Чтение 170–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

И вот, едва августейшие сотрапезники уселись за стол, вперед выступил
принимающий их интендант департамента и, поклонившись королеве, которая, не
ожидая ничего хорошего, с тревогой смотрела на него, произнес:

- Государыня, шалонские девушки умоляют милостиво позволить им
преподнести вашему величеству цветы.

Изумленная королева повернулась к Елизавете, потом к королю.

- Цветы? - переспросила она.

- Ваше величество, - стал объяснять интендант, - если момент выбран
неудачно или просьба вам кажется слишком дерзкой, я распоряжусь, чтобы
девушки не поднимались сюда.

- Нет, нет, сударь, напротив! - воскликнула королева. - Девушки! Цветы!
Впустите их!

Интендант вышел, и через несколько секунд в приемной появились двенадцать
самых красивых шалонских девушек в возрасте от четырнадцати до шестнадцати
лет; они остановились на пороге.

- Входите, входите, дети мои! - воскликнула Мария Антуанетта, простерев к
ним руки.

Одна из девушек, выбранная не только подругами, но и родителями, и
городскими властями, выучила наизусть красивую речь, которую должна была
произнести перед королем и королевой, но, услышав восклицание Марии
Антуанетты, увидев, как она простерла к ним руки, как взволновано все
королевское семейство, бедняжка не смогла сдержать слез и сумела промолвить
лишь несколько слов, исторгнутых из глубины ее сердца и выражающих общее
мнение:

- О ваше величество, какое несчастье!

Королева приняла букет и расцеловала девочку.

Шарни в это время склонился к королю.

- Ваше величество, - прошептал он, - возможно, нам удастся извлечь выгоду
из пребывания в этом городе, возможно, еще не все потеряно. Если ваше
величество позволит мне удалиться на час, я выйду и потом дам отчет обо
всем, что услышу, увижу и, быть может, смогу сделать.

- Ступайте, сударь, - ответил король, - но соблюдайте осторожность: если
с вами случится несчастье, я буду неутешен. Увы, двух убитых в одной семье и
без того слишком много.

- Государь, - молвил Шарни, - моя жизнь принадлежит королю, точно так же
как жизнь обоих моих братьев.

И он ушел.

Но, выходя, он утер слезу.

В присутствии королевского семейства этот человек с мужественным, но
нежным сердцем старался выглядеть стоиком, однако, оказываясь наедине с
собой, вновь оставался лицом к лицу со своим горем.

- Бедный Изидор! - прошептал Шарни.

Он прижал руку к груди, проверяя, в кармане ли у него бумаги, которые г-н
де Шуазель обнаружил на трупе Изидора и передал ему; Шарни пообещал себе,
что, как только выдастся спокойная минута, прочтет их с таким же
благоговением, как если бы то было завещание брата.

За девушками, которых принцесса расцеловала как сестер, последовали их
родители; это, как мы уже упоминали, были почтенные буржуа и местные
дворяне; они робко вошли и смиренно попросили милостиво дозволить им
приветствовать своих униженных монархов. Как только они появились, король
встал, а королева ласково произнесла:

- Входите же!

Где это происходило - в Шалоне или в Версале? И неужели всего несколько
часов назад царственные пленники собственными глазами видели, как толпа
прикончила несчастного г-на де Дампьера?

Примерно через полчаса вернулся Шарни.

Королева видела, как он уходил и как возвратился, но даже самый
проницательный взор не мог бы прочесть на ее лице, как отзывался в ее сердце
его приход и уход.

- Ну что? - наклонясь к Шарни, осведомился король.

- Ваше величество, - отвечал граф, - все складывается как нельзя лучше.
Национальная гвардия предлагает завтра проводить ваше величество в Монмеди.

- Значит, вы о чем-то договорились? - спросил король.

- Да, ваше величество, с командирами. Завтра перед выездом король скажет,
что желает послушать заутреню, отказать в этой просьбе будет невозможно, тем
паче что завтра праздник Тела Господня. Карета будет ждать короля у дверей
церкви; выйдя, король сядет в карету, раздастся крик .виват!", и король
отдаст приказ изменить маршрут и ехать в Монмеди.

- Прекрасно, - одобрил Людовик XVI. - Благодарю вас, господин де Шарни.
Если до завтра ничего не изменится, мы все сделаем так, как вы говорите. А
пока пойдите отдохните: вы и ваши друзья нуждаетесь в отдыхе еще больше, чем
мы.

