Чтение 18–й страницы книги ~Энциклопедия мифов~

Я принялся осуществлять свой нехитрый, но многоступенчатый план действий, поэтому Танину записку обнаружил лишь часа через два. Я был уже сыт, мыт, брит и даже немного утомлен сборами. Но решил, что хозяйскую пишущую машинку следует поставить на место. А заодно и мое бессмертное творение, лирическую биографию убиенного двойника, присовокупить к упакованному имуществу. Не бросать же этакий кошмар чужим людям на поругание!

Записку она оставила прямо на страничке с текстом. Не записка даже, а что-то вроде короткой рецензии.

"Остроумное решение. Но опасное. Впрочем, у тебя неплохие шансы", - вот, собственно, и все, что там было написано.

- Господи, - тихо сказал я вслух. Вздрогнул от звука собственного голоса, заткнулся.

Подошел к зеркалу, испытующе заглянул в глаза своему отражению.

- Кто написал эту записку? - спрашиваю.

Глупо, конечно. Но я очень нуждался в собеседнике, а иных антропоморфных существ в комнате не было.

Мое зеркальное отражение зашлось беззвучным хохотом. Смеялось оно, надо сказать, от души. Я же стоял, как громом пораженный, и пялился на этого самодовольного болвана.

А потом плюнул на все и пошел одеваться. Гори он огнём, этот мой хохочущий зазеркальный двойник. Пусть себе в одиночку досмеивается, если уж ему так приспичило. Глава 122. Йахья

... мы не делали ему раньше одноименного.

- Ага, писать, оказывается, тоже умеешь. Тоже мне, человек Ренессанса, на все руки мастер, блин... Это не автобиография, надеюсь?

Веня улыбается и хмурится одновременно. Про себя отмечаю, что неплохо бы и мне научиться такую морду лица изображать. Пригодится.

- Какая же автобиография? - удивляюсь, надо сказать, вполне искренне. - Это биография моего покойного тёзки. Я что, похож на мизантропа?

- Не похож ты ни на мизантропа, ни на синантропа, ни даже на питекантропа. Вообще на "антропа" не похож... Так что, хочешь сказать, все выдумка?

- Конечно. Основанная, между прочим, на результатах нашего совместного, не сказал бы, что тяжкого, труда.

- Труд трудом, а список несбывшихся желаний чей? Не твой, часом?

- Ну уж нет. Баккарди с колой я пил, и не раз. Ничего особенного, просто название красивое... За границей так и вовсе вырос. В военном городке, правда, в польском захолустье, но это уже частности. Заграница, она и есть заграница, галочку в анкете можно ставить. Самолётами Аэрофлота пару раз летал в детстве, с родителями. Даже на сцене выступал: мне в девятом классе одна девочка нравилась, она в театральную студию ходила. Пришлось и мне записаться. Меня с руками оторвали, даже без прослушивания: у них мальчиков не хватало. В таких местах мальчиков всегда почему-то не хватает...

- Ага. Небоскрёб, кокаин, устрицы, мулатка?

- Чего не было, того не было, - смеюсь. - Но трёхсотлетний юбилей я твёрдо намерен отпраздновать.

- С тебя станется...

Позже, когда приходит время прощаться, ибо бар закрывается, а нам обоим завтра предстоит пробудиться к активной жизни задолго до рассвета, Веня задумчиво говорит:

- В принципе, если у тебя появится желание еще больше отличаться от своего тёзки, с вождением автомобиля я могу помочь. С мулаткой, пожалуй, тоже. Насчет кокаина не обещаю, но постараюсь разузнать.

- Спасибо, - отвечаю растерянно. - Дело хорошее.

А по дороге домой гадаю: это у него оборот речи такой: "еще больше отличаться от своего тёзки", или этот хитрец о чём-то догадывается? Впрочем, пусть себе. А я посмотрю, какая идиотская будет рожа у моего персонального исследователя, когда он попытается высказать свои догадки вслух. Тайны, вроде моих, - они ведь только потому и тайны, что формулировке не поддаются. Так что никаких проблем. Глава 123. Йель

Йель попал на крючок к рыболову и лишился кончика клюва, но с помощью хитрой уловки вернул его себе.

Время идет, наступает март, снег превращается в серую ноздреватую грязь, ледяная твердь истончается, обнажая нежную земную, и птичий щебет разрывает мне сердце, суля какую-то смутную надежду - не знаю уж, на что.

Я-то ничего не жду. Ничего и не происходит. То есть, все время что-то происходит, и вокруг полно сорок-добровольцев, всегда готовых принести мне новости на хвосте. В том числе и свежайшие новости обо мне, любимом. Я их внимательно выслушиваю, но понимаю, что меня это как бы не очень касается. Я умудрился стать эпизодическим персонажем собственной жизни. "Оверсайдер" - этот Венин термин нравится мне все больше. Не то чтобы он мне льстит, просто чертовски точен, меткое попадание, в яблочко. Ай да Веня, ай да Вильгельм Телль!

