наружное место и помчался дальше, по направлению к дому. И тут, очутившись
среди пассажиров, - это были по большей части местные фермеры, - он сперва
вообразил со страха, будто они слыхали про убийство и станут ему
рассказывать, что тело уже найдено, хотя он отлично знал, что этого не могло
еще случиться, если принять во внимание, когда и где совершено было
убийство. Но, хотя он знал и понимал, что это в порядке вещей, их
неосведомленность все же ободрила его - до того даже, что он поверил, будто
тела никогда не найдут, и стал размышлять о такой возможности. Полагаясь на
нее и измеряя время быстрым полетом своих преступных мыслей, ходом событий
до того, как он пролил кровь, и лихорадочной сменой осаждавших его
бессвязных и беспорядочных видений, к рассвету он стал смотреть на это
убийство, как на дело далекого прошлого, и уже считал себя в относительной
безопасности, раз оно до сих пор не раскрыто. До сих пор! Когда вот это
солнце, заглянувшее в лес и позолотившее споим рассветным лучом лицо
убитого, не далее как вчера вечером, при заходе, видело его живым и
старалось вернуть к мысли о небесах!
добраться до дома незамеченным, прежде чем на улицах станет людно, если
только, за эти сутки не случилось ничего, что грозило бы ему разоблачением.
Он спрыгнул с дилижанса, не беспокоя кучера просьбой остановить лошадей,
торопливо перебежал дорогу и, нырнув сначала в один переулок, потом в другой
и все время избирая окольный путь, очутился, наконец, по соседству с
собственным жилищем. Тут он стал особенно осторожен: то и дело
останавливался и оглядывал лежащую перед ним улицу, потом быстро пробегал ее
и опять останавливался, чтобы оглядеть следующую, и так далее.
к двери на цыпочках, словно боясь потревожить свой воображаемый покой.
тихонько толкнул дверь коленом,, безумный страх овладел им.
изменилось.
золе очага и повесил на старое место. Он снял свое маскарадное одеяние,
связал его в узел, чтобы еще до ночи вынести и потопить в реке, и запер его
в шкаф. Приняв эти предосторожности, он разделся и лег в постель.
одеялом, и страх перед комнатой, еще усилившийся оттого, что он не мог ее
видеть из-под одеяла; нечеловеческое напряжение, с которым он прислушивался
ко всякому звуку, воображая, что каждый, даже самый незначительный шум
является предвестием того стука, который разгласит тайну; дрожь, с какой он
вскакивал с постели и подбегал к зеркалу, воображая, что преступление
написано у него на лице, а потом опять укладывался и хоронился под одеяло,
слушая, как его собственное сердце отстукивает: убийца, убийца, убийца! -
какими словами можно описать подобный ужас!
и открывали ставни, как кто-то крадучись, на цыпочках, несколько раз
подходил к его двери. Он пытался подать голос, но во рту у него пересохло,
словно он был полон песку. Наконец он сел на кровати и крикнул:
кажется, слышал стук, но от меня нельзя было добиться ответа, разве что
вышибли бы дверь.
затаив дыхание. Это принесло ему облегчение, если что-нибудь могло его
принести.
ему, что ты устал и просил тебя не беспокоить. Он ответил, что это не так
важно, и ушел. А сегодня, очень рано утром, когда я открывала окно, чтобы
проветрить комнату, я увидела его на улице; но к нам он больше не заходил.
что он и сам чуть было не наткнулся на Неджета - того Неджета, который
постоянно избегал людей и старался проскользнуть незамеченным, чтобы не
выдать своей тайны, на того Неджета, который никогда никого не замечал.
в платье, которое снял, войдя в эту комнату, и которое с тех пор так и
висело за дверью. Всякий раз при мысли о встрече с домашними впервые после
того, что он совершил, его охватывал тайный страх, и он мешкал у дверей под
разными предлогами, чтобы они могли увидеть его, не глядя ему в лицо;
одеваясь, он оставил дверь приоткрытой и приказывал то распахнуть настежь
окна, то полить мостовую, приучая их к своему голосу. Но сколько он ни
оттягивал время всеми способами, так, чтобы успеть перевидать их всех и
поговорить со всеми, он долго не мог набраться храбрости и выйти к ним и все
стоял у двери, прислушиваясь к отдаленному шуму их голосов.
