиций в
новое время, он, Витте, коалицию с финансистами уже наладит.

Второе. Коль скоро в Государственном совете, который Трепов норовит
сделать единицей дворцовой бюрократии, будут, помимо назначенных царем,
люди выборные, туда должны войти либеральные помещики, то есть
конституционные демократы Милюкова и промышленники. Гучков? Вряд ли - хам,
ради красного словца продаст за милу душу и, главное, англофил, на Лондон
смотрит, во всем британцам следует.

Витте подумал о Гужоне. Плохо, что француз, конечно, не пройдет в
Госсовет по национальному цензу. Но как лидер московского союза
фабрикантов и заводчиков, он, именно он подскажет нужные кандидатуры.
Значит, помещики дадут постоянный и верный контакт с кадетами в
Петербурге, а Гужон будет осуществлять связь с октябристами, с
банковско-промышленным капиталом. Гужон, конечно, не преминет сообщить
своим, в Париж. Что ж, это угодно внешнеполитической идее Витте - союз с
Парижем и Берлином должен заставить образумиться надменного британского
Джона Буля. Да и потом, лишние связи с Парижем никогда не помешают, это
даст ему ощущение собственной надобности - что, Трепова посылать во
Францию, что ли?!

Посмотреть забавно, как он станет с Пуанкаре разговаривать, как он
привезет государю заем, договор, гарантию... Ха-ха...

Витте, услыхав смех, испуганно удивился: он не в мыслях похохатывал, а
наяву.

Нервы расходились, понятное дело. А стратегия выработана правильная.
Надо загодя готовить позиции на случай отступления. Он их приготовит. Он
на следующем заседании нажмет на мозоли, он по-новому поговорит о
гласности заседаний Думы:

финансистам она нужна, им важно, чтоб их официальную позицию знали в
Париже и Берлине из газет, а не по слухам. На следующем заседании он
поговорит и о том, кто будет писать законы в Думе. Пусть это поднимет
кто-нибудь другой, он подготовит, он бросит идею, за идеями-то ныне
гоняются, своих мало, растерянность одна.

Домой Витте пришел довольный, проиграл дочери в винт два Рубля, выпил
полстакана настойки валерианового корня и уснул - легко и быстро.

"Е г о И м п е р а т о р с к о е В е л и ч е с т в о. - Кому угодно
высказаться?

Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Позвольте мне, Ваше Императорское
Величество, возвратиться к вопросу, возбужденному князем Оболенским. Я
нахожу, что выставленный князем принцип очень важен. Когда Дума отклоняет
вопрос, он остается без последствий, иначе дело поступает в
Государственный совет, которому также предоставляется принять или не
принять проект. Если Государственный совет ее принимает, то дело до
Государя Императора не доходит. Такой порядок существует везде на Западе.
Между тем мнение князя Оболенского очень важно.

Нельзя, действительно, все заимствовать от Запада. Следует помнить, что
Государственный совет - учреждение аристократическое, крестьяне в его
состав не войдут. Им открыт доступ только в Государственную думу. Они и
смотрят на Думу так: найдем через нее доступ к царю, найдем управу. Какая
же будет психология крестьян? Скажут, думали, что будет доступ, а между
тем чиновники отдалили нас от государя.

В. Н. К о к о в ц о в. - Нам говорят о крестьянах... Почему, однако,
говорить об одних крестьянах? Намечаемый путь уничтожает Государственный
совет и сводит к управлению страной одною палатою! В случае принятия
предложения графа Сергея Юльевича, - задержки больше не будет. То, что
ныне предлагается, уничтожает Государственный совет и знаменует переход к
одной палате.

Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Я желаю сказать лишь то, что если ввести
положение, по которому верхняя палата может отделить народ от монарха, то
это есть известный урон. Я вовсе не поддерживаю князя Оболенского, но не
желаю, чтобы народ сказал, что он отдален от царя. Напрасно относиться с
пренебрежением к психологии общества, а особенно крестьян, где вся
психология: "Бог и царь!"

Б а р о н Ю. А. И к с к у л ь. - Граф Витте скова проектирует отдать
законодательство в руки толпы. Между тем для этого дела требуется
устойчивость, необходимо поставить Государственный совет в качестве
учреждения, ограждающего Ваше Императорское Величество. Иначе лучше совсем
упразднить Государственный совет.

П. Н. Д у р н о в о. - Если будем, подобно графу Витте, считаться с
отдельными сословиями, мы впадем в ошибку.

Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Я предлагаю пополнить проект только тем,
чтобы об отклоненных предложениях доводилось до сведения Государя
Императора.

В. В. В е р х о в с к и й. - Странно писать в законе о том факте, чтобы
не делать секрета от Государя Императора. Ваше императорское величество
всегда можете потребовать всякие сведения. Но помещать об этом особое
постановление было бы странно...

П. Н. Д у р н о в о. - Постановления о доведении до высочайшего
сведения не должны быть вносимы в законодательные акты.

Е г о И м п е р а т о р с к о е В е л и ч е с т в о. - Оставить, как в
проекте.

Далее..."

Попов пил тяжело, не хмелел, только глаза его начинали высвечиваться
изнутри какой-то жалостливой прозрачностью. Серебряные часы Павла Буре
лежали на столе с открытой крышкой; было уже девять сорок. В охрану
надлежало вернуться через пятьдесят минут - Сушков к этому времени должен
все п о д г о т о в и т ь.

Попов с трудом сдерживал себя - хотелось подняться, сунуть Леопольду
Ероховскому кредитный билет, насладиться его унижением и, не дав руки,
бежать к себе:

уж он-то знает своих молодцов, уж он-то знает Павла Робертовича.
Объяснять ему, правду про Стефу открыть - нельзя, никому нельзя, самому
себе кто петлю накидывает? Грозить можно и намекать, на операцию намекать,
а им, костоломам, не до операций, особливо если хлебного примут, здоровы
водку жрать, сукины дети. Но и уйти сейчас невозможно, потому что
Ероховский расходится трудно, необходимо слушать его умности, жалобы на
собратьев, на власть, которая не может о б е с п е ч и т ь, на дороговизну
(хотя от предложенных за услуги денег отказался:

"Искусство нуждается в правопорядке - только поэтому я вам помогаю.

Анархии театр не надобен, черни угодны непрофессиональные балаганы на
площадях").

Пьет он тоже хорошо, но, видимо, последнее допивает: агентура сообщила,
что Ероховский начинает закладывать с утра, поправляется портвейном,
страдает, ждет обеда, чтобы со щами пропустить стакашку, тогда только
расходится, начинает каламбурить, записывает что-то в блокнотик, потом - и
чем дальше, тем быстрее - скисает, норовит поспать, но спит плохо,
тревожно и с вечера пьет чуть не до рассвета - так долго не выдержит, так
можно года два продержаться, а он уж полтора разменял.

Попов нетерпеливо присматривался к Ероховскому, но нетерпение он умел
скрывать за небрежной заинтересованностью, похохатывал добродушно, когда
Ероховский громил имперские порядки, заботливо предупреждал сдерживаться в
откровениях с малознакомыми людьми, особенно левых убеждений: "Нам же
потом напишут, а мне вас защищай!"

- Вы мне скажете, где теперь Стефа? - спросил Ероховский. - Я бы ее
навестил, паспорт мне позавчера выдали... В Кракове актрисуля?

- Рядом с Краковом. В Татрах, - ответил Попов. - В санатории... Вы,
наверное, п р о х о д и л и с ь, а, пан Леопольд? Мне говорили, что все
актрисы должны непременно отдаться либо режиссеру, либо драматургу, без
этого, рассказывают, в вашем мире невозможно...

- Если бы, Игорь Васильевич, если бы...

- Коли б она была вашей, не стали б ее уговаривать за границу бежать?

- Конечно, нет.

- И моей бы просьбе отказали?

- Отказал бы.

- А где же общечеловеческая гуманность? Где подвижничество?

- В охранном отделении, - ответил Ероховский. - Жандармы этими
вопросами занимаются и учат общество, как следует понимать истинную
гуманность.

- Слушайте, а к вам т о в а р и щ и не подваливали еще, пан Леопольд?
Не просили написать что-нибудь эдакое про Красное воскресенье, про
"Потемкина", про ту же Лодзь?

- Соглашаться?

- Непременно. Это было бы восхитительно, мы бы с вами Петербургу нос
утерли: у них был вождь рабочих - Гапон, а у нас выразитель рабочих чаяний
- Ероховский.

- А потом бы как Татарова - ножом в шею.

- Так ведь Татаров двурушник, он и вашим и нашим. Слушайте, пан
Леопольд, я хочу предложить вам эксперимент...

- Повесить кого-нибудь?

Попов заколыхался, забулькал, чокнулся с Ероховским, медленно выцедил,
понюхал корочку, закусывать не стал.

- Хотите посмотреть, как вешают? Я устрою.

- Не хочу.

- Отчего?

- Запью.