"Вильгельм Телль", межу тем, развил бурную деятельность. Готовит триумф моего мёртвого двойника. Выставка запланирована на сентябрь, поскольку весной, дескать, уже не успеть, а лето, по его утверждению - "мёртвый сезон". Про себя я думаю, что "мёртвый сезон" - очень неплохое время для выставки мёртвого фотографа, но с советами не лезу. Нам, потомкам Чингисхана, все едино: что нуждающихся в оплодотворении подтаскивать, что оплодотворенных оттаскивать. К тому же, Вене виднее, ибо он стоит на вершине информационного холма, а я - не в долине даже обретаюсь, а на дне глубокой ямы.

Я доволен таким положением вещей: в моей яме тепло и уютно. На свете счастья нет, но есть покой и воля, горячий душ и конфеты "Птичье молоко", черный кофе и темный ром, уроки вождения и песенки "Queen", хорошая обувь и английские сигареты. И еще много всякого разного. Мулаток и кокаина, правда, как не было, так и нет, но - дело наживное. Какие наши годы!

В поте лица постигаю науку получать удовольствие от мелких радостей бытия, поскольку крупных радостей мне пока не светит. Очевидно, я превысил свой лимит еще в прошлом году. Сначала наяву, потом - во сне. Так что теперь придется немного потерпеть. Ничего, потерпим, тут важно найти побольше приятных мелочей, зарыться в них с головой и почаще ворочаться с боку на бок, чтобы вокруг все шумело, гремело и перекатывалось, чтобы не было ни малейшего шанса сосредоточиться на размышлениях о собственной участи. В этой дурацкой мишуре можно, пожалуй, спрятаться от тоскливых прошлогодних страхов, снующих по щелям вместо милых моему сердцу рыжих тараканов. Травлю их, травлю, а толку...

- У меня все хорошо, - говорю я по утрам своему зеркальному отражению. - Все очень, очень здорово. Никогда не думал, что моя жизнь сложится так замечательно. Даже надеяться не смел.

- Ты уверен? - саркастически ухмыляется оно. - За последний год ты потерял любимую женщину, лучшего друга, профессиональную квалификацию, родной город, интерес к жизни, остатки разума, и даже уверенность в том, что поутру в твоей постели проснется тот же самый парень, который забрался туда накануне. Продолжить список, или достаточно?

Список, что и говорить, внушительный. Но на сей случай у меня есть хороший ответ.

- Представь, - говорю я угрюмому обитателю зазеркалья, - что тебе вдруг предложат совершить путешествие во времени, в том направлении, куда никого не пускают. Открываешь глаза - за окном проспект Мира, на календаре, скажем, начало мая девяносто второго. Последнее воспоминание - "путешествие на Запад" по коммунальному коридору, до уборной и обратно. Ничего не было: никаких гадалок, никаких наваждений, никаких демонов, двойников, несбывшихся реальностей и роковых любовей. Впереди - халтура на свадьбе в Беляевке, легкое отравление местным самогоном, покупка новых джинсов и знакомство с умопомрачительной блондинкой, которая через неделю радостно сообщит тебе, что морально готова к замужеству. Правда, здорово? То-то же, сиди и не выпендривайся, горе мое.

Зазеркальный хмырь, как и я сам, вынужден признать, что единственным привлекательным пунктом программы может считаться, разве что, погода. Май в прошлом году, и правда, был изумительный. Мартовская Москва по сравнению с тем дивным, душистым маем - лимб строгого режима для некрещеных трудных подростков, в лучшем случае.

Эта нехитрая уловка, как ни странно, помогает мне всякий раз, когда слабохарактерная сволочь, имеющая, к сожалению, немалую власть над моим организмом, начинает истерически вопить, что жизнь ужасна, сердце разбито, впереди - лишь мрак безумия, "лестница в небо", да зловещая дата: "1965 - 1995".

Ну, почти всякий раз... Глава 124. Йима

Место его действия всегда на земле, в мире людей.

Стараниями новых друзей я как-то ухитрился выправить паспорт для заграничных путешествий, и в августе уехал в Прагу, лучший из городов, куда можно было попасть без въездной визы, и вообще, лучший из городов - это я понял примерно через полчаса после прибытия.

Добрался пешком до центральной части города, распахнул рот и соляным столбом застыл на углу Железной и Камзиковой улиц. Так и стоял, пока не вспомнил, что где-то тут, на Железной, расположен пансион, в котором я собирался остановиться по настоятельной рекомендации опытной путешественницы Раисы. Хорош он был, или плох, я так и не понял, поскольку появлялся там лишь заполночь, чтобы проспать несколько часов и убежать, не дожидаясь обильного континентального завтрака, достоинства которого мне еженощно расписывал старенький ночной портье, потрясенный моей демонстративной аскезой.

Целыми днями я как одержимый кружил по старой Праге, вечера проводил на летних верандах кафе, а по ночам прятался от добродушных сувенирных Големов в ветвях ивы, растущей на берегу Влтавы. Сидел там с блаженной улыбкой, кидал в воду мелкие камешки, молчал и не желал для себя иной участи.

