Чтение 18–й страницы книги ~Без пощады~

- Мне, признаться, тоже небезынтересно, где вы все это время пропадали... Думаю, вами теперь крепко займутся, путешественник вы наш...

В голосе Тылтыня не было и тени угрозы, скорее - сладкое предвкушение сверхценной информации, которую я предоставлю в распоряжение нашей разведки.

- Да, я за всеми этими хлопотами совсем забыл об одной важной вещи! - спохватился адмирал.

Не спрашивая у меня разрешения, Тылтынь обернулся. Впрочем, я уже полностью переоделся и сиял в новой форме, как юбилейный золотой пятак.

- Вы, товарищ гвардии лейтенант, наверное уже догадались, что в вашей жизни произошло некоторое значительное событие... Сюрприза не получилось. Но процедура есть процедура... Гвардии лейтенант Пушкин!

- Я!

- Приказом Совета Обороны №39 от 16 февраля 2622 года за успешное проведение операции в системе Львиного Зева, приведшей к освобождению ценных гражданских кадров и уничтожению новейшего неприятельского авианосца "Атур-Гушнасп", авианосцу "Три Святителя" и 19-му ОАКР присвоено почетное звание гвардейских. В соответствии с традициями 19-е авиакрыло переименовано во 2-е гвардейское. Поздравляю вас с вступлением в ряды гвардии, товарищ Пушкин.

- Служу России!

- Также вам досрочно присвоено очередное воинское звание лейтенант.

- Служу России!

- Вольно. А теперь идемте. С этим хозяйством, - адмирал указал на "Памятку гвардейца" и коробочки, - разберетесь на борту транспорта. И чтобы на Большом Муроме были при всех регалиях, как положено!

"Какие уж там регалии... - подумал я. - Значок гвардейский это, конечно, здорово. А что еще? Памятная медаль "За Наотар" и бронзовый значок "10 боевых вылетов". Если бы мне "За отвагу" выписали, адмирал ее наверняка привез бы и вручил вместе с остальным. Вот Самохвальскому за "Балх" точно орден дали. Не могли не дать! А мне за что давать? За курицу?"

Ближайшие часы, как и положено, прошли сумбурно.

Быстрая пробежка по коридорам госпиталя вслед за бодрым Тылтынем и его безмолвным спутником с белой повязкой на рукаве.

"Что? Вопросы? Потом, лейтенант, потом..."

Два клонских автоматчика. Фургон без окон - в таком точно меня везли с космодрома в лагерь.

Короткий переезд. Двери фургона открываются в глухую галерею без окон, приводящую к лацпорту транспорт- ного корабля.

Все устроено так, чтобы Тылтынь и другие члены Временной Комиссии ничего на Глаголе не увидели - даже неба.

"Но мы-то видели, - злорадно подумал я. - Мы видели".

Из этой мысли логичным образом вытекала следующая.

"Тем более странно, что клоны согласились пойти на обмен военнопленными! С одной стороны, откуда в наших руках взялось столько пленных клонских пехлеванов? А с другой - что же это должны быть за пехлеваны? Золотые пехлеваны! Платиновые! Осмиевые! Лактанциевые! Да такого элемента в таблице Менделеева просто нет! Это не пехлеваны должны быть, а сверхчеловеки, чтобы Конкордия, выигрывающая войну, была заинтересована заполучить их обратно еще до окончания военных действий! Причем выдать в процессе обмена именно тех офицеров, которые, как назло, прожили больше месяца на секретной планете! Ведь, когда они вернутся домой, Глагол сделается для разведки Объединенных Наций секретом Полишинеля!"

В моих рассуждениях не содержалось ошибки. Но они базировались на неполных данных. Я позорно упустил из виду один общеизвестный факт: в Великой Конкордии пехлеваны занимают, конечно, привилегированное положение, и все-таки высшей кастой являются не они.

На борту конкордианского звездолета, который должен был доставить нас на Большой Муром, мы с Тылтынем временно распрощались. Он отправился к капитану сообщить о том, что гвардии лейтенант Пушкин доставлен на борт и Временная Комиссия дает "добро" на взлет. А я отправился туда, где теперь проживали освобожденные офицеры из лагеря нравственного просвещения.

