Чтение 18–й страницы книги ~Корона Солнца~

короткие фразы Шарова и Веншина.

- К экватору ближе нельзя, - говорит командир. - Не имеем права так
рисковать.

- Объясните! - недовольным голосом восклицает Веншин.

- Кому нужны экспедиции, из которых не возвращаются?

- Вас пугает возможность непредвиденного выброса?

- Меня пугает то, что ты не вернешься! "Тур" и "Мустанг" не вернулись.

- Между прочим, это я уже слышал. Где же выход?

- Зона спокойной плазмы.

- Значит - полюса... Который из них?

- А это уж вы мне подскажете.

- Лучше, конечно, южный...

- Южный выброс рассеялся?

- Почти.

- Ну, если "почти", тогда - северный.

- Южный.

- Веншин, не упрямьтесь.

- На кой черт мне спокойная плазма?!

- Вам виднее...

- Ну, знаете...

- Будет лучше, если мы превратимся в облако раскаленного газа? Ладно,
пройдем по дуге восемьдесят два и пять десятых. Это что-то около двух
часов на пределе снижения.

- Так... И склонение - двадцать.

- Шесть, и ни градусом больше.

Веншин долго еще что-то доказывал, возмущался, но я уже не слушал.
Глухо грохотали моторы, деловито постукивали вакуумные насосы, тонкий писк
энергообменных устройств вплетался в многоголосый хор включенных приборов.
Корабль так же, как и люди, напряженно готовился к решающему броску.

Только что в звездоплавании родился новый термин: "корональные ямы".
Авторство принадлежит Акопяну. Его побелевшие пальцы крепко сжимают рычаги
управления.

Каждые пять минут командир спрашивает:

- На сетке?

- Шесть! - громко отвечает Акопян. - Градус в градус.

- Баланс режима?

- Четыре нуля! Молекула в молекулу.

- Отлично. Прежний курс.

- Есть прежний курс! До следующей ямы...

Акопян внешне спокоен. Но предательская смена красных и белых пятен на
лице выдает его возбуждение. Им, вероятно, овладел азарт пилота...

- Спокойнее, - бросает Шаров, не поворачивая головы.

Его руки неподвижно лежат на рычагах дублирующей системы управления,
глаза устремлены в экран.

Мы с Веншиным колдуем над приборами. Некогда даже оглянуться. Но,
сверяя показания орбитальных шкал, я получаю возможность взглянуть на
экран. Наклонная поверхность экрана испещрена линиями градусной сетки, на
фоне которой полыхает пурпурный эллипс. Голова Акопяна мешает смотреть, и
я, забыв обо всем, делаю шаг в направлении пульта.

В глубине экрана, под сеткой, кипит зернистая масса, похожая на рисовую
кашу. Гранулы. Они снуют на поверхности фотосферы Солнца, как ватные
шарики, колеблемые ветерком, - "шарики", имеющие в поперечнике добрую
тысячу километров! Это поднимаются из солнечных недр раскаленные массы
газа, остывают и опускаются обратно, а на смену им поднимаются новые...
Скоро эллипс превратится в окружность, затем начнет расширяться, указывая,
что "Бизон" ложится на обратный курс, на Меркурий...

Веншин окликнул меня - он умеет это делать очень тактично - и быстрым
жестом занятого человека указал на тубус оптического магнилатора. Я
взбираюсь на круглое сиденье этого съемочного суперкомбайна и нажимаю
ногами педали. Массивный аппарат (он всегда напоминал мне что-то среднее
между перископом и зубоврачебным агрегатом) повернулся так, что теперь мне
был виден надпультовый экран. Однако особой необходимости смотреть туда не
было - ведь у меня теперь был свой экран, хотя и меньших размеров. Я
погружаю лицо в пенопластовую мякоть затемняющей маски и впиваюсь глазами
в окуляр экспонира.

Ото, мы уже на пределе снижения! Веншин прав: пора начинать последнюю
съемку.

Длинные, отведенные в стороны и назад ручки управления повинуются
малейшей прихоти оператора, пальцы удобно лежат на вогнутых клавишах
переключателей. Нажимая их поочередно, - я знаю каждую клавишу на ощупь, -
добиваюсь наиболее резкого, сочного изображения. В эти минуты я думал о
людях Земли - будущих зрителях магнитного фильма "Четыреста тысяч
километров над поверхностью Солнца". Ну, Алеша, не подкачай! Сейчас все
зависит от твоего операторского мастерства... Просмотровый зал набит до
отказа. Гаснет свет и... зрители замирают от восторга. Два часа
молчаливого, напряженного внимания. Заключительный аккорд, зал выплывает
из мрака. Потрясенные зрители долго еще сохраняют молчание. "Простите, кто
режиссер-постановщик?" - "Что вы, неужели вам неизвестно?! Участник
экспедиции Алексей Морозов". - "Потрясающе! Скажите, а кто оператор?" -
"Все он же. Глядите, глядите, вот он выходит на сцену!" Всемирно известные
деятели искусства пожимают мне руки, зал сотрясается от бури оваций,
девушки несут мне цветы. Я переполнен гордостью, снисходительно киваю в
ответ на приветствия, но мне приятно это неистовое изъявление восторгов...