Я не столько гулял, сколько блуждал. Многочисленные карты Праги (я с маниакальной одержимостью неофита покупал их примерно по две - три штуки в день) служили скорее первобытными талисманами, придававшими мне некоторую уверенность в себе, чем путеводителями. Я то и дело забредал в переулки, которые, по моему разумению, должны бы находиться на другом берегу. Проскакивал повороты, ведущие к центральной площади, не найти которую, теоретически говоря, невозможно, а вот я обнаружил ее лишь за день до отъезда. Именно в этом, - казалось мне в те дни, - и заключается таинственное предназначение всякого настоящего волшебства: сбивать нас с пути, кружить голову, превращать надежные путеводители в бессмысленные сувениры.

Потому что нет зрелища печальнее, чем уверенный в себе, пешеход, из года в год снующий по хорошо изученному маршруту: туда-сюда, туда-сюда... Не "венец природы", а маршрутный троллейбус какой-то, прости господи! Именно тогда я начал понимать, как мне повезло: по крайней мере, я бреду наугад, "туда, не знаю куда" и ждет меня там "неведомо что" - все как в сказке, читайте Проппа, граждане масоны-розенкрейцеры, и будет вам счастье.

Или его пластиковая имитация.

Прага стала для меня именно пространством волшебной сказки, колдовским городом, важной, хоть и случайной остановкой в моей экспедиции "не знаю куда". Здесь я учился не бояться смерти. Здесь я вдруг ощутил себя развеянным ветрами, а потому начал бормотать наизусть разрозненные обрывки из Гарсиа Лорки:

Когда умру,

стану флюгером я на крыше,

на ветру.

В Праге перспектива стать флюгером совершенно не пугала, скорее уж наоборот - обнадеживала. Призраки, которые бродят по ночным улицам Праги, - думал я, - счастливчики, какими бы драматическими подробностями не изобиловало их посмертное бытие. Если (вполне в духе каббалистической традиции) считать мир, в котором мы живем, беспорядочными черновиками бога, то Прага - удачный абзац, который будет без изменений переписан в окончательный вариант Книги.

Этот город, - говорил я себе, - больше, чем реальность, но меньше, чем сон, потому, что это - чужой сон, улыбка Альмутасима, свет в середине тоннеля, до конца которого еще никто не добирался живым.

Нечего и говорить, что я был счастлив, нелеп и - в кои-то веки - абсолютно спокоен.

В последний свой пражский вечер я отправился на берег Влтавы и, укрывшись от сторонних глаз в светлом сумраке ивовых ветвей, подписал мирный договор с судьбой. Она взяла на себя обязательство ни при каких условиях не возвращать меня в тесную тюремную камеру повседневного существования. Я же, в свою очередь, пообещал не ныть, не жаловаться, не сожалеть о безмятежном и относительно безопасном, но скучном прошлом. И вообще начать новую жизнь. Чем скорее, тем лучше. Хорошо бы прямо сейчас.

А почему бы и нет?

Часом позже, устроившись за столиком итальянского ресторана, я составил краткий список своих метафизических приобретений, воспользовавшись плотной розовой салфеткой с резными краями. Пронумеровал, наглядности ради. Получилось весьма внушительно:

1. Я совершенно точно знаю, что кроме этого мира есть еще и другие, сбывшиеся и несбывшиеся, в общем, всякие.

2. Я знаю, как минимум, одну дорогу в Нижний город (улица Маяковского).

3. Я знаю, как минимум, одно волшебное место в Москве (Остаповский проезд).

4. Я собственными глазами видел город в горах из окна поезда, который ехал там, где ни гор, ни городов быть не может.

5. Я общался с демонами, домовыми и прочей мистической хренью, и все они вели себя вменяемо и вполне дружелюбно.

6. Я могу гадать на книжках (возможно, не только) и всегда получать правильный (?) результат.

7. Я умею быстро и эффективно менять судьбу.

8. Иногда мне снятся (?) сны (?), и я точно знаю, что они не менее реальны и значительны, чем все остальное.

9. Я могу узнать все про человека, которого сфотографирую, а он ничего не заметит.

10. Мне сообщили, что я родился под покровительством звездной туманности Форамен, которая сулит чудесные превращения и прочий кайф.

11. Там же, тогда же, мне сказали, что некий бессмертный (?) напоил меня своей кровью, и, якобы, это "противоядие". От чего? От смерти? Непонятно, но звучит заманчиво.

12. Скорее всего, я нашел хитрый способ обезвредить своего выдуманного двойника, объявив его покойником (???)

13. Кажется, мне назначили свидание на Лестнице в небо в 1995 году. Осталось выяснить: есть ли где-нибудь место с таким названием (клуб, ресторан, магазин), или это метафора?

14. Если мне будет очень страшно соваться в какую-нибудь мистическую жопу, я могу вспомнить, что там меня (наверное?) ждет Маша.

15. Когда мне совсем хреново, обязательно случается что-нибудь хорошее, как в американском фильме с хэппи-эндом.

(И еще всякое-разное, по мелочам.)