Нашим ковчегом оказался российский туристический лайнер, доставшийся клонам в качестве трофея и наспех переоборудованный в войсковой транспорт.

Судя по гравировке на уцелевших бронзовых ободках вокруг иллюминаторов, именовался он "Сухуми" - по давней традиции давать туристическим кораблям названия южнороссийских курортов. Вступив во владение лайнером по праву войны, клоны переименовали его в какую-то возвышенную пустословицу, но какую именно - мне узнать так и не случилось.

Кроме означенных бронзовых ободков, на борту "Сухуми" с предвоенных времен осталось немногое.

Уютная пассажирская посудина, предназначенная для летнего отдыха культурных, зажиточных сталеваров и путешествующих в поисках смысла жизни сорокалетних мелкооптовых торговцев запчастями, была на три четверти выпотрошена клонами. Пассажирские каюты, кинозал, бассейн, сауны, массажные кабинеты, просторные столовые, смотровая площадка-планетарий и все соответствующие легкие конструкции - вырезаны и выброшены. Корпус и герметичные переборки - напротив - усилены и обшиты пористым пластиком-пирофагом.

Освободившиеся объемы клоны отдали под вместительный грузовой трюм и бескрайнюю казарму, в которой при желании можно было разместить целый батальон. В этой-то казарме и дожидались отлета все бывшие обитатели лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ.

Я надеялся, что меня встретят чуть ли не овацией.

В самом деле, мои товарищи небось меня уже похоронили. А тут вхожу я, весь такой расфуфыренный, улыбаюсь, говорю: "Да-да, друзья, это именно я и именно с того света... Прямиком с берегов Стикса!"

Будет мне урок на будущее: экспромты должны быть экспромтами.

Когда я вошел в казарму, выяснилось, что большинство офицеров попросту... спят.

В дальнем углу сидели несколько итальянцев и что-то шепотом обсуждали. Недостаток громкости они восполняли ожесточенной жестикуляцией. Со стороны казалось, что смотришь архивную кинокомедию с выключенным звуком.

В мою сторону они даже не посмотрели.

Я нашел свободную кровать.

Огляделся. Офицер, дрыхнущий по соседству, оказался Меркуловым.

"Значит, не сбежал все-таки... Хватило ума... Ну и слава богу".

Я осторожно сел на край облюбованной кровати.

После многочисленных медицинских процедур, изматывающих бесед с Хвови и сногсшибательных новостей от Тылтыня я чувствовал себя опустошенным. И все-таки не ложиться же спать, если я только четыре часа как проснулся?

Чтобы скоротать время, я открыл "Гвардейскую памятку"

Сильная вещь.

"Там, где наступает гвардия - враг не устоит.

Там, где обороняется гвардия - враг не пройдет.

Что такое гвардейский подвиг? Это значит убить врага и остаться в живых самому. А если умереть, то дорого отдать свою жизнь.

Если гвардеец умирает, он оружие из рук не выпускает. Оно у него и мертвого на врага направлено.

Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта".

- Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта... - прошептал я.

Я вспомнил атаку на "Атур-Гушнасп".

Убил ли я хоть одного оккупанта? Мой "Дюрандаль" атаковал авианосец вместе с тремя другими машинами. Мы выпустили ракеты... Тогда же пуски "Мурен" были осуществлены и "Дюрандалями" соседней эскадрильи...

Спонсон зенитной батареи наши ракеты вырвали из борта с мясом, как и подобает настоящим муренам. Но был ли там, на батарее, хоть один живой клон, "оккупант"?

Может быть и так, и этак, зенитные батареи разные бывают. Единая концепция по сей день не выработана ни у нас, ни в Конкордии. Некоторые типы вооружения на боевых кораблях работают автоматически либо управляются дистанционно... Другие все-таки снабжаются живыми расчетами. В последнем случае целеуказание поступает от архизащищенных боевых постов, расположенных в корабельных недрах. Но живой расчет находится в башне непосредственно возле пушек и в случае неполадок берет управление на себя...

Э, Пушкин, а ты лукавишь! При чем здесь "Атур-Гушнасп"? Вспомни "Яузу"!

