Чтение 170–й страницы книги ~Призвание варяга~

меня веяло холодом...

Я не понимал... Я не мог осознать то, что она мне рассказывала.

Я -- солдат. Я понимаю Войну. Я иной раз против любого Устава сам вешал
пленных. Иной раз я отдавал иных (в основном -- поляков) партизанам с
московскими ополченцами. Крики тех, кто стрелял наших у Кремлевской стены,
по сей день будят порой меня по ночам.

Но... "Волчицы" истребляли невинных баб, стариков, да детей!

Когда моя сестра сказала мне "сто", она имела в виду не мужиков, не
вражеских пленных. "Сто" - это дети, немощные старики, да несчастные женщины
(все как одна -- по одному разу уже изнасилованные!) Это им "вырезали глаз"
-- по "их личному выбору"!

Это происходило не на многолюдной Руси, не в переполненной народом
Европе. Это там -- можно "вырезать тысячи"! А у нас -- на наших болотах, -
"сто" -- огромная цифра. Чудовищная.

Я не знал, что сказать...

По-прежнему чирикали птички, по-прежнему тек Дунай. Сестра моя
брезгливо стряхнула с руки кожаную перчатку, скомкала ее и бросила в плавно
текущую воду. И...

Я посмотрел на родную сестру. Губы ее дрожали, на глазах навернулись
первые слезы, и ее вдруг стало трясти.

Я вдруг осознал, что сие -- не вся Правда. Да, я -- прямо спросил ее, -
как сие было. Она мне ответила. И сие -- Правда. Но...

Как Человек Чести она не могла солгать мне. Да и я, как жандарм, сразу
же уловил бы малейшую фальшь! Но своим отношением я обидел ее. Я --
единственный родной для нее Человек, - чуть было -- не понял собственную
сестру!

Правда -- она разная. То, что сказала мне Дашка -- это ж ведь только
лишь одна грань Правды про ту Проклятую Войну!

И тогда я обнял милую Дашку, расцеловал ее и шепнул:

- "Как ты вообще -- стала Волчицею? Почему..?"

"Когда наши взяли Курляндию, все думали, что мы все -- латыши. Единая
Кровь. Матушка даже заставляла брататься наших с курляндцами... Во время сих
браков в Курляндию завозили латышей-протестантов. И когда началась Война...

Я не знаю, что с ними делали в сердце Курляндии. Я была в Риге. У меня
только что родилась дочь (твоя дочь!) и я кормила Эрику грудью, не взяв к
ней кормилицу. Мне нравилось кормить ее грудью...

Потом началась Война и в Ригу бежали многие протестанты. Они
рассказывали страшные вещи и я им не верила.

Я была с тобою в Париже, зналась со многими якобинцами и знала их, как
образованных, культурных людей. А тут... Какие-то страшные сказки из
прошлого!

Я говорила всем: "Мы живем в девятнадцатом веке! На дворе --
Просвещение! Того, о чем вы рассказываете -- не может быть, потому что... не
может быть никогда!"

И люди тогда умолкали, отворачивались от меня и я дальше баюкала мою
девочку.

А потом... Вокруг, конечно, стреляли, но Эрике нужен был свежий воздух
и я повезла ее как-то на Даугаву.

Там был какой-то патруль, кто-то сказал мне, что -- дальше нельзя и я
еще удивилась, - неужто якобинцы перешли на наш берег?

Мне отвечали -- "Нет", но... И тут все смутились и не знали, что
сказать дальше. А я топнула перед ними ногой и велела: "Я -- Наследница
Хозяйки всех этих мест. Я могу ехать, куда я хочу и делать, что захочу --
ежели сие не угрожает мне и моей доченьке!"

Меня пропустили. Я поставила люльку с Эрикой на каком-то пригорке,
пошла, попила воду из какого-то ручейка, а потом посмотрела на Даугаву. Там
что-то плыло. Какой-то плот... И на нем что-то высилось и дымилось.

Я прикрыла рукой глаза от ясного солнца и пригляделась. Потом меня
бросило на колени и вырвало.

Там было...

Там была жаровня и вертел. А на вертеле -- копченый ребеночек.
Насквозь... Вставили палку в попочку, а вышла она -- вот тут вот -- над
ребрышками. И огромный плакат -- "Жаркое по-лютерански".

Меня стало трясти... Я крикнула: "Немедля снять!", - а мне ответили:
"Невозможно, Ваше Высочество! Снайперы..."

Знаешь, ты был, наверное, там... Даугава в том месте имеет большую
излучину, так католики на наших глазах убивали детей, молодых девиц, да
беременных, а потом спускали их на плотах по реке... И их фузеи били на
восемьсот шагов, а наши лишь на семьсот и мы ничего не могли сделать!

И вот, вообрази, сии плоты -- с трупами, с еще живыми, умирающими
людьми плыли так чуть ли не к Риге! Несчастные кричали и умирали у нас на
глазах, а мы НИКАК, НИЧЕМ НЕ МОГЛИ ИМ ПОМОЧЬ! Хотелось просто выть от
бессилия...