- Так какого чёрта?! - возмущенно спрашиваю себя, просматривая список. - Почему ты почти не пользуешься этими невероятными возможностями: здесь, сейчас, среди людей, которых так легко и приятно ставить на уши при помощи доступных тебе фокусов? Вместо того чтобы развлекаться, сидишь и скулишь: то тебе не так, это тебе стрёмно, тут тебе непонятно, там тебе в коленках жмет, и вообще страшно... Глава 125. Йорт Иясе

Он не делает людям зла, но любит пугать человека, кидает в него с печки камешки.

То-то и оно, что страшно.

Мои глаза близоруки, а у страха они, как известно, велики. Вот и получается, что он, лупоглазый, вечно навязывается в поводыри, волочит меня за руку вперед, по дорожке, утоптанной миллиардами моих предшественников. Бормочет предупредительно: туда не смотри, сюда не сворачивай, здесь опасно, и там опасно, везде опасно, безопасный путь знаю только я, а потому поспешай за мною, не рыпаясь, ежели желаешь мирно умереть в своей постельке от старческой немощи, в возрасте восьмидесяти пяти - оцени мою щедрость! - лет.

Чертовски соблазнительно звучит, конечно...

Я знал, что не родился героем, и вряд ли в ближайшее время перестану испытывать страх перед неизвестностью. А потому дал себе слово хотя бы научиться притворяться, будто мне сам чёрт не брат, и Мировой Океан по колено. Жить так, словно бы у меня, и правда, девять жизней - да не коротких кошачьих, а долгих, мафусаиловых веков. Будто густая, горячая кровь бессмертного единожды проникнув в желудок, навсегда изменила устройство моего организма. Если очень долго делать вид, что ничего не боишься, храбрость может стать полезной привычкой, чем-то вроде манеры спать с открытым окном, или принимать контрастный душ.

Во всяком случае, я решил попробовать. Глава 126. Йунус

Выброшенный в пустыне, он был исцелен от болезни и с успехом проповедовал.

Москва после пражских впечатлений больше не кажется мне прекрасной незнакомкой. Скорее, добродушной квартирной хозяйкой, расплывшейся распустехой в вечном халате и бигуди, немного жадной, весьма недалёкой, совершенно равнодушной к чужим проблемам, но, в общем, вполне милой тёткой. Домашней, понятной, уютной даже. Своей в доску.

Вот-вот. "Своей", "домашней" - ключевые слова.

Вероятно, для того, чтобы почувствовать чужой город родным домом, нужно оттуда уехать, а потом - вернуться. Эффект этого простенького манёвра я в полной мере оценил еще в такси, когда поймал себя на мысли: "я дома". До сих пор мне в голову не приходило называть Москву своим "домом".

На следующий день после моего возвращения открылась, наконец, организованная Веней выставка нашего великолепного покойничка. Мое присутствие, строго говоря, не было обязательным, но я принял приглашение и отправился в маленькую галерею, затерянную среди бараков Якиманки. (Веня утверждал, что этот закуток - знаковое место, я же собрал волю в кулак и заставил себя поверить ему на слово.)

Жующие рожи моих земляков, развешанные на белёных стенах, не вызывали у меня ни узнавания, ни яростного отторжения. Ощущения, что это моя выставка, не возникало. И только надпись "Макс Фрай" на обложке элегантного чёрно-белого каталога выглядела заманчиво и тревожно. Что ж, мы сообщили миру имя моего убиенного двойника. Вполне громогласно сообщили: в письменной форме, в нескольких сотнях экземпляров, неплохо для начала. Назад дороги нет: что сделано, то сделано, слово не воробей, не вырубишь топором, и так далее, со всеми вытекающими метафизическими последствиями.

Вот и славно: по крайней мере, у меня больше нет повода дёргаться. Можно заняться чем-то другим. Например, жизнью, прекрасной и удивительной.

Я не выпил ни единого глотка кислого сухого вина, которым щедро угощали присутствующих, но опьянел от атмосферы чуда, свершающегося у меня на глазах. Стоял, прислонившись к стене, с блаженной улыбкой созерцал, как публика разбирает дармовые каталоги. Грыз солёные фисташки и угощал всех желающих пронзительными историями из жизни своего "покойного друга". Очевидно, был в ударе, поскольку в конце вечера меня обступили десятка два любопытных слушателей. Тоже мне, проповедник выискался...

- Макс - то есть, автор "Едоков", - рассказываю, - не был таким уж человеконенавистником, просто чувствовал себя чужим всюду, куда ни попадал. Существом иного биологического вида, марсианином, выродком. Прятался от нас, как от монстров, в своем "внутреннем Мухосранске" - это его собственное выражение... Только перед смертью, когда уже сам понимал, что вряд ли выкарабкается, дал слабину, пустился откровенничать. Я в то время случайно оказался рядом: снимал соседнюю мастерскую, и когда увидел, что человек не может работать и сидит без копейки, начал его понемногу подкармливать, а у него уже не было сил возражать... Думаю, со временем он ко мне просто привык, как к собаке, или к домовому... Так вот, однажды Макс сказал мне, что с детства мечтал куда-нибудь отсюда слинять. Что самой главной книгой в его жизни была "Дверь в стене" Уэллса: он прочитал ее в том возрасте, когда любая книжная история принимается на веру, и решил, будто этот сюжет сулит ему надежду...