Не хочешь вспоминать?

Когда тебя подобрала Риши при помощи ремонтного бота, тебя поместили к балеринам, верно? И приставили охрану из двух клонов - в смысле, настоящих клонов, самого что ни на есть демоплебейского происхождения.

А дальше помнишь?

Не очень ты и хочешь помнить дальше. Потому что чем дальше, тем ближе к финальному разговору с Риши, к появлению Иссы, к торпеде ВТ-500...

Ну и все-таки. Когда штурмовая рота осназа под началом майора Свасьяна ворвалась на "Яузу" и отключила силовой эмулятор, ты дрался с охранником.

Ты дал клону в морду. Отобрал автомат.

Выстрелил.

Поздравляю, гвардии лейтенант! Ты убил оккупанта. Носи свой гвардейский значок спокойно, он твой по праву.

- Слышь, Пушкин, а я на тебя обиделся. - Господи, только этого не хватало!

Меркулов проснулся, но это прошло мимо меня, погруженного в невеселые фронтовые воспоминания.

Капитан-лейтенант лежал на спине. Физиономию его я никак не назвал бы обиженной. Разве станет обижаться мальчишка, который пробрался на свалку старой техники, хватался за рычаги отслуживших свое комбайнов, открутил на память пару блестящих загогулин?

Не-ет, в глазах Меркулова плясали шальные огоньки, а пальцы скрещенных на груди рук отбивали по бицепсам победный марш.

Ни малейшего желания общаться с заводным каплеем у меня не было.

- С добрым утром, - сказал я с затаенной досадой. - И почему же вы обиделись?

- За нетоварищеское поведение. Ударился, понимаешь, в бега, а друга не взял!

Меркулов и не думал понижать голос. Близость сотни спящих офицеров его не смущала.

Итальянцы, жестикулировавшие в углу, прервали беседу и с испугом посмотрели на нас.

Я перешел на громкий театральный шепот.

- Мы сейчас всех перебудим.

- Ты, Пушкин, от темы не увиливай... Ладно, погоди секунду. Сейчас я оденусь, выйдем, поговорим.

- Может, потом?

- Никакого потом не будет! Скоро взлетим и начнется: Х-переход, орбитальный маневр, Большой Муром. На Муроме перекинут нас в другой транспорт, а там уже "контра" с распростертыми объятиями. Где были? Что делали? Как вели себя в плену? Замотают нас, Пушкин, до полного оюения. Какие там разговоры!

- Хорошо; пойдем, пойдем. Только чш-ш-ш-ш... - Мы вышли в коридор.

Меркулов был бодр, румян и весел. Его вполне зримо распирало какой-то неведомой мне новостью, а еще - предвкушением моего рассказа о десятках собственноручно задушенных пехлеванах, сбитых вертолетах и взорванных мостах.

- Ну, рассказывай, чертяка, про свое нетоварищеское поведение и как дошел ты до жизни такой, - сказал он, по-шутовски важничая, изображая из себя не то пресс-офицера, не то следователя военпрокуратуры.

Я начал нехотя, лениво, надеясь, что он вот-вот меня перебьет и скажет: "Ясно, молодец. А вот я..."

Но он слушал на удивление внимательно, несколько раз требовал подробностей, а когда я дошел до манихеев - засыпал ворохом вопросов, неожиданно компетентных. На многие из них я, честно признаюсь, просто не знал, что и ответить.

В самом деле: были на манихеях "шапочки", как выразился Меркулов, или нет? А перстни с крупными непрозрачными каменьями, по виду - "булыжники чистой воды"? А розовое прямоугольное пятно на правой кисти? А заметил ли я у них жаберные щели на шее под ушами?

- Товарищ капитан-лейтенант! - наконец взмолился я. - Ну войдите в мое положение! Темень, стрельба, вертолеты... Я - считайте голый, раненный в плечо, окоченевший в этом проклятом Стиксе! И в довершение всех бед тот человек, который знал русский язык и назвал себя Сержантом, подозревает во мне клонского шпиона! И собирается перерезать мне горло здоровенным ножом! Какие я должен был разглядеть щели у него на шее?!