Я бежала с того страшного места, прижимая Эрику к груди и в глазах
стоял тот копченый ребеночек и я знала -- с Эрикой они сделают то же самое!

Вечером этого ж дня я нашла Эрике кормилицу и просила выдать мне
"длинный штуцер". И оптический прицел для него.

Да, я знала, что "длинный штуцер" негоден для нормальной войны, ибо его
долго перезаряжать. Но, - я догадывалась, что через Даугаву они не посмеют,
а стало быть у меня есть некий шанс. "Винтовка" же, или -- "длинный штуцер"
бьет на полторы тысячи шагов вместо обыденных семисот.

Я побоялась идти на реку одна и подговорила с собой моих школьных
подруг. Мы немного потренировались, постреляли из "оптики" и где-то через
неделю вышли на реку.

Когда поплыл новый плот, на коем еще кто-то там шевелился (я приказала
пропускать плоты с "верными трупами"), пара "охотников" с баграми побежали
сей плот вылавливать. Потом на том берегу я заметила фузилера и нажала на
спуск.

Голову его разнесло на куски и я... Я впервые в жизни убила какого-то
человека и лишь радовалась! Затем еще одного, и еще...

Пришел день и мы так уверились в наших силах, что стали выползать на
самую кромку нашего берега и даже -- отстреливали палачей, пытавших и
убивавших детей протестантов -- там, на той стороне излучины. И враг решил
нас "убрать".

Настал день, когда...

Вообрази: плот, а на нем вроде виселицы. Но на конце веревки не петля,
а здоровенный трезубый крючок. И крючок этот загнан в попочку маленькой
грудной девочки и она уже не орет от боли, а хрипит и слабо так шевелит в
воздухе ручками...

Мужиков поблизости не было и моя подружка -- Таня фон Рейхлов сама
подтянула плот ближе к берегу, а мы ее прикрывали, а потом держали за
веревку, когда Таня стала снимать малышку с крючка...

Там была такая пружина... Как только девочку сняли, боек с размаху
ударил по детонатору... А бомба была в основании виселицы -- между бревен.

Таню разорвало на месте в клочья. Еще двух "волчиц" убило летящими
бревнами, а меня и еще двоих ужасно контузило и отбросило на открытое место
-- прямо под прицел к якобинцам.

Они стали стрелять... По моим погонам они ясно видели, что я --
командир и поэтому меня они "берегли напоследок". Девчонкам прострелили руки
и ноги в локтях и коленях... А последние пули (с насечками - ну, ты знаешь!)
стреляли в живот, чтоб кишки - в разные стороны и раненых нельзя было даже и
вынести...

Затем один из убийц крикнул мне на латышском:

- "У тебя красивые ноги, рижская сучка! Не забудь хорошенько подмыть
их, когда мы войдем в вашу Ригу!" - вскинул фузею и выстрелил... От боли я
потеряла сознание.

Потом уже выяснилось, что -- зря они так... Пока глумились они над
моими товарками, наши успели подтащить пару мортир и - давай бить навесными
осколочными...

Убийцы сразу же убежали, а меня смогли вынести из-под огня. Локтевой
сустав и все кости в локте были раздроблены, а сама рука болталась на
сосудах и сухожилиях. Дядя Шимон скрепил кости обычным болтом так, чтобы я
могла снимать и одевать что-нибудь с длинными рукавами (локоть свой я теперь
не покажу даже любовнику!), но рука моя гнется в плече, да кисти... Я даже
пишу теперь - левой!

Когда я смогла ходить, наши перешли уже в контрнаступление и я опять
возглавляла "волчиц". Начинали мы -- "баронессами", а теперь у меня служили
-- "простые латышки". И у них все было проще...

Мужчины ушли, а нас оставили "охранять Даугаву"...

В первое время я не знала, чем "развлекаются" мои "девочки", но однажды
я "не во время" прибыла с проверкою в один батальон... Там я и увидала
впервые, как "режут католиков". Мне, как командирше вот всего этого -- сразу
же предложили "поквитаться за руку и вообще -- всех наших". Я... Я
ужаснулась.

И тогда одна из моих лучших подруг поняла все и сказала:

"Уезжай. Я скажу всем, что у тебя больная рука. Ты -- не можешь держать
в руке скальпель. Они поймут. Ты же ведь -- все это затеяла!"

И тогда я поняла... Ежели я сию минуту уеду, я никогда себе этого не
прощу. Я и впрямь -- "все это затеяла". Я и впрямь виновата в том, что эти
все женщины (простые крестьянки!) потеряли человеческий облик и как фурии
мстят за тысячи несчастных детей, замученных лишь за Веру родителей. И тогда
я просила дать мне "перчатку и скальпель"...

Скальпель стал для нас - знак отличия. Латышки, да немки попроще
"работали бритвой", и лишь баронессы "держали скальпель". Считалось, что от
него "разрез чище" и жертва не мучится, ибо скальпель не делает рваных ран.
Да и...