- "Дверь в стене" - это о чем? - удивлено спрашивает Веня, весьма довольный моей светской активностью, но и озадаченный изрядно. Прежде на его памяти я был скорее тихоней, чем выскочкой.

- Это история человека по имени Лайонел Уоллес, которому однажды, в раннем детстве, удалось открыть волшебную зеленую дверь в белой стене, ведущую в прекрасное неведомое. Впрочем, он почти сразу же нарушил некий ритуальный запрет и утратил обретенный рай. Но история на этом не заканчивается. Счастливчик Уоллес еще несколько раз натыкался на свою чудесную зеленую дверь, в самых неожиданных местах, и всякий раз проходил мимо. Один раз потому, что опаздывал в школу, потом у него был экзамен в университете, потом беседа с начальником, или еще что-то... Всех подробностей я не помню: это же не мой любимый рассказ. А вот Макс смертельно завидовал Лайонелу Уоллесу. Говорил, что надо быть сволочью и кретином, чтобы раз за разом упускать такой шанс. Очень переживал... Подозреваю, он даже став взрослым, не перестал верить в подлинность этой истории. Мне кажется, он действительно искал зелёную дверь в белой стене во время своих одиноких прогулок по городу. И, если это так - увы, безрезультатно...

- Рассказ Уэллса заканчивается сообщением, что Лайонел Уоллес был найден мертвым в глубокой яме, близ Восточно-Кенсингтонского вокзала? - уточняет высокая женщина в пёстром индейском пончо. - Я ничего не перепутала?

- А, вы тоже читали "Дверь в стене"? Да, именно так она и заканчивается.

- В таком случае, не спешите с выводами, - улыбается она. - Уэллс, насколько я помню, пишет в финале: "Кто знает, что ему открылось?" - или что-то в таком роде. Подталкивает читателя к выводу, что мертвое тело в яме - лишь видимость, маскировка, чтобы родственники и друзья не трудились разыскивать того, кто открыл дверь в неизвестность. Может быть, и ваш друг тоже открыл какую-то свою дверь?

- Не знаю. Дверь, говорите?.. Хорошо, если так. Он был славным человеком, хотя эта выставка, - посылаю приветственный жест черно-белым жующим на стенах, - скорее свидетельствует об обратном, да?

- Эта выставка свидетельствует лишь о том, что он был большим мастером, - строго говорит женщина в пончо. - И более ни о чем.

"Отлично парень, - ухмыляюсь про себя, посылая привет своему мёртвому двойнику. - Ты уже становишься любимцем публики. Так держать." Глава 127. Калачакра

Согласно Калачакре, все внешние явления и процессы взаимосвязаны с телом и психикой человека, поэтому, изменяя себя, человек изменяет и мир.

Жизнь моя словно бы с цепи сорвалась: завертелась, закружилась, переполнилась событиями. Я более не наблюдаю ее со стороны, а принимаю весьма активное, порой причудливое участие. Текущие дела то и дело соприкасаются с моим мельтешащим в пространстве телом и лопаются, как мыльные пузыри. Одни - потому, что я с ними справляюсь, другие - потому, что я их похериваю. Но мне сейчас все сходит с рук: я забавляюсь. Развлекаю себя и заодно окружающих, всех, кто под руку подвернется. Выполняю условия Пражского договора с судьбой и собой, любимым, несусь вперед, очертя голову, не вспоминая о том, что с детства обучен бояться и грустить.

Кажется, у меня неплохо получается.

Покойник наш тоже делает некоторые успехи, о нём периодически пишут какие-то мелкие заметки в вечерних газетах; правда, пока Венины мечты о богатых коллекционерах остаются мечтами: за год ему удалось продать десяток работ маленькому вежливому голландцу, да и то по дешевке. Говорит, мы опоздали, мода на русских художников уже сошла на нет - ну и черт с ней. В мире и без того достаточно способов заработать. В частности, протирая штаны на книжном складе, в ожидании выручки.

Впрочем, теперь на моем месте все чаще дежурит специально выдрессированная пожилая девушка Лена, старательная и ответственная. Я наведываюсь лишь в критических ситуациях, или когда меня посещает желание прогуляться по Тверской. А в промежутках между редкими визитами на службу обретаюсь во вновь арендованной студии на улице Красикова. Круг моих деловых знакомств существенно расширился благодаря суете вокруг моего покойного тёзки (я, кажется, уже сам начинаю забывать о том, что талантливый мёртвый мизантроп Макс Фрай - вымышленный персонаж; его угрюмая физиономия стоит у меня перед глазами, как живая, и, между прочим, почти никакого сходства с моим нынешним зеркальным отражением!)

