встала.
Голенищева-Кутузова:
Сталин позвонил по телефону кинорежиссеру Довженко, Сталин позвонил по
телефону писателю Эренбургу.
квартиру, постройте для него научный институт! Он был слишком велик, чтобы
говорить об этом. Все это делали его помощники, они угадывали его желание
в выражении его глаз, в интонации голоса. А ему достаточно было добродушно
усмехнуться человеку, и судьба человека менялась, - из тьмы, из
безвестности человек попадал под дождь славы, почета, силы. И десятки
могущественных людей склоняли перед счастливцем головы, - ведь Сталин
улыбнулся ему, пошутил, говоря по телефону.
Сталиным, удивляло их. Чем обыденней было слово, тем больше поражало оно,
- Сталин, казалось, не мог произносить обиходные слова.
арестованном товарище, и, когда тот растерялся и невнятно ответил, Сталин
сказал:
и заместитель редактора сказал:
больнице, лечился от нервного потрясения.
нарком, член Центрального Комитета партии, секретарь обкома - люди,
которые вчера командовали армиями, фронтами, властвовали над краями,
республиками, огромными заводами, сегодня по одному гневному слову Сталина
могли обратиться в ничто, в лагерную пыль, позванивая котелочком, ожидать
баланды у лагерной кухни.
грузину, недавно отпущенному с Лубянки, и просидели у него до утра. Жильцы
квартиры ночью боялись выходить в уборную и утром не пошли на службу.
Рассказывали, что дверь гостям открыла акушерка, старшая по квартире, она
вышла в ночной рубахе, держа в руках собачку-моську, очень сердитая, что
ночные пришельцы позвонили не должное число раз. Потом она рассказывала:
"Я открыла дверь и увидела портрет, и вот портрет стал двигаться на меня".
Говорили, что Сталин вышел в коридор, долго рассматривал лист бумаги,
повешенный возле телефона, на нем жильцы палочками помечали количество
разговоров, чтобы знать, сколько кому платить.
положений, они-то и были невероятны, - Сталин ходил по коридору
коммунальной квартиры!
шли в тайгу, стотысячные людские массы рыли каналы, возводили города,
прокладывали дороги в крае полярной ночи и вечной мерзлоты. Он выразил в
себе великое государство! Солнце сталинской конституции... Партия
Сталина... сталинские пятилетки... сталинские стройки... сталинская
стратегия... сталинская авиация... Великое государство выразило себя в
нем, в его характере, в его повадках.
направлении..."
физиками, разрабатывающими ядерные явления.
он нащупывал это напряжение между строк в статьях английских и
американских физиков, в недомолвках, ломавших логическое развитие мысли.
Он замечал, что имена исследователей, часто публиковавших свои работы,
ушли со страниц физических журналов, что люди, работавшие над расщеплением
тяжелого ядра, словно истаяли, никто не ссылался на их работы. Он ощущал
нарастание напряжения, молчания, едва проблематика приближалась к вопросам
распада уранового ядра.
недавно Чепыжин говорил о близоруких людях, не видящих практических
перспектив, связанных с воздействием нейтронов на тяжелое ядро. Сам-то
Чепыжин не хотел работать в этой области...
скрежета танков, возникло новое бесшумное напряжение, и самая сильная рука
в этом мире сняла телефонную трубку, и теоретик-физик услышал медленный
голос: "Желаю вам успеха в работе".
землю, на седые и детские головы. Люди не ощущали ее, не знали о ней, не
чуяли рождения силы, которой суждено было прийти.
листочков бумаги, исписанных греческими бета, альфа, кси, гамма, сигма, от
библиотечных шкафов и лабораторных комнат до сатанинской космической силы
- будущего скипетра государственного могущества.
окутать громады Москвы и Нью-Йорка.
казалось, загнали навек в ящик его домашнего стола. Она уйдет из тюрьмы в
лабораторию, в слова профессорских лекций и докладов. Он не думал о
счастливом торжестве научной правды, о свой победе, - теперь он снова
может двигать науку, иметь учеников, существовать на страницах журналов и
учебников, волноваться, сольется ли его мысль с правдой счетчика и
фотоэмульсии.
людьми, преследовавшими его. Ведь недавно, ему казалось, он не имел злобы
против них. Он и сегодня не хотел им мстить, причинять зло, но его душа и
ум были счастливы, когда он вспоминал все плохое, нечестное, жестокое,
трусливое, что совершили они. Чем грубее, подлее были они к нему, тем
слаще было сейчас вспоминать об этом.
пальто, с волочащимся по полу кашне, Штрум еще ясней ощутил смятение,
которое охватит десятки людей, когда они сегодня и завтра узнают о
произошедшем.
себе, что начнется в институте да и в Академии.
сказала Надя.
заискивающей улыбке Алексея Алексеевича Шишакова.
он, все время вмешивалась идущая из подземной глубины грусть, сожаление о
чем-то дорогом и сокровенном, что, казалось, уходило от него в эти часы.
Казалось, он виноват в чем-то и перед кем-то, но в чем, перед кем, он не
понимал.
детские слезы, когда ходил весенней ночью в Киеве, а звезды проглядывали
меж цветущих каштанов. Мир тогда казался ему прекрасным, будущее огромным,
полным чудесного света и добра. И сегодня, когда совершалась его судьба,
он словно прощался со своей чистой, детской, почти религиозной любовью к
чудесной науке, прощался с чувством, пришедшим несколько недель назад,
когда он, победив огромный страх, не солгал перед самим собой.
рядом с Виктором Павловичем.
узнали о том, что произошло. В институте, в университетских аудиториях, в
Центральном Комитете партии, в Академии, в домоуправлении, в комендатуре
дачного поселка, на кафедрах, в научных обществах. Безразлично было
Штруму, узнает ли об этой новости Соколов. И вот не умом, а в темноте
сердца не хотелось, чтобы знала об этой новости Марья Ивановна. Он
угадывал, что для его любви лучше, когда он гоним и несчастен. Так
казалось ему.
довоенных времен, - Сталин ночью появился в метро, он был в легком
Акунин Борис
Корнев Павел
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Ильин Андрей