были оговорены с ним раньше; а главное, завтра, и опять-таки тоже с
раннего утра, надо было наконец решить вместе с Антоном, как без потерь
времени вычислить стукачей. Антон имел примерно пять вариантов решения
этой проблемы, Федер при желании мог число этих вариантов довести до
десятка, но все они были ненадежные и опасные... А Дональд все говорил и
говорил.
учатся на каких-то специальных курсах, причем у одного учителя - не
слишком изобретательного. Всегда они начинают с какой-то как бы деловой и
как бы неотложной проблемы, а дальше в том духе, что эту проблему можно
было бы и вытерпеть, ребята все битые, подумаешь, проблема, но если взять
все это в соединении с другими проблемами... далее следовало их
перечисление, частью реальных, частью притянутых за уши, частью выдуманных
- и все это чем дальше, тем раздрызганнее, с абсурдными перескоками, но
чем несвязнее становилась речь, тем (и Федер это хорошо понимал)
внимательнее надо было в нее вслушиваться, потому что здесь-то и крылась
главная причина разговора. Собственно, причина всегда была одна - "хреново
мне что-то!"
сложную нить разговора, а Федер, благожелательно и бездумно уставившись на
него, изображал предельное внимание.
с ней. Но тут, понимаешь, командир, если мошкара ко всем этим гадостям
прибавится, я лично не уверен...
меньше за день, чем куаферы. Ему практически не приходилось выходить за
пределы лагеря, он больше говорил, размахивал руками, приказывал, иногда
ругался, но все равно - выматывался чертовски. Если бы не "второй врач",
трудно было бы выдержать. В принципе Федер без всякого для себя и для
пробора урона мог бы просто выставить Дональда за дверь, но он знал -
сделай такое хотя бы один раз, и как проборный командир он постепенно и
необратимо закиснет. Никто на него не обидится, каждый войдет в положение,
но в отношениях его с ребятами произойдет кое-что почти непоправимое. Так
в глубине души считал Федер и совсем не собирался этого допускать. Он -
вот ерунда-то - просто обязан был выслушивать всю эту болтовню Дональда.
ходом мысли собеседника. Что с каждой минутой становилось делать все
сложней и сложней.
всякие личные штуки сопряжены. Ну вот, например, я сам. Я - по
происхождению чисто русский. Больше ведь и национальностей никаких не
осталось, если уж совсем чистых, да чтоб еще из семьи с родословными.
Евреи, армяне, китайцы, коты девуары, немножко японцев, и вот мы, русские.
например. Негры.
уж так посмотреть. Вегианцы! Черт знает чего намешано, но главное, что
сволочи - все до одного. Я тебе так скажу: я уверен на сто процентов, что
все мамуты у Аугусто - вегианцы. Ну если даже и не все - то остальные с их
примесью. Ты на этого Аугусто посмотри - какая у него национальность? На
скулы его глянь. А? Ну то-то! Какая там у них национальность, да это
просто смешно. Вон про них ребята рассказывают...
Нет, сказал он себе, ты что, с ума сошел? Не спи, не возражай. Слушай, и
все.
принявшего малость наркомузыки, что-то почудилось очень важное, и оно,
кажется, просилось наружу. Федер даже взбодрился. Что-то такое, связанное
со стукачами? Но что? Он попробовал:
никак в себя прийти не может после того унижения, когда он с мечами
облажался. Или, скажем, тот же самый Уго Соленый - он вообще все время о
чем-то думает, не докричишься, если вдруг приходится. Он за эти глаза свои
здорово очень переживает. Китайцы, сам знаешь, они такие. Я, главное, их
понимаю, я не осуждаю, просто у них это по-другому, чем у нас, у русских.
в роду затесался кто-нибудь из наших, я давно к тебе приглядываюсь.
и не подумал бы останавливать его или как-то поправлять. Он по опыту знал
- его обязанность любителя-психоаналитика чрезвычайно важна для душевного
спокойствия куаферов. Он хорошо знал, что им надо обязательно дать
выговориться, и подозревал, что, в отличие от настоящего психоаналитика,
ему лучше было просто выслушивать молча, вмешиваясь только в самых ясных
случаях. И он обычно слушал.
Дональда стояло на втором месте, а главным было что-то промелькнувшее в
его словах и тут же исчезнувшее, что-то такое, что было чрезвычайно важно
восстановить. Проблема же национальностей, глупая и атавистическая, к делу
отношения не имела.
собственные проблемы? Разве...
сердечные дела, где-то на окраине Ареала волнующаяся за него мать, боязнь
привыкнуть к нарко, общая подавленность... И, конечно, главная проблема -
мамуты. Федер уже не в первый раз обратил внимание, что Аугусто особенно
острой неприязни у куаферов не вызывал, но мамуты! Здесь была гамма чувств
совершенно безумная. Ненависть - разумеется, на первом месте, но не только
она. Здесь было и чувство стыда, чувство беспомощности, даже чувство
страха - не за жизнь, нет, - какого-то странного самоуничижительного
страха за то, что вдруг, черт возьми, спасую, вдруг не так что-то сделаю в
самый главный момент, панического страха от того, что профессионал
почему-то вынужден пасовать перед дебилом. И уж что совсем странным
показалось Федеру - в речах Дональда он услышал некий слабоуловимый намек,
уже и раньше попадавшийся ему, на приязнь, симпатию, почти любовь к этим
выродкам, сволочам, ублюдкам, дегенератам!
в тот момент Федер. Что же такое очень важное промелькнуло в словах
Дональда?
ты уверен, что за тобой следят?
уверенный, что только начал, перебивание воспринял с раздражением, с
разочарованием даже.
слежку? Они следят! Я тебе говорю, они за всеми поголовно следят!
Федер его просто не замечал. Он совсем проснулся, он забыл об усталости,
будто впрыснули ему десятиоктавную наркомузыку - Федер чувствовал, что вот
точно, совсем точно он нашел решение проблемы стукачей.
Ты сейчас, пожалуйста, помолчи. Ты... как, черт тебя побери, как тебя
зовут?
Убирайся вон, и немедленно!
по "стрекозе". И соответственно проследить.
Подобно строкам еще более древних заповедей, написанных на мертвом языке и
туманно переведенным, подобно этим вот заповедям, тезис о правах человека
для слуха современного человека и тем более куафера воспринимался как
что-то первобытно-наивное. О каких еще, черт побери, правах можно
говорить, если людей вокруг без малейших сомнений крошат в капусту? О
каких таких правах речь, когда людям нет места, где они могли бы хоть
приблизительно по-человечески жить?
молоком матери, именно идея о нерушимости прав человека, от рождения ему
данных, не позволяла Федеру долгое время даже под страхом смерти
задумывать слежку за своими людьми. Без всякого душевного неудобства он
готовил своим врагам ужасную смерть, мысль о недопустимости убийства,
насилия, слежки, нарушения прав человека в отношении врагов показалась бы
ему смешной и вредной, однако идея о слежке за своими блокировалась его
сознанием рефлекторно.
своими очень легко...
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс