ловок и хитер. Франц Шумахер, мюнхенский карманный вор, капо лагерной
кухни, но мы его перехитрим. Пускай он простоит ночь у проволоки, щелкая
зубами от холода, а утром получит двадцать пять горячих да в придачу
дюжину крепких затрещин и пинков, пускай отправляется в штрафную команду,
в главный лагерь. Разжирел на краденых харчах, подлец, да еще мало ему
показалось, что обворовывал голодных и беззащитных, захотел выслужиться,
захотел кровью запить жирную жратву - так получай от нас сполна! Получай,
сытая скотина! Ты до поры до времени был не хуже, даже лучше своих
дружков, ты был слишком ленив и жирен, чтоб много драться, и мы не думали,
что именно о тобой придется рассчитываться раньше, чем с другими, но ты
сам сунул голову в петлю - так вот тебе, получай, что выбрал!
все это. - Мне тогда ненависть не казалась неестественной.
на меня. - Ты припомни, как получилось тогда с Кребсом!
Тот же Длинный Курт прибежал и сказал, что к ревиру идет Кребс.
- удивился Робер, которому он это шепнул на ухо.
отключился от Бранда. Я испытывал то особое чувство облегчения, которое
означало, что внушение удалось. Это очень хорошее, сильное и какое-то
чистое чувство. "Чистое", наверное, не то слово, но по крайней мере в
лагере оно соответствовало сути: я никогда не применял там своих
способностей в нечистых, нечестных целях.
появление эсэсовца ночью, в неположенном мосте почти наверняка означает
беду. Моя тревога была несколько иного свойства. Дело в том, что
обершарфюрер Кребс был одним из моих "подопечных". Я уже не раз приказывал
ему, и он довольно послушно выполнял приказы. Сейчас, отключившись от
Бранда, я сразу почувствовал, что Кребс ищет меня. Я не успел перехватить
его, внушить, чтоб он забыл об этом намерении, - по коридору ревира
прогромыхали подкованные сапоги, и Кребс распахнул дверь комнаты врача,
где я сидел.
редкость красивый парень, этакий идеал арийца: белокурый, румяный,
голубоглазый, с четкими, правильными чертами лица. Если б он не косил так
здорово, с него можно было бы плакаты писать. Он смотрел на меня своими
разбегающимися глазами - один в темное окно, до половины занавешенное
накрахмаленной марлей, другой в угол, - а я ловил его мысли и никак не мог
понять, в чем дело. Я тогда еще не знал, что при такой связи может
возникнуть спонтанный контакт, особенно когда я напряженно работаю. Тот,
кто уже принимал от меня телепатемы, может внезапно, помимо моей и своей
воли, включиться в цепь контакта, не имеющего к нему никакого отношения.
Так вот и получилось у меня с Кребсом. Я, наконец, уловил: он понятия не
имеет, что его заставило прийти сюда, и уже начинает злиться. Но я был
слишком истощен экспериментом с Брандом и не мог сразу, без отдыха
перестроиться на Кребса. А тот злился все больше, но пока помалкивал. Все
тоже молчали.
собрались?
меня. - У него сердечный приступ. Сейчас я сделаю ему укол. Кофеин, -
добавил он.
колебался: он был сбит с толку, не знал, зачем пришел. Тут я почувствовал
себя лучше и начал командовать. Кребс повернулся и молча ушел. Тогда мы
стали совещаться, как с ним быть.
сказал Марсель.
здорово встревожился. Хорошенькое дело, вот такие спонтанные,
непроизвольные контакты с эсэсовцами и капо! К чему это может привести?
Кребса, пожалуй, придется убрать.
злобных надсмотрщиков в каменоломнях и на его совести были уже сотни
застреленных, затоптанных сапогами, забитых плеткой узников. Недавно он
завел собаку, здоровенную темно-серую овчарку, и теперь тренировал ее,
стараясь добиться, чтобы Рекс различал, когда хозяин приказывает хватать
заключенных за ноги, а когда прямо вцепляться в горло. Рекс пока что плохо
разбирался в этих тонкостях...