У него своя карьера, а у меня - своя, и еще неизвестно, кто из нас лучше устроился. Довольно быстро выяснилось, что мне теперь весьма удаются портреты. Вероятно, мистическое слияние фотографа с моделью все же как-то влияет на конечный результат; по крайней мере, мои клиенты получались красавчиками, все до единого. О клиентках, каковых подавляющее большинство, и говорить нечего: когда они взирают на собственные двумерные копии моего производства, у них за спиной вырастают прозрачные, но вполне осязаемые стрекозьи крылышки.

К лету девяносто четвертого года я снимал уже почти исключительно начинающих моделей - тех, кому не по карману золотые объективы моих звездных коллег. Мои услуги относительно дёшевы, и это справедливо: я все же силён не мастерством (его как раз не хватает) и не новейшими спецэффектами (они мне не по зубам), а исключительно легкостью рук, за которую грешно требовать надбавку. Заодно, удовлетворяю любопытство, постигая загадочные женские души изнутри, во всем их (-много? -едино?) -образии.

Я на собственном опыте убедился, что большинство женщин действительно созданы для любви (поклон гадалке Олле), только теперь я воспринимаю эту формулу не как сентиментальную банальность, а как печальный, в сущности, приговор. "Быть созданной для любви" - для женщины это означает всего лишь постоянную готовность обречь себя на тягостную, болезненную зависимость от другого человека - чуть ли не первого, кто под руку подвернется. Именно поэтому их и превращают в прислугу: в любом обществе, в любой культуре, - думал я. - Возможности шантажа практически безграничны, а значит, велик соблазн обернуть дело себе на пользу...

Зато женщин, созданных не для любви, а с какой-то иной, непостижимой целью, я научился распознавать сразу, не прибегая к помощи всемогущего Сашкиного "Nikonа". Достаточно взгляда, жеста, улыбки, невзначай брошенного замечания. Их присутствие оказывает на меня гипнотическое воздействие. Они кажутся мне загадочными, почти священными существами; понимаю, что именно среди них следует вербовать друзей, союзников и даже поводырей. Маша, прекрасная обитательница моих сновидений, несомненно, принадлежала к этой породе. Впрочем, не только она. И ее грозная копия по имени Ада, и моя старинная подружка Ташка, и гадалка Олла, и таинственным образом исчезнувшая немка Клара, и хрупкая блондинка, научившая меня носиться с закрытыми глазами от одной судьбы к другой, и "белая колдунья" Раиса, и Таня в пёстрой шубке, чье присутствие помогло мне пережить худшую из ночей, и даже строгая незнакомка в пончо, с которой мы обсуждали рассказ Уэллса - все женщины, приложившие руку к моей судьбе. Прочие не в счет. Возможно, их просто не было...

Подбиваем бабки.

Тысячи лиц, несколько сотен телефонных номеров в записной книжке, множество мелких (и не очень) заработков, пара дюжин восхитительных сновидений, полмиллиона вполне искренних улыбок, несколько коротких путешествий и еще более коротких романов (к счастью, теперь я мог безошибочно выбирать тех женщин, которые находили меня забавным, но не принимали всерьез) - примерно такой багаж обретался в моем заплечном мешке вечером тридцать первого декабря девяносто четвертого года. Был он вполне невесом и умеренно ценен - именно то, что требуется человеку, чья жизнь, возможно, выходит на финишную прямую. А, возможно, и нет - это уж как повезет. Глава 128. Квасир

... Квасир <...> помог богам сделать сеть, в которую затем они поймали Локи.

- Макс, с тобой желает познакомиться одна милая немецкая фрау, - теребит меня Раиса.

К этому моменту я уже изрядно устал принимать деятельное участие в новогодней вечеринке и четырежды отругал себя за глупость: знаешь ведь, что устаешь от людных мест и больших компаний, так какого чёрта, спрашивается... Спрятался в глубоком кресле, в самом дальнем углу большой чужой (я так и не уразумел, чьей именно) гостиной, прикрылся стаканом, как щитом и практически задремал. И тут на тебе, разыскивают, тормошат, милыми немецкими фрау стращают.

- Ее, часом, не Клара зовут? - ухмыляюсь, припоминая свою давнюю благодетельницу, виновницу моего переезда в Москву, белобрысую валькирию, сгинувшую где-то в месте пересечения телефонных проводов. Было бы забавно предположить, что всех немок зовут Кларами - по крайней мере, всех немок, которые попадаются на моем пути.

- Да, Клара-Мария... Когда это вы успели познакомиться? Она всего пять минут назад...

Сонливость мою как рукой сняло. Клара-Мария, подумать только! Знаковое имечко, ничего не скажешь.

- Мы не успели познакомиться, - торопливо объясняю Раисе. - Я случайно угадал, ты же знаешь, со мной бывает... Ежели она действительно Клара-Мария, тащи ее сюда. На кой я ей, кстати, сдался?

- Не знаю. Может, хочет, чтобы ты ее сфотографировал. Обнаженной, с балалайкой, на шкуре бурого медведя... А может, что-то из "Едоков" купить решила. Она из Вени полчаса кровь пила вёдрами... А еще говорят, что Клара-Мария в Москву за женихами ездит. Каждый год увозит с собой нового русского мужа. Может быть, ты в ее вкусе?

- Конечно, - ржу. - Всем известно, что я самый недорогой и покладистый мальчик по вызову в столице. Веди ее сюда немедленно!

Ржать-то я ржу, а сам настороже. Не может быть, чтобы женщина по имени Клара-Мария появилась в моей жизни просто так, в качестве скверной шутки. Ежели Клара-Мария - значит, посланница небес, не иначе.

Трепещу, словом.

Однако судьба моя не только щедра на сюрпризы, но и не лишена своеобразного чувства юмора. Стоило связывать воедино два столь важных для меня женских имени, чтобы присвоить их сумму здоровенной морковно-рыжей тётке, с грушевидным туловищем, деревенским румянцем во всю щеку, трогательным носом-кнопкой и громоподобным, как у фрёкен Бок, голосом... Она еще и в белое платье нарядилась - ни дать, ни взять, Дед Мороз и Снегурочка в одном флаконе. И смех, и грех, право!

Впрочем, замуж за меня она явно не собиралась - и на том спасибо. Просто хотела расспросить об авторе "Едоков". Вениамин, рекомендовавший меня вниманию варяжской гостьи, корчил злорадные рожи, то и дело выпрыгивая из-за ее массивной спины, как чёртик из табакерки. Тоже мне, трикстер-любитель...

Впрочем, минуту спустя я уже не обращал на него внимания. Комичная толстуха оказалась гениальной собеседницей. По-русски она говорила блестяще, с едва заметным акцентом, который даже добавлял ей обаяния. Я начал думать, что русские мужья Клары-Марии (если они не были местной легендой), вполне возможно, прельщались не только ее буржуинским гражданством. С этой женщиной хотелось встречаться по утрам за завтраком: неторопливая плавная речь, низкий бархатный голос без нервирующих взвизгов, разумные суждения и парадоксальные замечания - лучшее лекарство от утренней меланхолии.

Клара-Мария сообщила, что собирается приобрести несколько работ моего покойного друга; я одобрил ее намерение и рассказал пару дежурных легенд про мёртвого гения. Она заметила, что еще не встречала живого человека, чья жизнь была бы столь похожа на литературное произведение; я обалдел от такой проницательности, но выкрутился, заявив, что мой друг, к сожалению, уже несколько лет не является живым человеком. Она оценила мою смекалку и сочувственно покивала; я расслабился и предложил даме выпить.

Ей-богу, через полчаса мне казалось, что мы с Кларой-Марией - старинные друзья, чуть ли не бывшие одноклассники, воссоединившиеся после долгой разлуки. Она умела и внимательно слушать, и занимательно рассказывать, и лукаво соглашаться, и остроумно возражать. Дело кончилось тем, что я посоветовал ей немедленно открыть собственное ток-шоу на радио, а она, громогласно расхохотавшись, сообщила, что именно так и зарабатывала на жизнь в течение пятнадцати лет, пока не получила наследство, а вместе с ним - возможность бросить службу. - Теперь я могу позволить себе роскошь разговаривать бесплатно, - похвасталась она. - Прежде, когда я работала на радио, болтовня казалась мне бессмысленным расточительством. Мой первый муж подал на развод, когда я отказалась вести с ним нелимитированные бесплатные разговоры: десять минут в сутки, Томас, - сказала я, - десять минут, а потом я включаю счетчик, как таксист!.. А нынче я почти каждое утро отправляюсь в кондитерскую, пить кофе с соседками. Пить кофе - это, конечно, только предлог. На самом деле нам требуется не кофе, а "почесать языки", - так это будет по-русски? Меткое выражение! От долгого молчания язык действительно начинает чесаться, это проверено... Впрочем, мы любим ходить в кондитерскую еще и потому, что для этого следует подняться по "Небесной лестнице". И романтично, и полезно для здоровья: по дороге тратишь столько же калорий, сколько содержится в куске яблочного штруделя...

Я ушам своим не верил. Они поднимаются по "Небесной лестнице"?! Причем только для того, чтобы попасть в свою сраную кондитерскую и сожрать там яблочный штрудель?! "Романтично, и полезно для здоровья?!" Уму непостижимо!

- Погодите, Клара-Мария, - прошу. - Погодите. Я вас, наверное, как-то неверно понял. Вы поднимаетесь по "Небесной лестнице"? Как такое может быть?

- Очень просто, - смеется. - Наши дома стоят внизу, у озера, а кондитерская - на вершине холма. Удобнее всего добираться туда по улице-лестнице. Она называется die Himmelich Leiter, "Небесная лестница"... я бы даже сказала, "Небесная стремянка", если вам требуется более точный перевод. Стационарная лестница - это все же "die Treppe"...

- А - "Leiter", значит, переносная, - киваю понимающе. - Лестница, которую можно принести в нужное время в нужное место, установить, забраться - ну, скажем, в небеса, - а потом аккуратно убрать, словно и не было никакой лестницы. Ясно. Спасибо, Клара-Мария, вы мне очень, очень помогли...

Она разглядывает меня с неподдельным интересом.

