внешнюю разведку... Однако поскольку опыт учит нас не пренебрегать даже
самыми иллюзорными возможностями, я думаю, будет лучше, если вы, мар
Форама и мар Цоцонго, продолжите поиски в том направлении, какое, видимо,
вам ближе - неизвестных явлений. Однако, если помимо этого у вас возникнут
какие-то предположения относительно каналов утечки информации, мы будем
вам только благодарны.
сейчас некоторый, я бы сказал, беспорядок: мы были несколько растеряны в
первый момент, не застав вас там. А у прекрасной Мин Алики в данный момент
находятся наши люди: нам все же необходимо до конца выяснить то, чего сами
вы, к сожалению, нам сказать не можете: что она в конце концов за человек.
Потому что тут у нас возникли некоторые неясности... Нет, мар Форама, и
вы, мар Цоцонго, - мы создадим вам все условия для напряженной работы и
полного отдыха, не хуже тех, какие были здесь, в институте. И будем ждать
результатов. Связаться с нами при нужде вы сможете мгновенно. А сейчас
наши люди вас проводят...
воздуха, - и окружили, оставляя свободным лишь направление к выходу.
Форама усмехнулся углом рта, расправил плечи, независимо заложил руки за
спину, повернулся и зашагал. Цоцонго Буй шел за ним, оставшиеся у стола
молчали и смотрели им вслед.
4
захочет, не помешает: просто не доберется до них, не преодолеет это
множество постов, решеток, автоматических и охраняемых, под напряжением и
без; заблудится в лабиринте подземных двориков, где ни единого человека,
но полно собак, здоровенных, с теленка, с холодно-презрительным взглядом,
готовых без предупреждения, не подав голоса, развернуться пружиной,
броситься, повалить, запустить зубы в теплое и пульсирующее... Двоих
провели по всем этим переходам и дворикам, предупредив, что разговаривать
здесь не разрешено, собаки не любят человеческой речи; миновали еще одни
ворота, которые запер за ними дылда с серебряными ключиками на высоком
стояче-отложном воротничке, с цветом лица неестественно бледным (такой
бывает трава, растущая в подвалах, куда не проникает естественный свет).
Заперев ворота, дылда пересчитал приведенных справа налево: "Один, два",
потом слева направо - тоже "один, два". Счет сошелся, он удовлетворенно
кивнул, подобие улыбки ужом скользнуло по белесым губам. "Яйцеголовые,
падлы, - сказал он в пространство, не глядя ни на кого в особенности, -
допрыгались, зажрались, баб налапались, книжек начитались, стали планету
продавать, теперь побрызгаете красной юшкой, ублюдки грязные, метисы
чертовы, чтобы тихо было, еще наслушаетесь, как другие орут, пока не
придет ваш черед. Туда вам и дорога!" Холодные мурашки засуетились на
спине, Форама невольно передернул плечами. "Вместе, что ли? - спросил
ключник. - Это что за мода такая пошла?" - И снова повернулся к двоим.
"Зря не вызывать, за это - в рыло, и следа не останется, - предупредил он,
все так же глядя поверх них. - Завтрак без вас сожрали, обед через четыре
часа". Тот из шести, с тремя сердечками, что провел их по лабиринту,
перебирая пальцами незримую нить, молча ухмылялся, наслаждаясь. "Падлы", -
снова проговорил ключник, тогда сопровождающий впервые подал голос: "Не
брызгай, Блин, это не твои постояльцы. Ну-ка, проводи нас к лифту - нам
наверх". Ключник засопел обиженно, стараясь понять. "Это что же, -
проговорил он затем, - спектакли тут разыгрывать мода пошла?" "Забыли тебя
спросить, - откликнулся проводник, - приказано - выполняй". Форама
облегченно вздохнул, когда они очутились в обычной кабинке лифта и поехали
наверх. Сюда наверняка можно было попасть и более кратким и нормальным
путем, но их специально провели через подвалы - чтобы до конца прониклись
пониманием серьезности событий.
гостиничный номер: две спальни, гостиная; в гостиной успели уже установить
средней мощности вычислитель, информатор; телефон тоже был. Форама первым
делом схватил трубку, но вместо автомата ответил человек: "Слушаю?" Форама
после мгновенной паузы попросил: "Соедините с городом". "Связь только с
начальствующим составом, - ответил телефонист. - С кем соединить?" "Не
надо", - ответил Форама и положил трубку.
образом выстраивая мысли: помогала привычная дисциплина рассуждении.
Только сейчас они вдруг по-настоящему поняли, что произошло, до этого им
все как-то некогда было сообразить: ведь что бы ни происходило с ними
сейчас и что бы о них ни думали, в чем бы ни подозревали, но главным было
то, что вся работа, по сути, пропала зря, в самом, казалось, счастливом
конце уперевшись в непредвиденную, новую, мощную загадку. И - люди
погибли, что еще хуже, хорошие, умные люди погибли безвозвратно. Но и этим
беды не исчерпывались: планете ведь и на самом деле грозила опасность, они
чувствовали ее интуитивно, да и не одни они чувствовали - однако корни
опасности каждый пытался искать в привычном для него направлении: они - в
своем, вещие - в своем. Что же на самом деле произошло, что могло
произойти? Не только престиж требовал докопаться, но и совесть: не кто
иной, как они заварили всю кашу с новым элементом, и совесть требовала,
чтобы сами они и расхлебывали ее в первую очередь.