разумеется, нельзя: за убийство эсэсовца жестоко поплатился бы весь
лагерь. Скомпрометировать его было пока невозможно: Кребс не участвовал в
спекуляциях и кражах, и вообще, по нашим сведениям, за ним никаких особых
нарушений не числилось. Эсэсовский ангелочек, такой же идеальный, как его
арийское косоглазое лицо. Оставалось одно - симулировать самоубийство.
проволоку.
этим молодчиком. Ты как, в форме?
комбинаций. Действовал он безотказно: мне даже не приходилось напрягать
волю, чтобы _видеть_; энергия расходовалась только на внушение.
сидит по моему приказу, и заставить пойти к проволоке неподалеку от
сторожевой вышки, чтоб часовой видел и потом мог подтвердить, что Кребс
сам бросился на проволоку. Все это было нетрудно, за исключением самого
последнего действия: такого приказа Кребс не сможет выполнить, страх
смерти пересилит любое внушение.
когда я объяснил это.
проверить? - сказал Марсель. - Нет, это не то...
проволоку лезет заключенный. И пускай он его схватит. Верно?
идет, привычно печатая шаг, и прожекторы на вышках равномерными,
медленными взмахами рубят тьму, обливают белым мертвым светом ладную,
статную фигуру Кребса и уходят дальше, двигаясь плавно и ритмично, как в
зловещем танце. Я увидел, как Кребс нерешительно остановился у самой
проволоки. Тут я выключил зрение, мне было уже не до этого. Я начал во
всех деталях представлять себе, как Кребс видит фигуру в полосатой одежде,
видит, как узник, озираясь, подбегает к проволоке и начинает взбираться
вверх. Видит даже кожаные перчатки на руках заключенного и понимает, что
это он надел для защиты от колючей проволоки. "Ведь он убежит! - внушал я
Кребсу. - Хватай его!" Я представил себе, как Кребс молча, одним прыжком
оказывается возле заключенного и яростно хватает его обеими руками, чтоб
стащить на землю, затоптать начищенными сапогами, избить до полусмерти, а
потом поволочь на допрос, на новые пытки. Я представил все это ярко,
точно, детально, вплоть до последней слепящей вспышки - и, словно толчком,
выбросил из себя этот образ.
смертной судорогой тело Кребса с руками, прикипевшими к проволоке: я знал.
И счастье удачи отнимало у меня последние силы.
провалился в тихую тьму.
страхе и нечеловеческом напряжении, забыл за эти двадцать с лишним лет и
теперь уже не могу представить свое тогдашнее состояние.
было не легче. Но какое это имеет значение?
тяжелый взгляд. - Тебе не кажется в эти дни, что ты один, совсем один,
несешь на себе всю тяжесть и никто тебе не помогает?
холодный пот. Робер говорит правду, жестокую правду. Подлую правду!
меня насквозь. - Именно потому тебе и тяжело. В лагере ты хорошо знал, что
на нас можно вполне положиться: свою часть работы мы выполним, мы облегчим
твою задачу, насколько это в наших силах. И ты действовал по заранее
намеченному, здорово продуманному плану. Ведь были предусмотрены все
варианты, подстрахованы все опасные пункты. Конечно, если б ты не
выдержал, весь план рассыпался бы, как карточный домик. Но план и был
рассчитан на твои способности... на крайнее напряжение этих способностей,
верно?
хотел ее знать, она лишает меня сил. Да, там был план, была организация,
были верные, надежные друзья. А здесь? Боже мой, здесь, среди тех, кого я
считаю самыми близкими и дорогими людьми, я один. Никто мне не помогает...
Наоборот... Я одинок, непонятно, бессмысленно, несправедливо одинок.
Почему? Что я сделал, за что они бросили меня, отвернулись от меня, когда
Лондон Джек
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Махров Алексей
Шилова Юлия
Бажанов Олег