этого водоворота. Бушар, с наморщенным лбом, тратит на это все свои си-
лы; складки над глазами наливаются кровью; он с остервенением пытается
втиснуть в свои тугие мозги плотную глину учебников. Он не чувствует,
что в его мансарде полярный холод. У него горит мозг. Но его могучий же-
лудок рычит. Надо заткнуть волку пасть, покуда мозги не одолеют порции
глины, заданной на сегодняшний день. Когда он кончает урок, язык вывали-
вается у него изо рта. Он выскакивает на улицу как бешеный. Он ищет ко-
го-нибудь, кто накормил бы его, находит Верона и грубо говорит:
денный. Когда корчишь из себя Катилину, надо подкармливать чернь. Пока
еще неизвестно, не найдется ли у нее силы взобраться на развалины.
людей, чтобы проломить брешь и ворваться раньше, чем защитники успеют
опомниться. Но единственно подлинные вожди находятся в России, и они
блокированы, они не имеют связи с массами бедняков всего мира, - те даже
не знают об их существовании. Клемансо устанавливает на румынско-укра-
инской границе заграждение из союзных войск, которым его лживая пресса
завязала глаза. На Западе "столпы общества" успеют собраться с силами.
чеством. Верон, который вращается в деловых кругах и благодаря этому ос-
ведомлен лучше других, нюхает воздух, желая определить, насколько велика
возможность взрыва. У него хватает ума, чтобы из всего того, что он уз-
нает, рассказывать своим близким лишь то, что не может ему повредить, -
то, что больше побуждает говорить, чем действовать. Он далеко не плут и
не трус (как и ни один из этих молодых людей; никто из них не стал бы
дорожить своей шкурой, но при условии, чтобы их не обманывали, как обма-
нули их старших братьев, этих несчастных, этих, по их выражению, "дура-
ков"). Но Верон не хочет быть обманутым ни революцией, ни реакцией. Он
вполне согласен перевернуть общество вверх дном, если на это есть шансы;
если их нет, Верон расправится со смутьянами. Тем хуже для них! Побеж-
денных - ко всем чертям! Презрение к слабым - вот мораль Воронов. Пусть
слабые не попадаются под ноги!
пробить себе дорогу. А пока он с помощью Бушара прикладывает ухо к чреву
Революции в Париже. Ему не потребуется много времени - он быстро убедит-
ся, что плод мертв, ибо лишен самых важных органов. В бесформенной массе
этой революционной, или считающей себя революционной, молодежи нет ни
одного человека, который был бы подготовлен к революционному действию.
Одни представляют себе действие просто, слишком просто: для них это зна-
чит колошматить. Колошматить не глядя, кого попало. Другим действие
представляется в виде теоретических споров. Одному богу известно, когда
они перестанут спорить; а впрочем, они, кажется, и не хотят этого. Обя-
занность соблюдать чистоту доктрины избавляет самых фанатичных доктрине-
ров от необходимости действовать; действие всегда, в большей или меньшей
мере, - компромисс. Но и у тех и у других - и у людей действия и у тео-
ретиков - одинаково грубое незнание живой действительности, организма
современных гигантских государств, их дыхательного и пищеварительного
аппарата, их повседневных экономических нужд, законов жизни, которым
подчинены брюхо и легкие этих Гаргантюа. Где и как могли бедные мальчики
- студенты, рабочие, участники войны - узнать все это? Верон хорошо зна-
ет брюхо: деньги, банки, дела, вечную сутолоку на строительных лесах
эксплуатации, чудовищную машину, которая безостановочно пережевывает
природу, превращая вещество природы в продукты питания, в испражнения,
снова в продукты питания... Он, со щучьей своей пастью, посматривает на
этих простаков и слушает их. Кривая усмешка, жестокая жалость. И все-та-
ки он их не бросает. До поры до времени! При благоприятных обстоя-
тельствах его бесспорное превосходство во всех этих вопросах может соз-
дать ему роль вожака... И к тому же он не уверен, что эти дураки согла-
сятся тогда признать его превосходство. Там видно будет! Пока что он
глотает Маркса и называет Бушара мелким буржуа, потому что у Бушара рот
набит Пру доном, а Прудон-мужлан! Бушар лишен чувства юмора; сперва он
задыхается от ярости, потом начинает орать, и, наконец, они на потеху
галерке обрушиваются друг на друга, и оба вместе - на общество. Со сто-
роны можно подумать, что они вообразили себя Дантоном и Робеспьером в
Конвенте, торгуются из-за голов и каждый из них требует голову другого.
Но Верон не так глуп. Надо быть Бушаром, чтобы все принимать всерьез. И
чем больше Бушар говорит и беснуется, тем глубже погружается в бездну
своей серьезности. Произнесенное слово нисколько не облегчает его, как
многих других, у которых огонь уходит вместе с дымом. Бушара слово обя-
зывает. Для него оно крик, от которого напрягаются мускулы и подымается
кулак, - как у всех первобытных существ. Верону доставляет дьявольское
удовольствие смотреть, как Бушар, разъярившись, натыкается на копье пи-
кадора, и он подзадоривает Бушара; если ему заодно удастся свалить и са-
мого пикадора, этого жука, запутавшегося в своем панцире, будет еще луч-
ше. Прекрасное зрелище! Верон не прочь спуститься на арену посмотреть
поближе. Его нельзя упрекнуть в трусости. Он с теми, кто в начале апреля
яростно агитирует за манифестацию в честь Жореса и сам участвует в ней.