- Помогла? Чем же я вам помогла? Вы изучаете немецкий язык?

- Можно сказать и так, - улыбаюсь устало. - Только я не слишком усердный ученик. Три года назад выучил слово "die Schicksalkreuzung". Теперь вот "die Himmelich Leiter". Моя эрудиция не слишком впечатляет, правда?..

Клара-Мария укоризненно качает головой.

Я больше не могу оставаться в этом гостеприимном доме, на пепелище угасающей новогодней вечеринки. Мне нужно проветриться. Подумать. Составить план действий. Потому что...

Ну да, конечно.

Несколько часов назад наступил тысяча девятьсот девяносто пятый год, и посланница судьбы по имени Клара-Мария явилась ко мне, чтобы сообщить точный адрес паучьих сетей, в которые я твердо намерен угодить, ибо крылья мои давно уже увязли в восхитительных этих тенетах, и причудливые переплетения липких волокон услаждают мой взор и туманят разум...

Ага, именно что туманят!

Хорошо хоть в последний момент я сообразил вернуться, найти Клару-Марию и спросить у нее, как называется город, улицы которого носят столь причудливые названия?

Город, оказывается, носит ласковое имя Шёнефинг; впрочем, это даже не город, а маленький курортный городок, как сказали бы в России, "дачный посёлок", расположенный в получасе езды от Мюнхена. Клара-Мария кокетливо улыбается; вероятно она полагает, что сейчас я попытаюсь тактично вызнать ее адрес и, возможно, напрошусь на чашку чая - когда-нибудь, будущим летом. Но я лишь восхищенно сверкаю очами, бормочу благодарности вперемешку с извинениями и пулей вылетаю на улицу.

Теперь я точно знаю, что мне следует делать. Для начала - звонить симпатяге Михелю из германского консульства. Скажу ему, что мне срочно требуется въездная виза, придумаю какую-нибудь убедительную причину. Например, скажу ему, что моя любимая девушка уехала в Германию, а я только теперь понял, что не могу без нее жить. Михель любит сентиментальные истории, он мне поможет. Глава 129. Кецалькоатль

По одному из мифов ацтеков, Кецалькоатль <...> удалился на плоте из змей в восточную заморскую страну Тлилан-Тлапаллан, обещав через некоторое время вернуться...

- Алло, - ору, прижимая к губам телефонную трубку, - алло, Веня, не слышно ни хера, ты хоть музыку прикрути.

Щелчок, тишина. И, наконец, спокойный голос, почти не искаженный несколькими километрами перепутанных проводов.

- Теперь слышно? Ты чего вопишь-то? Надеюсь, тебя не похитили и не держат в заложниках? А то вон шумы какие-то подозрительные...

- Меня не... считай, я сам себя похитил. Звоню с вокзала.

- С какого вокзала?

- С Белорусского, если это действительно важно... Уже полчаса твой номер набираю, а у тебя все занято, да занято. Мой поезд через пятнадцать минут отходит... тьфу, чёрт, уже через двенадцать.

- Куда едешь-то? - невозмутимо интересуется он.

- В Мюнхен.

- Все-таки она тебя соблазнила! - удивленно ржет Веня. - Вот уж не думал, не гадал...

Я даже не сразу понимаю, о ком речь. Меня соблазнили? А я и не заметил, как пикантно... Потом до меня доходит, что подразумевается наша общая знакомая, новогодняя "снегурочка" Клара-Мария. Вспоминаю ее морковно-рыжие букли, грушевидное тело, густой бас. Да уж, славная бы из нас вышла парочка, сам бы билет в первый ряд купил, если бы нашелся кинотеатр, где крутят столь жесткое порно... Впрочем, в каком-то смысле Веня прав. Не вспомни она тогда про улицу-лестницу с диковинным названием "ди химмелихь ляйтер", не шлялся бы я сейчас по вокзалам, не запирался бы в телефонной будке вдвоем с сырым мартовским ветром. Сидел бы дома, кофий жрал в свое удовольствие, или даме какой прекрасной полусухим трупиком мимозы в харю тыкал бы - лепота!.. Ладно, пусть думает, что хочет, не переубеждать же его. Мне на поезд уже бежать надо.

- Я там немного погуляю и вернусь, - отвечаю уклончиво. - Ты извини, что все так внезапно случилось, мне только сегодня днем паспорт с визой отдали, а в кассе билет нашелся... Покручусь там недельку, насосусь баварского пива до полного изнеможения, наделаю пару-тройку глупостей, как положено одинокому русскому туристу, и вернусь. Ага?

- Макс, - тихо спрашивает он. - Ты уверен, что вернешься? Я только что вспомнил. Кассета твоя дурацкая, которую ты, согласно легенде, у сироты отобрал. Девяносто пятый год, и все такое... А когда Клара-Мария про местную "Лестницу в небо" рассказывала, ты же ее глазами пожирал, испепелял просто... Ты действительно вернешься?

- Ну, - говорю растерянно, - если так... Хочешь правду скажу? Не знаю. И все же... скорее да, чем нет. С чего бы это мне исчезать навсегда? Не мой стиль.