ним. Бросив последний взгляд в зеркало, он понял, что лицо выдаст его, но
это могло быть и потому, что он гляделся в зеркало с такой тревогой. Он не
смел ни на кого взглянуть, боясь, что все следят за ним, но ему показалось,
что сегодня они уж очень молчаливы.
скрыть того, что все время прислушивается. Вникал ли он в их разговор,
старался ли думать о другом, говорил ли сам, или молчал, или с решимостью
отсчитывал глухое тиканье часов за своей спиной, он вдруг забывал обо всем и
начинал прислушиваться словно завороженный. Ибо он знал, что это должно
прийти; а пока его кара, и мука, и отчаяние заключались в том, чтобы
прислушиваться и ждать, когда оно придет.
ГЛАВА XLVIII
знакомом читателю. Показывает сыновнюю преданность в самом непривлекательном
виде и проливает сомнительный свет на одно очень темное место
Руфь сама уставила горшками с цветочной рассадой. Она вдела Тому в петлицу
цветок герани, для того чтобы придать его туалету по-летнему свежий и
нарядный вид (пришлось приколоть цветок, иначе этот славный Том непременно
потерял бы его). По всей улице сновали продавцы цветов, выкрикивая свой
товар; заблудившаяся пчела, попав между двумя оконными рамами, билась
головой о стекло, стремясь вырваться на волю и воображая себя околдованной,
оттого что это ей не удается. А утро было такое ясное, какое редко
приходится видеть; благорастворенный воздух ласкал Руфь и веял вокруг Тома,
словно говоря: "Как поживаете, мои милые? Я прилетел издалека, нарочно для
того, чтобы поздороваться с вами". Словом, это был один из тех радостных
дней, когда у нас является, или должно явиться, желание, чтобы все на земле
были счастливы, ловили проблески летней поры в сердце и наслаждались
прелестью летнего утра.
приятен. Маленькая Руфь теперь занималась с двумя ученицами, с каждой по три
раза в неделю и по два часа каждый раз; а кроме того, она разрисовала
несколько экранов и бюваров для визитных карточек и, тайком от Тома (может
ли быть что-нибудь восхитительнее!), зашла в одну лавку, торговавшую такими
вещами, не один раз заглянув сначала в окно, и, набравшись храбрости,
спросила хозяйку, не купит ли она ее работу. Хозяйка не только купила, но и
заказала еще. И сегодня Руфь призналась в этом брату и передала ему деньги в
маленьком кошельке, нарочно для того связанном. Оба они взволновались, а
быть может, и прослезились от радости (во всяком случае, известные нам
источники этого не опровергают), но теперь все уже улеглось, и светлое
солнце с тех самых пор, как зашло вчера, не видывало лица светлее, чем у
Тома или чем у Руфи.
теме, что даже не успел отрезать себе кусок хлеба, и нож у него застрял в
ковриге, - какой чудак наш хозяин! По-моему, он ни разу не был дома, после
того как запутал меня в эту неприятную историю. Я начинаю думать, что он
больше никогда не вернется домой! Какую загадочную жизнь ведет этот человек!
Надеюсь, что в ней нет ничего худого. Иногда я начинаю в этом сомневаться.
Мне надо будет с ним объясниться, - продолжал Том, кивая головой, как будто
это была самая страшная угроза, - когда я его поймаю.
которое тут же сменилось удивлением.
быть, чтобы он приехал неожиданно в город, был направлен сюда мистером
Фипсом и пришел за ключом от конторы. Это кто-то спрашивает меня, вот что!
Войдите, пожалуйста!
желали говорить со мной, сэр?", или "Моя фамилия Пинч, сэр, разрешите
спросить, что вам угодно?", или вообще обратиться к нему с подобными
сдержанными выражениями, воскликнул: "Боже милостивый!" - и схватил его за
обе руки, живейшим образом выражая радость и изумление.
другу руки, причем ни с той, ни с другой стороны не сказано было больше ни
слова. Том опомнился первый.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Перумов Ник