Как можно догадаться, прием девушек, добрых буржуа и преданных дворян не
затянулся до поздней ночи; в девять королевское семейство попрощалось с
ними.

У дверей своих покоев король и королева увидели часового и вспомнили, что
они - пленники.

Тем не менее часовой сделал королю и королеве .на караул."

По тому, как он чисто проделал этот артикул, отдавая почесть пусть
пленному, но все же королевскому величеству, Людовик XVI признал в нем
старого солдата.

- Вы где служили, друг мой? - спросил король часового.

- Во французской гвардии, государь, - отрапортовал тот.

- В таком случае я ничуть не удивлен, что вы здесь, - холодно заметил
король.

Людовик XVI не мог забыть, что уже 13 июля 1789 года французские
гвардейцы перешли на сторону народа.

Король и королева ушли к себе. Часовой стоял у дверей спальни.

Через час, сменившись с поста, часовой попросил разрешения поговорить с
начальником конвоя. Им был Бийо.

Он как раз на улице ужинал с жителями окрестных деревень,
присоединившимися к нему по дороге, и пытался уговорить их остаться до
завтра.

Но в большинстве своем эти люди увидели то, что хотели увидеть, то есть
короля, и чуть ли не половина из них собиралась встретить праздник Тела
Господня в своих деревнях.

Бийо старался удержать их: его тревожили роялистские настроения в городе.

Но славные поселяне ответили:

- Ежели мы не возвратимся к себе, как нам отпраздновать Божий праздник?
Кто украсит наши дома?

Во время этого разговора к Бийо и подошел часовой.

Они потолковали - тихо, но весьма оживленно.

После этого Бийо послал за Друэ.

Состоялась негромкая беседа втроем - такая же оживленная и с такой же
пылкой жестикуляцией.

После нее Бийо и Друэ направились к хозяину почтовой станции, приятелю
Друэ.

Хозяин почтовой станции велел оседлать двух лошадей, и через десять минут
Бийо скакал в Реймс, а Друэ в Витри-ле-Франсуа.

Наступило утро; из вчерашнего многочисленного эскорта осталось, дай Бог,
человек шестьсот - самых озлобленных или самых ленивых; они переночевали на
улицах на принесенной им соломе. Проснувшись с первыми лучами солнца, они
имели возможность наблюдать, как в интендантство прошли с десяток людей в
мундирах и через минуту скорым шагом вышли оттуда.

В Шалоне находилась на квартирах часть гвардейской роты, стоящей в
Вильруа, и десяток с небольшим гвардейцев еще оставались в городе.

Они как раз и явились к Шарни за распоряжениями.

Шарни велел им быть в полной форме верхом у церкви, когда оттуда выйдет
король.

Как мы уже говорили, кое-кто из крестьян, сопровождавших вчера короля,
заночевал по лености в городе, однако утром они прикинули, сколько лье до их
деревень; у кого-то вышло десять, у кого-то пятнадцать, и в количестве около
двух сотен они отправились по домам, хотя сотоварищи уговаривали их
остаться.

Таким образом, число ожесточенных врагов короля сократилось до
четырехсот, самое большее, четырехсот пятидесяти человек.

Примерно столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, верных
королю, не говоря уже о королевской гвардии и офицерах, из которых можно
было сформировать нечто наподобие священной когорты, готовой грудью
встретить любую опасность и тем самым подать пример остальным.

Кроме того, было известно, что город на стороне аристократов.

С шести часов утра самые ярые приверженцы роялизма среди жителей города
стояли в ожидании во дворе интендантства. Шарни и гвардейцы были среди них и
тоже ждали.

Король проснулся в семь и объявил о своем желании сходить к заутрене.

Стали искать Друэ и Бийо, чтобы сообщить им о желании короля, но ни того,
ни другого отыскать не удалось.

Так что никаких причин отказать королю в исполнении его желания не было.

Шарни поднялся к Людовику XVI и сообщил, что оба - и Бийо, и Друэ
исчезли.

Король обрадовался, но Шарни только покачал головой: если Друэ он не
знал, то уж Бийо знал отлично.

Тем не менее все предзнаменования можно было счесть удачными. Улицы
кишели народом, но по всему было видно, что горожане на стороне короля.

Поскольку ставни в спальнях короля и королевы были закрыты, толпа, не
желая тревожить сон царственных пленников, старалась вести себя как можно
тише и ходить как можно неслышней; люди лишь возносили руки и возводили
глаза к небу; горожан было так много, что четыре с половиной сотни окрестных
крестьян, не пожелавших возвратиться в свои деревни, совершенно затерялись
среди них.