идут по намеченной для них тропке; и Форама вдруг почувствовал, что как бы
ни разлетелась вдребезги работа (а в ней еще недавно, сутки назад еще,
видел он весь смысл жизни) и какие бы люди ни погибли, не это сейчас было
для него главным. Иной образ возник перед ним, реально, ощутимо, словно
Мин Алика вошла сейчас и остановилась посреди комнаты, печально глядя на
него; не такая, какой была она в ту первую и последнюю ночь, -
раскрывшаяся вдруг женщина со всей ее великой женственностью и даром
любви, какого она, может быть, и сама в себе не подозревала до самого
последнего момента; не такой предстала она, но прежней - стесненной
внутренне и от этого сдержанно-покорной, готовой услужить, но лишь потому,
что традиция так велела, а не из потребности любви; аккуратно снимающей с
себя и складывающей все, что на нее было надето, и поглядывающей при этом
снизу вверх с выражением: я все правильно делаю, ничего такого, что было
бы тебе неприятно? (Но ему было бы неприятно другое: если бы все делалось
с показной, чужой лихостью, за которой часто кроется если не страх, то
нежелание и подсознательная мысль: это не я вовсе и делаю и буду сейчас
делать, но какая-то другая, та, что на время подменяет меня, а настоящая я
стою в стороне, чистая...) И потом торопливо повиновавшейся ему, угадывая
все заранее, а вернее, просто выучив наизусть: фантазия у него не
работала, и даже мысли не возникало: как сделать, чтобы было лучше - ей;
повиновавшейся, как человек в парикмахерском кресле спешит подчиниться
каждому движению мастера, поднимая голову или опуская, поворачивая вправо
или влево. Да, а о ней он думал в те минуты не больше - об ее удобствах,
желаниях, надобностях, - чем обедающий о жареном цыпленке: не все ли ему
равно, как начнут его грызть?.. И вот такой явилась она перед ним,
проникнув в удобное, но все же запертое и вряд ли легкое для доступа
посторонних помещение, проникнув вопреки уверенности подвальной травы с
ключами на воротнике - в легкой белой блузочке, в домашней юбке, которая
была когда-то служебной, а потом понизилась в ранге (никогда Мин Алика не
старалась подать себя, произвести впечатление; что было в ней от природы,
то и было, и ни на грамм искусства), стояла, как бы радостно удивленная,
но в то же время и испуганная немного, неуверенная, как пришедший
экзаменоваться студент, точно знающий, что он и половины не прочитал, но
уповающий на то, что другие этого не заметят; Мика стояла, опустив руки,
но не вдоль бедер, а слегка перед собой, словно готовая в следующий миг
поднять их в защитном движении, бледная, испуганная, потерявшаяся
маленькая великая женщина... Вдруг Фораме стукнуло в голову, что и на
отношения с ним она пошла не потому, что он показался ей чем-то лучше
других; а пошла она на это потому, что он, наверное, просто оказался тем,
кто этого всерьез захотел, когда она была одна, одиночество же, как он
только сейчас понял, было не ее формой бытия. Форама застонал даже,
вспомнив, а вернее - только сейчас поняв, как бездарен был по отношению к
ней, как удовлетворялся самим фактом их близости - физической, не более,
тем, что лежало на поверхности, - и ему даже в голову не приходило
заглянуть и проникнуть поглубже, увидеть то; что жило в ней в полусне и
ждало: планета ждала своего открывателя, да что планета - целая вселенная
ждала, еще ни в какие каталоги не внесенная вселенная... Вот почему так
рванулась она ему навстречу, навстречу глазам, впервые увидевшим ее,
сердцу, впервые зазвучавшему не как мотор, а как оркестр, рукам,
охватившим ее не как материал ("Как рабочее тело", - подумал он, грубо
насмехаясь над самим собой), но как что-то такое, что поднимают, чтобы
поклоняться... Рванулась - потому что и сама возникла в тот миг из
любовного небытия, словно любовь была до сих пор дешевой литографией на
стене или базарным ковриком; но они шагнули - и поняли вдруг, что это не
плоская картинка, что коврик - лишь занавес, а за ним - мир, в который
вдруг открылся вход... Какие-то детали, все новые, всплывали в памяти
только сейчас, подобно ныряльщику, поднимающемуся на поверхность, чтобы
вдохнуть свежего воздуха, всю надобность которого только и понимаешь под
водой; как он стоял в комнатке, где повернуться негде было, держа Мику на
руках, словно младенца, и не было ни тяжело, ни неудобно, как если бы они
для того только и были созданы, чтобы он носил ее, а она, обхватив тонкими
руками его шею, руками, которые все время до того казались ему
некрасивыми, слишком уж детскими или как от недоедания, - и прижавшись
щекой, дышала куда-то под левое ухо, и было в этом спокойном и родном
дыхании столько великого смысла, что рассказать его не хватило бы всех
Громыко Ольга
Корнев Павел
Шекли Роберт
Гюго Виктор
Прозоров Александр