Чтение 169–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

Филипп курил около машины. Увидев нас, бросил папиросу и
критически осмотрел нашего пленника.

- Вот этот, что ли?

- Этот, Филя,- сказал я.- Можешь себе представить - именно этот.

Филипп молча дождался, когда мы усядемся: Великий, Жданов, я
последний,- и сел за руль.

- Куда вы меня везете? - спросил Жданов.

- Да вот, сударик мой,- сказал Великий,- такая незадача вышла:
поспорили мы с

Бурденкой на ящик армянского: где в мозгу человеческом линия
партиии пролегает? Он мне: в шишковидной железе, а я ему - врешь, брат
Бурденко, в мозолистом теле! А как проверить? Надо взять у партии
самого верного сына да и посмотреть...

- Вредитель...- ахнул Жданов. - Так вы тут все - вредители!

- Шутки в сторону,- сказал я. - Вы, сударь, погубили мою мать,
жену и дочь.

Кроме того, вы смертельно оскорбили мою первую жену, публично
назвав ее блудницей. Вы оскорбили также моего товарища, боевого
офицера. За это я, Гумилев Николай Степанович, приговариваю вас к
смерти. Филипп, сверни в лес.

- Понял, командир.

Жданов подавился собственным вдохом. Он мучительно пережевывал
воздух, небольшие глаза его смотрели на меня неотрывно. Руками он
делал какие-то сумбурные движения, будто намеревался то ли
перекреститься, то ли почесаться.

- Это он уже белых вшей с себя обирает, - сказал Филипп, глядя в
зеркальце.

- А композиторов-то за что? - добавил я. - Допустим, мне музыка
тоже кажется сумбуром - но это моя беда, а не их вина.

- Убогие у власти всегда изыщут способ сделать свою беду чьей-то
виной, - сказал Великий. "Оппель-адмирал" закачался по лесной дорожке.

- Гумилев? - сумел-таки выговорить Жданов. - Но вас же
ликвидировали...

- Знаете, - сказал я, - не вы первый, кто мне это говорит.
Заблуждения живучи.

- Вот здесь, - сказал Филипп.

Полянка была маленькой - как раз развернуться машине. Трава в
свете фар стояла, словно войско. Кривые осинки отсвечивали каким-то
дрянным металлом.

Посредине полянки темнело кострище.

Я вышел и выпустил Жданова.

- Могу разоблачить бериевский заговор,- быстро сказал он.

- Чиню, паяю, примуса починяю,- в тон ему сказал Великий. - Видали
мы этот заговор, сударик мой, во всех видах. Так что не извольте
ерепениться.

Филипп молча достал из кобуры "лахти", дослал патрон.

- Встаньте, пожалуйста, вон туда,- показал я.

Пожалуй, тут до Жданова по-настоящему дошло.

- Почему - меня? - закричал он шепотом. - Почему именно меня? Я
что, самый главный? Как мне велели, так и... Я мог? Что я мог? А
главное - ведь выстоял же Ленинград, ведь выстоял же!

Выстоял, подумал я. И конечно, не ты самый главный преступник. Но
ты, на мой взгляд - самый гнусный преступник. И казним мы тебя не за
сами преступления

- иначе, ты прав, начинать следовало не с тебя, да и много раньше
- а за твою отвратительную гнусность. Пока жители города умирали,
потому что им было нечего есть и потому что на них падали бомбы и
снаряды, ты сгонял с себя лишний жир, играя в бомбоубежище в
лаун-теннис. Тебе возили в бомбардировщиках сливки и персики...

- На колени,- сказал я, но он уже стоял на коленях, готовый
целовать наши сапоги. - Именем пославших меня, живых и мертвых,
объявляю тебя, Жданов Андрей Александрович, извергом рода
человеческого. Да будешь ты казнен смертью. Приговор окончательный,
обжалованью не подлежит. Привести в исполнение немедленно.

- Семью не трогайте,- сказал Жданов. - Пожалуйста, только семью
не...

Филипп подошел к нему сзади, приставил к затылку свой желтый от
табака указательный палец. Жданов замер и напрягся, зажмурясь.

Филипп несильно ударил его по затылку ребром ладони.

Тело повалилось беззвучно и мягко.

- Все-таки, сударик мой, обосрался, - недовольно сказал Великий.

Он присел над телом, потрогал пульс.

- Готов, - резюмировал он. - И теперь, господа, я попрошу вас
заняться чем-либо посторонним...

Мы с Филиппом отошли за кустики. Быть наблюдателем жутковатых
вудуистских экзерсисов Великого ни мне, ни ему не хотелось.

- Вот так-то, брат Филипп,- сказал я, закуривая. - Сбылась мечта
идиота.

- Не расстраивайся, командир,- сказал Филипп. - Ты просто месть
свою пережил.

Вот, помню, в Майями, в доках, я к такому негритянскому пойлу
пристрастился, "Красный Глаз" называется. Не знаю уж, из чего они его
гонят и на чем настаивают - вроде как на табаке, но не уверен. Так
вот, не пьешь его дня два - и так хочется хоть глоточек, аж мочи нет.
И мерещится: в хрустальной бутылке оно, холодное, пахнет как сад
цветущий... А дорвешься, хлебнешь: теплое, мутное, окурками отдает - и
похмелье сразу же наступает, безо всякого веселья.

Так и здесь. Думаешь, полицаев душить сладко было? Ты его душишь,
а в углу жена голосит и дитю ротишко затыкает...

Мы молча докурили свои попиросы. Великий бормотал полуслышно,
потом вскрикнул на гортанном наречии, потом еще и еще.

- Бабка мне бесов в чулане показывала, а я не верил, дурак,-
продолжал Филипп.

- А что, командир, так о нашем отряде и не известно ничего?

- Пока ничего,- сказал я. - Некогда их искать, да и некому.
Берись, если хочешь.

- Ну... - Филипп почесал ухо. - Почему бы нет?

- Завтра тогда поговорим подробнее.

Помимо всего, завтра нам с Великим предстоял разговор с Софронием.

Фундатор не одобрил бы сегодняшней акции. Более того: нам грозило