Чтение 18–й страницы книги ~Тайна Урулгана~

Странно, не правда ли?

Вероятно, Хирен тогда был почему-то в немилости. Почему? Не
потому ли, что, как скупо говорится в другом дошедшем до нас
документе, "Он превратил богов в людей и жертвы не приносились в
храмы"?

Именно эту очень важную надпись, как выяснилось, нашел
покойный профессор Вудсток при раскопках древних Фив. Но на что
же еще намекал его вороватый, и вечно пьяный сынок?

"Превратил богов в людей" -- это произошло уже позже, когда
Хирен сам стал фараоном. Возможно, впрочем, что и раньше он
находился в какой-то оппозиции ко всем, кто пытался восстановить
старые порядки, так решительно поколебленные еретиком Эхнатоном,
-- и к отступнику Тутанхамону, и к взобравшемуся после него на
престол самозванцу Эйе. Это, кажется, подтверждает и текст
найденной нами плиты с солнечным диском...

Шаткие, непрочные доказательства, и я продолжаю поиски,
стараясь восстановить истину и представить себе эпоху, психологию
борющихся людей по отрывочным и невнятным возгласам, прорвавшимся
сквозь века.

"Прогони его, убей его... соскобли его имя, уничтожь его
сторонников, искорени память о нем и о его сторонниках, которые
его любят..." -- дальше надпись, найденная в развалинах
Ахетатона, обрывается. О ком это сказано, может быть, как раз о
Хирене -- его врагами? Мы не знаем этого. Но, видно, борьба была
жаркой.

А вот это явно продиктовал писцу по горячим следам один из
тех временщиков, которые в то "Смутное время" прорывались
ненадолго к престолу и чьи имена даже не сохранились, не успели
попасть в документы:

"Это случилось уже после ужина, когда наступила ночь. Я
прилег ненадолго отдохнуть и спал на своей постели. Я сильно
устал, и мое сердце начало дремать. И вдруг словно раздался звон
оружия, и как будто чьи-то голоса спрашивали обо мне. И тогда я
почувствовал себя вроде змеи в пустыне. Я вскочил, стряхнул с
себя сон, чтобы самому вступить в бой, и заметил, что произошла
рукопашная схватка среди моей охраны. Тогда я быстро схватил в
руки свое оружие и прогнал наглеца. Но нет такого человека,
который был бы сильным ночью, и нет возможности бороться одному,
когда все вокруг тебя изменили..."

А как красноречивы строки "Горестного речения", с какой
ненавистью и страхом изображает его неведомый автор картины
народного восстания:

"Воистину: свободные и зажиточные склонились ныне над
ручными мельницами, а те, кто не видел раньше сияния дня, вышли
теперь на свободу...

Смотрите: вельможи находят себе пристанище лишь в амбарах.
Тот, кому даже у стен не было места, спит ныне на собственном
ложе..."

Все это рассчитано, видимо, на то, чтобы побудить фараона к
решительным действиям против "мятежной черни".

"Смотрите: начальники страны спасаются бегством. Сильным
ничего не докладывают более. Тот, - кто сам был на посылках,
теперь посылает гонцов.

Смотрите: вот пятеро рабов. Господин послал их в путь, но
они говорят: "Иди сам этой дорогой, мы уже достигли своей цели.
Мы теперь господа!"

Горячее было времечко! Борьба, начало которой положил своими
реформами Эхнатон, уже давно вырвалась за стены дворцов и храмов.
Она захватила весь город, даже самых бесправных рабов.

Я пытаюсь разобраться в этих отрывочных отзвуках тайных
кровавых интриг, заговоров, ночных схваток, стараясь теперь,
через тридцать три века, отыскать хоть какие-то следы загадочного
человека, о котором мы так мало знаем. И снова читаю и
перечитываю до рези в глазах все сохранившиеся документы, сличаю
рисунки иероглифов и причудливые закорючки иератического письма,
каким пользовались для быстроты писцы.

Как школьник перед экзаменом, я бормочу тексты надписей и
строки стихов, приписываемых Хирену:

Проводи день радостно, друг,

Вдыхай запах благовоний и умащений...

Оставь все злое позади себя.