люционеров. Марк не сопротивлялся. Марк ходит на эти собрания нерегуляр-
но, больше из любопытства, чем из сочувствия (любознательность перешла у
него в страсть, которую он называет долгом). Он пытается читать Маркса,
но читает плохо. Перелистывает. Его недисциплинированный индивидуализм
встает на дыбы перед неумолимой необходимостью исторического материализ-
ма. Тщетно пытается он, из аскетизма, укротить свое всепоглощающее "я".
"Я" не подчиняется. На лугу марксизма "я" ко всему прикасается лишь кра-
ем своих пренебрежительных ноздрей. "Я" возмущается унизительным превос-
ходством "экономического" над "духовным". А ведь Марку следовало бы
знать, - ему и его матери, - что это такое - столкнуться с "экономичес-
ким" и как с ним приходится считаться. Но и он и его мать - из тех ро-
мантиков (как их лучше назвать: старомодными? вечными?), для которых
подлинный смысл жизни состоит в том, чтобы отстаивать свою независимую
душу от бессмысленного сцепления обстоятельств. Им неизвестно, удавалось
ли это гденибудь и кому-нибудь. Но они этого хотят. Они не были бы сами-
ми собой, если бы у них не было к этому воли. И даже если их воля побеж-
дена, - достаточно того, что она у них есть. Пусть Рок ее истребляет -
все же он должен с ней считаться: она - реальность, которая может су-
ществовать столько же, сколько он сам... Не в таком душевном состоянии
Марк, чтобы читать книги, которые не отражают его желаний. Он смотрит на
них неприязненным взором. Он еще далек от той высокой степени объектив-
ности, которая появляется у зрелых, закаленных бойцов, когда они сталки-
ваются с врагом. Он не выслушивает противника до конца; он перебивает
его, говоря ему: "Нет!"
это помогло бы ему лучше узнать, против чего же он борется, но и всякую
мысль, усвоение которой требует от него известных усилий. Он не может
ничего читать вдумчиво. Его внимание мгновенно утомляется. У него лихо-
радка мысли. Он неспособен сосредоточиться ни на чем. Он начинает читать
двадцать книг сразу и не дочитывает ни одной. С первого поворота его
мысль устремляется по новому следу. Этих следов так много, и они так за-
путаны, что кто увидел; бы его ум обнаженным, тот бы увидел бешеную со-
баку, которая кружит по лесу, раздирая на себе шкуру и ударяясь о де-
ревья, пока не свалится и в глазах ее не запляшут кровавые искры. Он за-
видует возбужденному упорству Бушара и дисциплинированности Рюш, которая
ко всему равнодушна, у которой все ровно, все разлиновано, как нотная
бумага; они делают то, что делают: пусть остальное ждет своей очереди!
Но он не хочет быть похожим на них. Бушар, который трудится на своей бо-
розде и обливается потом, внушает ему жалость. Насмешливая педантичность
Рюш его раздражает. Он не представляет себе ее в любви, но если она ког-
да-нибудь отдастся любви, то это произойдет в минуту, заранее намеченную
в ее расписании, и при этом она останется такой же равнодушной. Ему хо-
чется выбросить ее из своей постели (ведь он, думая о ней и в думах сво-
их доходя до галлюцинаций, положил ее к себе в постель. Слава богу, ее
там нет). Но кровать пуста, а воображение полно. Если девушек нет в кро-
вати, ими заполнен мозг. Там у них начинается потасовка с мыслями. Марка
они приводят в ярость. Предоставленный во время войны своим инстинктам,
он узнал женщину слишком рано и слишком грубо; ничто его не останавлива-
ло, - никакая сдержанность, никакие покровы; хрупкий и горячий, он был
брошен в схватку, как в чан с расплавленным свинцом. Он вышел оттуда
обожженный, израненный. Раны его не затягиваются. В теле торчит копье
желания, от страха перед наслаждением кружится голова. Его натянутые
нервы стонут, как скрипка, при малейшем прикосновении. Своим рано отто-
ченным умом, он отдает себе отчет в грозящей ему опасности, но ни с кем
о ней не говорит. Он так одинок и так долго был одинок, что полагает
обязанностью настоящего мужчины молчать о грозящих ему опасностях и за-
щищаться в одиночку. Вот почему, оставшись один " Париже, морально ничем
не сдерживаемый, он остерегается женщин, как огня. Он боится не женщины
- самого себя. Он не знает, сумеет ли потом сохранить власть над собой.
Нет, он слишком хорошо знает, что не сумеет. И, не испытывая ни малейшей
склонности к аскетизму, внутренне насмехаясь над ним, он себя к нему
принуждает, приневоливает. И скрывает. Никто об этом и не догадывается
(кроме глаз Рюш). И потом он горд и деспотичен, как большинство тех, кто
ревниво относится к своей независимости и кто вместе с тем не допускает,
чтобы окружающие зависели от их каприза. Марк хочет, чтобы то, что он