Ну и мерзавец же ты, Алешка, опомнись!.. И на сцену выходят генеральный
директор фильма - Шаров, главный режиссер - Веншин, технический
руководитель - Акопям и тысячи других участников невиданного эксперимента.
И нам всем удивительно приятно от сознания того, что мы совершили, мы
аплодируем друг другу, аплодируем Земле. Земля аплодирует нам...

Я, кажется, злоупотребляю съемкой в лучах водорода. Нет, так нельзя,
нужно уделить долю внимания лучам кальция, магния, железа. Но трудно
оторваться от феерической картины Солнца в лучах водорода: исполинские
волокна протуберанцев вспухают, переплетаются, образуя сложный ансамбль
титанических ротонд и арок. Мы шествуем над этой огненной аркадой, как
боги, удивляясь собственной смелости. Нет, даже богам недоступно такое!..

Шаров сменил Акопяна и взял управление кораблем на себя.

Через минуту экран покрывается лиловыми разводами. Корональная яма!..
Тело наливается свинцом, в глазах темнеет. Преодолевая головокружение, я
пытаюсь привстать, но падаю куда-то в непроглядную тьму...

Медленно рассеивается тьма, тяжесть проходит. Я поднимаю голову и вижу
лежащего Веншина. Голова его запрокинута, зубы страшно оскалены, одна рука
подвернута за спину, другая - не успела сползти с аппаратного стенда;
посиневшие веки и алая струйка у рта приводят меня в смятение. К счастью,
я быстро нащупал пульс.

Он все же встал и, невзирая на мои протесты, вернулся к регистраторам.
Мне волей-неволей пришлось смириться с упрямством этого фанатика от науки.
Я машинально двигал рукоятью настройки и с ужасом думал, что будет с нами,
когда мы опять завалимся в яму...

- Чистенько выпрыгнул, - с завистью говорит Шарову Акопян. - Семь
десятых склонения. Я завалил на градус больше...

Шаров не ответил. Все его внимание сосредоточено на том, чтобы не дать
пурпурному ободку уйти из центра градусной сетки. Здесь, почти у самой
поверхности Солнца, полностью доверить управление автоматам было бы
опасно, потому что в ячейках "памяти" электронного лоцмана не было
достаточно полной информации о корональных ямах. Только посредничество
человека могло заставить "Бизон" придерживаться заданного курса и не
позволить ему стать игрушкой завихрений гравитационного поля.

Вдруг я замечаю, что Акопян кладет руку на плечо командира и кивает в
сторону указателей температуры:

- Девятый сектор корпуса на пределе. Пойду взгляну.

Глаза Шарова обеспокоенно метнулись по шкалам.

- Да, - соглашается он. - Возьми с собой Морозова.

- Справлюсь сам, пусть остается на съемке. Дам вызов, если что-нибудь
серьезное...

Я помог ему забраться в скафандр. Тяжело топая, он исчез за дверью люка
переходной камеры.

Проходит полчаса. Блики указателей температуры заметно сползли вниз.

Проходит час. Попадаем в яму. Веншин успевает свалиться в кресло, и все
обходится благополучно, если не считать царапины на его левой щеке. Блики
указателей температуры снова прыгнули вверх.

Шаров сделал мне и Веншину знак подойти. Пурпурная окружность
превратилась в удлиненный овал, который занимал теперь четверть экрана.

- Пошли на подъем, - сказал командир. - Программу научных исследований
считаю законченной. Не спорьте, Веншин, это - приказ! Садитесь на мое
место и следите за пультом. Дальше корабль поведут автоматы - электронный
лоцман получил достаточный объем информации о характере гравитационных
завихрений. Мы с Морозовым сейчас уходим. В случае, если мы не вернемся,
из салона не выходить. Это тоже приказ! Во всем остальном действуйте
согласно инструкции. Ровно через два часа включить позывные "Бизона" по
аварийной программе, лечь в кресло и перевести режим работы
пространственных двигателей на полную мощность. Вот эту рукоять - на себя
до отказа. Все! Морозов, следуйте за мной.

Я взглянул на шкалы температурных указателей и все понял. Контрольные
блики девятого сектора ушли за пределы шкалы.

Внешняя полость корабля встретила нас ревом и грохотом. Накалившийся
корпус казался глыбой желтого янтаря, двутавровые балки кольцевых распорок
были красны до самого основания. Отовсюду яркими звездочками сыпались
искры. На общем фоне выделялось большое пятно добела раскаленного металла.
Девятый сектор...

Зеркальная фигура командира с красными отблесками на голове и плечах
неуклюже двигалась вперед. Я старался не отставать. Мы шли напрямик,