Думай лишь о радости -- до тех пор,

Пока ты не пристанешь к стране, любящей

молчание.

ГЛАВА IX. СФИНКСЫ МОЛЧАТ

Так я бился в тщетных поисках, не продвинувшись пока ни на
шаг вперед. Наконец вернулся из санатория мой старый учитель,
академик Савельев. Я давно ждал его. Теперь решил выждать еще
денька два, чтобы дать ему время покончить со всякими неотложными
делами, накопившимися, пока он отдыхал. Но старик сам позвонил в
первый же вечер и коротко приказал своим так знакомым, не
допускающим никаких возражений голосом, чтобы я немедленно явился
и доложил, "что там новенького у фараонов".

Приятно было найти его все таким же деловитым, подвижным и
деятельным, хотя, приглядевшись, можно было заметить, что старик,
пожалуй, еще больше похудел, ссохся и даже вроде стал еще
поменьше ростом. Но разве не был он таким же и в те -- увы, уже
давние -- годы, когда после первой вступительной лекции
совершенно серьезно сказал нам:

-- Я больше не старею. Мумифицировался заживо. По одному,
знаете, рецепту древних египтян. Потом открою вам секрет.

И мы, тогда зеленые первокурсники, кажется, всерьез поверили.

А теперь, едва переступив порог знакомого кабинета, где не
только все стены, но даже и часть потолка были скрыты от глаз
бесконечными книжными полками, я вдруг снова почувствовал себя
робким студентом перед экзаменом.

И экзамен этот, кажется, я провалил...

Выслушав, не перебивая, мой длинный и обстоятельный рассказ
о всем ходе раскопок и наших разведочных странствий по пустыне,
старик одобрительно хмыкнул и коротко сказал:

-- Хирен -- это фигура! Ради него стоит поломать голову.

Я вздохнул с облегчением: теперь все в порядке, с таким
союзником изменение плана дальнейших работ наверняка удастся
отстоять.

Но тут же учитель вылил на меня отрезвляющий ушат
традиционной холодной воды:

-- Надпись любопытна, но вот ваш анализ ее, юноша, отдает
скверным дилетантством. Уцепился за одну фразу, один совпадающий
оборот, -- и вот уже готова скороспелая гипотеза. Несолидно.

-- Но все-таки какая-то ниточка, Михаил Сергеевич.

-- Ниточка, да гнилая. Она рвется, едва дотронешься. "Сын
мой, мститель мой!" -- Он нарочно проблеял это противным голосом,
чтобы посильнее уязвить меня. -- Ведь такое шаблонное выражение
встречается тысячи раз. Вы же сами говорите, что и в эпоху
Тутмоса были схожие надписи. Вероятно, найдутся и еще, если
поискать как следует. Да вот, если память не изменяет, в
"Горестном речении". Что же, и его, по-вашему, сочинил Хирен?

-- Где? Не может быть!

Старик зверски посмотрел на меня, кинулся тигром к полке, с
ловкостью обезьяны взлетел куда-то под потолок по шаткой и
скрипучей лесенке и через мгновение торжествующе ткнул меня носом
в книгу, безошибочно открыв ее на нужной странице.

-- Читайте! Читайте вслух, -- приказал он.

И я послушно прочитал упавшим голосом:

-- "Сын мой, мститель мой, я взываю к тебе! Смотри: племена
пустыни всюду превращаются в египтян. Нубийцы становятся опытными
в ремесленных производствах Дельты..."

-- Как же я просмотрел это? -- пробормотал я, рассматривая
книгу.

-- Это лейденское издание, а вы ограничились только
дрезденским. Папирус существует в двух вариантах, с
разночтениями. Даже студенты нынче это знают.

"Мне бы твою память!" -- с завистью подумал я.

А старик все не унимался:

-- Итак, коли следовать вашей красивой гипотезе, сие
"Речение" тоже написал Хирен? Но ведь вы же утверждаете, будто
означенный Хирен был последователем покойного Эхнатона, разделял
его еретические мысли? Как же при этом он мог сочинить столь
верноподданническое "Речение", а? Неувязочка получается.

Я молчал. И, насладившись этим молчанием, старик деловито
сказал: