Чтение 18–й страницы книги ~В погоне за метеором~

таков был сам Зефирен Ксирдаль, и таково было его представление об
изяществе. От плеч, изогнутых, как свод погреба, свешивались длинные, чуть
не в километр руки, с непомерно большими, волосатыми и очень проворными
кистями, явно указывавшими на то, что владелец их лишь через крайне
неопределенные промежутки времени дает им возможность соприкоснуться с
мылом.

Если голова его и являлась, как полагается, вершиной всей его фигуры,
то, значит, природа не могла выйти из положения иначе. Лицо этого
оригинала было безобразно до предела. И в то же время трудно было бы найти
что-либо более влекущее к себе, чем эти нескладные и противоречивые черты.
Тяжелый, квадратный подбородок, большой рот с толстыми губами,
открывающими великолепные зубы, нос широкий, приплюснутый, уши, словно в
ужасе старавшиеся избежать соприкосновения с черепом, - все это могло
вызвать лишь очень смутное воспоминание о прекрасном Антиное. Зато лоб,
грандиозно слепленный и редкого благородства очертаний, венчал это
странное лицо, как храм венчает холм, - храм, могущий вместить в себе
самые высокие мысли; И вот, наконец, чтобы совершенно сбить с толку
человека, видавшего Зефирена Ксирдаля впервые, - большие выпуклые глаза,
выражавшие, в зависимости от времени и настроения, то самый проникновенный
ум, то самую безнадежную тупость.

Его внутренний мир не менее разительно отличал его от
банальности-современников.

Не поддаваясь никакому регулярному обучению, он с самых ранних лет
заявил, что учиться будет самостоятельно, и родителям ничего не
оставалось, как подчиниться его непреклонной воле. Жалеть об этом им
особенно не пришлось. В возрасте, когда другие еще просиживают классные
парты в лицее, Зефирен Ксирдаль ("шутки ради", как он говорил) выдержал
поочередно конкурсные экзамены во все высшие учебные заведения и на этих
экзаменах неизменно оказывался первым.

Но одержанные победы мгновенно предавались забвению. Соответствующим
учебным заведениям неизменно приходилось вычеркивать из списков лауреата,
не пожелавшего явиться к началу занятий.

Восемнадцати лет он лишился родителей и при полной свободе действий
стал обладателем годового дохода в пятнадцать тысяч франков. Зефирен
Ксирдаль поспешил поставить свою подпись всюду, где этого требовал его
крестный и опекун, банкир Робер Лекер, которого Зефирен с детства привык
называть "дядей". Затем, свободный от всяких забот, он поселился в двух
крошечных комнатках в седьмом этаже дома на улице Кассет в Париже.

Он жил там еще и тогда, когда ему минул тридцать один год.

С тех пор как он поселился в этих комнатах, стены не раздвинулись, а
между тем неимоверным было количество предметов, которые Зефирен Ксирдаль
умудрился здесь накопить. В одну кучу были свалены электрические машины и
батареи, динамомашины, оптические инструменты, реторты и множество других
аппаратов и разрозненных частей к ним. Целые пирамиды брошюр, книг, бумаг
поднимались от пола, почти достигая потолка, громоздились и на
единственном стуле и на столе. Их уровень постепенно повышался, но наш
чудак даже не замечал перемены. А когда весь этот бумажный хлам начинал
мешать ему, Зефирен находил простой выход из положения. Одним движением
руки он отшвыривал бумаги в противоположный конец комнаты, после чего со
спокойной душой усаживался работать за столом, на котором теперь царил
полный порядок, - ведь на нем не оставалось ничего и можно было опять
навалить на него новые груды бумаг и книг.

Чем же занимался Зефирен Ксирдаль?

Чаще всего, - нельзя не признаться в этом, - окутанный душистыми
клубами табачного дыма, исходившими из его неугасимой трубки, он
предавался мечтам и размышлениям. Но иногда, через самые неопределенные
промежутки времени, случалось, что в мозгу его зарождалась идея. В такие
дни он обычным для него способом наводил на столе порядок, скидывая с него
ударом кулака все, что там лежало, и усаживался за стол, из-за которого
поднимался не раньше, чем работа приходила к концу - будь то через сорок
минут или через сорок часов. Поставив последнюю точку, он оставлял на
столе лист бумаги, содержавший результаты его изысканий, и этот лист
служил основой будущей груды бумаг, которой предстояло быть сброшенной с
этого места при следующей вспышке, исследовательской страсти.

При подобных порывах, повторявшихся через неопределенные промежутки, он
углублялся в самые разнообразные вопросы. Высшая математика, физика,
химия, физиология, философия, чистые науки и науки прикладные - поочередно
привлекали его внимание. Какова бы ни была задача, он увлекался ею с
одинаковой горячностью, с одинаковым пылом и не отступал, пока не
добивался решения... разве что...

Разве что... какая-нибудь новая идея так же неожиданно не завладевала
им. В таких случаях этот безудержный фантазер пускался в погоню за новой
бабочкой, яркие краски которой действовали на него, как гипноз, и,
опьяненный своим новым увлечением, даже и думать забывал о том, чем еще
недавно был полностью поглощен.

Но в конце концов он некоторое время спустя возвращался к нерешенной
проблеме. В один прекрасный день, случайно натолкнувшись на забытые
наброски, он с новым пылом впрягался в эту работу и доводил ее до конца,
даже если подобных перерывов на протяжении всей работы бывало несколько.

Сколько подчас остроумных, подчас глубоких гипотез, сколько интересных
заключений и выводов в самых трудных и сложных вопросах, как точных наук,
так и наук экспериментальных, сколько практических изобретений покоилось в
бумажной груде, которую Зефирен Ксирдаль презрительно попирал ногой!
Никогда этому странному человеку не приходило даже на ум извлечь выгоду из
своей сокровищницы, разве что кто-нибудь из его немногих друзей пожалуется
в его присутствии на бесплодность своих поисков в какой-нибудь области.

"Погодите, - говорил тогда Ксирдаль, - у меня как будто есть что-то по
этому поводу".

И протянув руку, он, руководствуясь удивительным чутьем, сразу же
вытаскивал из-под тысячи других измятых листков нужную ему заметку и
отдавал ее приятелю, разрешая использовать ее как угодно. Ни разу при этом
не мелькнуло у него даже и мысли, что, поступая так, он нарушает
собственные интересы.

Деньги? К чему они ему? Когда ему бывали нужны деньги, он заходил к
своему крестному, господину Роберу Лекеру. Перестав быть его опекуном,
Робер Лекер продолжал оставаться его банкиром, и Ксирдаль был уверен, что,
возвращаясь от крестного, он будет иметь в своем распоряжении нужную ему
сумму и сможет ее расходовать, пока она не иссякнет. С того самого
времени, как он поселился на улице Кассет, Ксирдаль поступал именно так, и
был вполне удовлетворен. Испытывать без конца новые желания, имея притом
возможность их осуществить, - в этом несомненно кроется одна из форм
счастья. Но не единственная. Не испытывая и тени каких-либо желаний,
Зефирен Ксирдаль был вполне счастлив.

Утром 10 мая этот счастливый смертный сидел удобно развалившись в своем
единственном кресле так, что ноги его, опиравшиеся на подоконник,
находились на несколько сантиметров выше головы, и с особым наслаждением
покуривал трубку. Забавы ради он при этом занимался разгадкой ребусов и
загадок, отпечатанных на бумаге, из которой был склеен кулек, полученный
от бакалейщика, отпускавшего ему какие-то припасы. Покончив с этим важным
делом, то есть разгадав все загадки, Ксирдаль швырнул кулек в груду бумаг
и небрежно протянул левую руку в сторону стола со смутным намерением
достать оттуда какой-нибудь предмет, - безразлично, какой именно.

Его левая рука ухватила пачку неразвернутых газет. Зефирен Ксирдаль
вытащил из нее наудачу первую попавшуюся. Как выяснилось, это был номер
газеты "Журналь", полученный с неделю назад. Такая старая газета не
способна была отпугнуть читателя, живущего вне времени и пространства.

Ксирдаль опустил глаза на первую страницу, но не прочел ни одной
строки. За первой страницей последовала вторая, третья, и так до
последней. Здесь он углубился в чтение объявлений. Затем, полагая, что
переходит к следующей странице, по рассеянности вернулся к первой.

Взгляд его совершенно случайно коснулся строк первой статьи, и какой-то
проблеск сознания мелькнул в его зрачках, до сих пор выражавших полнейшее
отупение.

Блеск в глазах разгорался, превращаясь в пламя, по мере того как чтение
приближалось к концу.

- Так!.. Так!.. Так!.. - бормотал Зефирен Ксирдаль, и каждое "так"
звучало по-разному. Затем он принялся вторично, уже с полным вниманием, за
чтение статьи.

Ксирдаль привык громко разговаривать, сидя в одиночестве у себя в
комнате. Он охотно даже обращался к воображаемому слушателю на "вы",
создавая себе приятную иллюзию, что перед ним внимательно слушающая его
аудитория. Эта воображаемая аудитория была очень многочисленной; ведь в
состав ее входили все ученики, поклонники и друзья, которых у Зефирена
Ксирдаля никогда не было да никогда и не будет.

На этот раз Ксирдаль оказался менее разговорчивым и ограничился лишь
трижды повторенным восклицанием. Неимоверно заинтересованный содержанием
статьи, он продолжал читать, не произнося ни слова.

Что же могло вызвать у него столь страстный интерес?

Последним на всем белом свете он только сейчас узнал об уостонском
болиде и одновременно - о необычном составе его, так как случай заставил
его остановить внимание на статье, трактующей о сказочном золотом шаре.

- Забавная штука! - воскликнул Зефирен, обращаясь к самому себе, когда
вторично дочитал статью до конца.

Несколько минут он просидел в задумчивости, затем ноги его соскользнули
с подоконника, и он направился к столу. Приступ увлечения работой
приближался.

Не мешкая, он разыскал среди других нужный ему научный журнал и сорвал
с него бандероль. Журнал раскрылся на той самой странице, которая его
интересовала.

Научный журнал имеет право быть технически более оснащенным, чем