- Жаберные. - Меркулов невозмутимо пожал плечами. - Ладно, не мучайся. Не заметил - значит не заметил... Так чем, говоришь, дело кончилось?

- Счастливым концом. Зло победило очень большое зло.

- Чего?

- Иронизирую, извините... Факты таковы. Егеря устроили засаду ниже по течению Стикса. Перестреляли манихеев. Катамаран сел на мель. Я добрался до берега. Там меня подобрал вертолет Второго Народного кавполка и доставил в госпиталь.

- Это когда было?

- Я так понимаю, трое суток назад. Имею в виду - стандартных.

- Так тебя послушать, Шапуру очень хотелось, чтобы ты никогда больше на этот транспорт не попал...

- Да. Кстати, я по сей момент не понимаю, чему или кому обязан своим спасением. Не просветите?

- А ты проще выражаться не пробовал? Говорят, помогает.

- На кого нас меняют, если проще.

- На заотаров твоих любимых, в рот им дышло!

"На заотаров ?! Сколь много нам открытий чудных!.."

- Здорово... Я думал - на пехлеванов. А где взяли?

- Не в курсе. Была специальная операция. Наш осназ захватил транспорт, который облетал оккупированные планеты Синапского пояса. На транспорте путешествовали заотары самого высокого ранга.

- Может, свои зороастрийские храмы закладывали и освящали? Что-то такое?

- Что-то такое, - равнодушно согласился Меркулов. И тут же, припомнив нечто, с его точки зрения, куда более интересное, вновь оживился: - Ладно, Пушкин, чтоб им всем сдохнуть - заотарам, пехлеванам... Главное, ты молодец. Выжил, вернулся. Я, еще когда ты мне по роже въехал, сказал себе: "Богдан, вот это человек! Человек с большой буквы!"

- Ну уж. - Я был польщен.

- Да нет, правда-правда... Но я тоже ничего себе такой человечек. Гляди чего у меня есть. - Меркулов ухмыльнулся.

Передо мной снова стоял шкодный, всласть наозорничавший мальчишка. А на его раскрытой ладони лежал неказистый металлический цилиндрик на цепочке.

- Это что?

- Ты не глазами гляди, а руками. - Я взял.

Вещица не производила особого впечатления. На ощупь и на вес - заурядный металлический сплав, скорее всего алюминиевый. Ни окраски, ни маркировки.

Когда-то в этом цилиндрике, наверное, хранилась маленькая сигара-сигарилла. Или офицерский маркер. Или подарочный мундштук из слоновой кости.

- Да открой же ты! - Меркулова распирало от нетерпения, хотя он-то и так знал, что там внутри, а я нет.

Я открутил неплотно притертую крышечку. Перевернул, потрусил на ладонью.

Нехотя показался край свернутого в трубку полупрозрачного листка.

Я попробовал ухватить его ногтями, как пинцетом. Увы, после госпиталя у меня были известные проблемы с координацией движений.

- Руки крюки! - фыркнул Меркулов. - Ладно, дай сюда. - Капитан-лейтенант ловко (чувствовалось, делает он это уже не первый и не второй раз) вытащил листок, а точнее сказать - маленький свиток, и раскатал его на ладони.

Свиток имел желтоватый оттенок и едва приметную микрофактуру, которая показалась мне смутно знакомой. Почти наверняка материал природного происхождения... Может быть, тонкая кожа?

Свиток был усыпан рукописными закорючками - черными и красными. После того, что мне показал Ферван в молельне манихеев, я уже боялся высказывать свои предположения вслух.

Скажу фарси - окажется арамейский. Арамейский? Окажется фарси.

Выпалю: "Арамейский или фарси"? И снова попаду впросак! Потому что арабский.

Меркулов избавил меня от мучений недоучки.

- Фарси, - гордо изрек он, будто бы сам по себе этот факт объяснял решительно все.

- И что пишут?

Я был уверен, что он ответит: "Откуда ж я знаю? Думал, ты по-ихнему умеешь".

Но Меркулов меня удивил:

- Какую-то ахинею. Сплошные числа и шелуха религиозная.

- Так вы знаете фарси?!

- А там и знать нечего!

- Но откуда?

- Что значит откуда? Ходил на курсы.

- Зачем?!

- Чудак человек... Затем, что надбавка! За немецкий дают пять процентов оклада, за испанский - десять, а за фарси в свое время назначили тридцать!.. А, я забыл, ты ж учился еще тогда... Так подумай: походил на курсы годик, сдал экзамен - и богатеешь. - Меркулов мечтательно улыбнулся. - Войны-то тогда не было, боевых не доплачивали. Только космические. Но "Нахимов" тогда в плановом ремонте торчал, значит - никаких космических. А у меня две дочки и жена-дурочка...

"Никогда бы не подумал! Где же обручальное кольцо?.."

- ...Чем их кормить? Ну то есть кормить, конечно, пожалуйста... Но: шубки, юбки, Фиджи-Мадагаскары, летающая дача в кредит... Вот и долбил я клонский...

Меркулов продекламировал:

- "Бехзад и Виспа соседи. Они учатся в одной школе. Бехзад любит знание. Виспа любит животных. Виспа встречает Бехзада и говорит: "Встань на путь солнца! Бехзад, ты любишь животных?" - "Не всяких. Я не люблю злотворных животных, я не люблю хфрастра. Ты хорошая девочка, Виспа. Но тебе надо уметь отличать благих животных от злотворных..." Я, Саша, думал - с ума сойду от этого бреда. Но, к счастью, прошедшие времена мы проходили уже на темах поинтересней. "Виспа выросла и стала офицером связи. Бехзад вырос и стал пилотом. Виспа встретила Бехзада на космодроме. Они были очень рады видеть друг друга в добром здравии. Виспа засыпала Бехзада вопросами: "Ваша эскадрилья прибыла на космодром вчера? Сколько флуггеров в вашей эскадрилье? Кому вы подчинены? Как фамилия командира? Где находилась ваша эскадрилья раньше? Вы обеспечены топливом? Вы уже получили флуггеры новой модели? Куда отправлены другие эскадрильи полка?" Ну, сам понимаешь, к чему нас готовили...

- Да уж не в школьные учителя. - Я усмехнулся. Меркулов захохотал.

- Точно! Не в учителя!

Между тем маленький свиток на его ладони занимал меня все больше. Я даже перестал жалеть, что Меркулов проснулся.

- И все-таки, товарищ капитан-лейтенант, что там написано? Я верю, что ахинея, но интересно же!

- Ага, видишь, уже интересно? А говорил: "Потом, потом..." На самом деле интересно, как и где я его нашел. Сам-то свиточек - так, ерунда, вещественное доказательство...

Впоследствии оказалось, что Меркулов глубоко заблуждается. Ценность представляла именно "ахинея" из свитка, а вовсе не "как и где".

Но в ту минуту я, конечно, не мог знать, что важно, а что нет. И потому, не перебивая, внимал Меркулову, который принялся взахлеб рассказывать о своих похождениях.

- Когда ты убежал, я ведь действительно страшно обиделся. Подумал: ну вот, хорош друг! Этот Пушкин изображал из себя пай-мальчика, меня от побега битый час отговаривал, а потом вжих - и дал деру при первом же удобном случае! Теперь-то я знаю, что ты от Фервана этого Ухорвана не сбегал, а он сам тебя бросил... А тогда нам Шапур задвинул версию, что вот, Пушкин ваш какая сволочь! Убежал не попрощавшись! Ну ладно, мы все это слопали, кто-то назвал тебя идиотом, я - героем, а Гладкий задвинул речь, что Пушкин по-любому не прав, в первую очередь как христианин, потому что побег на Глаголе - форма медленного самоубийства. На том и успокоились. А под конец тех суток у нас в лагере поднялась ужасная суматоха. Муть снова загустела, начала подниматься из ущелий и, представь, стала почти вровень с плато! Егеря мечутся, начальство мечется, разогнали нас по баракам и говорят: "Ради вашей же безопасности, наружу - ни-ни!" Ладно, сидим, стучим шахматами. На дворе вроде тихо. Потом из цитадели к Западному КПП прогромыхала какая-то жуткая машина...

Рассказ Меркулова сводился к тому, что манихеи пытались взять лагерное плато штурмом - причем средь бела дня, ведь полночь тех стандартных суток пришлась примерно на полдень фактических.

При этом, по мнению капитан-лейтенанта, манихеи умеют как-то возгонять Муть, чтобы использовать ее как естественное прикрытие для атаки. Забавно, что, по его же мнению, в цитадели у клонов была некая спецмашина, которая, в свою очередь, умеет Муть останавливать и даже прорубать в ней временные коридоры видимости. Так они и воюют: манихеи Муть гонят, а егеря ее нейтрализуют.

В принципе, после того как я увидел пробой, подстроенный манихеями для уничтожения вертолетов Второго Народного, все эти новости не казались таким уж откровением.

- Ну ты меня знаешь, Пушкин. Чтобы я да сидел при таком шурум-буруме сложа руки? Запереть-то нас в бараках они не решились, благородные... Выбрал я подходящий момент, выскользнул из барака - и что я вижу! В ограде, которую и так любой нормальный мужик перемахнет, не заметит, - свежая дыра! Танк проедет! Выбрался я на южный край плато и думаю: что дальше-то делать? Вниз же не прыгнешь... Во-первых, Муть пенится, гадина. Во-вторых, я же не дурак, помню: там обрыв. Над головой вертолеты "Атурана" тарахтят, но это их личное дело - пусть тарахтят, у них своя работа, а у меня своя. И вот пока я, понимаешь, думал, появляется... он! Нет, только представь, Пушкин, между нами - полтора шага! Ну, может, три. Так это уже ты мне рассказал, что эти шустрики манихеями называются и с клонами воюют. А тогда я ничего этого не знал. Я вижу только, что весь он будто маслом обмазан, морда черная, глаза змеиные, на голове что-то вроде шапочки, а в руках у него - автомат. Думаю: хо, клонский осназ пожаловал! И говорю я ему: "Друг, иди сюда, сейчас я тебе скажу кое-что важное". Сам понимаешь, мысль у меня одна: вмазать ему по морде, автомат отобрать - а там уже и весь наш барак поднять можно. На борьбу за мировое благо, хе-хе.

Да, Меркулов себе не изменял: ни о чем, кроме побега, он в лагере думать не мог. Вот и не думал.

- Но он, морда манихейская, тоже не лыком шит. Взял - и недолго думая в меня выстрелил. Только, представь себе, в ту самую секунду, когда он нажимал на спусковой крючок, один из вертолетов порвал его на тряпки! Можешь себе представить: серия прямых попаданий, каждый снаряд - двадцать пять мэмэ! Кишки из мерзавца так и брызнули! Я сразу же залег, а когда вертолетчики отвлеклись и дальше полетели, подполз к манихею. Мне автомат нужен или культурная беседа? Но автоматом можно было только гвозди заколачивать, его из пушки тоже зацепило. Думаю, ну, может, пистолетик найду какой-нибудь завалящий? Обыскал я то, что от парня осталось... А вот это у него на груди висело.

Капитан-лейтенант указал взглядом на цилиндрик со свитком.

Собственно, все приключения каплея на этом и закончились. Через минуту прибежали егеря, наорали на него и загнали обратно в лагерь. Затем на плато прибыл огромный конвой - грузовики, бронетранспортеры, спецтехника.

Всех пленных погрузили в КУНГи - герметичные контейнеры без окон, установленные на грузовиках. И доставили на космодром Гургсар, куда вскоре приземлился "Сухуми".

На фоне моих похождений история Меркулова выглядела бледновато. Зато капитан-лейтенанту досталась настоящая манихейская вещица, а мне - ровным счетом ничего, кроме воспоминаний и неприметного шрама.

Я еще раз поглядел на свиток. Все-таки что-то в нем было. Он источал аромат тайны, той самой Тайны, которой дышали камешки Злочева, Стикс и потаенная манихейская пещера, циклопический Котел и угрюмая, новорожденная красная луна. И. даже если в нем, в этом свитке, записано какое-нибудь там "Родословие Заратустры" - все равно хотелось бы ознакомиться...

Тут капитан-лейтенант меня приятно удивил. В целом он производил впечатление человека, который слушает только себя и не очень-то следит за реакцией собеседника. Оказалось, вовсе нет.