Чтение 18–й страницы книги ~Шпага Софийского дома~

Никита - худощавый парень с серьезным лицом, поклонился:

- На волкодлака вроде бы не похоже - ран особых нет, ножом зарезали, в карманах и за пазухой пусто.

- Ну, в таком разе то ваша подследственность. Имя, конечно, еще не успели установить?

- Почему не успели? - пожал плечами Никита. - Покойник-то знакомый оказался: Ванька, Флегонта-мешочника сын. Он рядом со мной жил, на Ручье.

На Софийском дворе, в приказной палате, судили-рядили с Олексахой. По всему выходило - подставное лицо этот Ванька Флегонтов, ныне, увы, покойный. Не спросишь теперь его ни о чем и ни о чем не узнаешь. Предположения только можно строить, догадки. Кто там на Федоровском ручье самый большой Олегов недоброжелатель? Однако не настолько глуп боярин Ставр, чтобы следить у своего же дома. Этого Флегонтова можно было и в другом месте пришить, хоть в корчме у того же Явдохи. Поленился Ставр? Нюх потерял? Или - не его это работа? Случайные шпыни ночные. Вон и посадничьи говорят, что никаких ценных вещей на трупе не осталось. Так что вполне может - и разбой обычный... А может, и нет... Думай тут теперь, ломай голову. Одно ясно - Гришане надо бы отъехать куда-нибудь, в монастырь какой дальний. Причина? Причину пущай сам ищет!

Загремели в сенях сапожищи - видно, кто-то старательно оббивал грязь со снегом - скрипнув, открылась дверь.

Гришаня. Легок на помине.

- Вспомни дурака - он и объявится, - бормотнул про себя Олег Иваныч, потянулся за грамотой наветной, отроку показать, да не успел.

- Собирайтеся скорей на Ярославово дворище ехать, где вече. Там битвища идет, мужики-вечники кровищу пускают, уж весь мост залили, все мало... - глотая слова, с ходу выпалил отрок. Потом добавил, что это - самого владыки Феофила приказ. Ну, раз самого владыки...

Подъехав к мосту через Волхов, все трое спешились. Проехать на Торговую сторону не представлялось никакой возможности - весь мост, словно улей пчелами, был покрыт черными копошащимися фигурками. Слышались крики, посередине дрались стенка на стенку, сбрасываемые с моста люди падали в студеную воду и почти сразу тонули. Тонкий припой льда у берега был окрашен кровью.

Толпа все прибывала, подходили вооруженные дубинами люди с Софийской стороны - с концов Неревского, Загородного, Людина. Подмастерья, мелкие торговцы, грузчики и прочий подобный люд - "мужики худые". Изредка, правда, попадалась нарядная купеческая шуба... Но очень редко.

- Нешто мы не русские люди? - кричали в подходившей толпе. - Нешто отдадимся латынству? Будь здраве владыко! Будь здраве Иван, князь русский великий.

Иван московский - уже у них русский князь, - отметил про себя Олег Иваныч, вот так-то! Неспроста это, ой, неспроста.

И тут же донеслись ответные крики о новгородской свободе, о Литве, об ордене.

- Лучше под Литву отдадимся, чем московитское ярмо наденем! Люди! Не отдадим вольностей новгородских! Лю-у-уди!

Ишь, как воет-то, ровно волк - "лю-у-уди"... Олег Иваныч присмотрелся к проходившему мимо оратору, окруженному злобной толпой приспешников.

Черт побери!

А не...

Точно! Он и есть!

Упадышев Дмитр, он же - Митря Козлиная Борода. Ну, пес! Ране за московитов был, теперь за Литву подался. Ясно, откуда ветер дует - от боярина Ставра. И с чего б ему в Казимировы сторонники верстаться? За привилегии свои опасается, в случае захвата республики московитами? А очень может быть, что и опасается. На Москве-то боярам совсем не так вольготно, как в Новгороде или, скажем, в той же Литве, у Казимира. Так что есть что Ставру терять, в случае утраты независимости республики. Вернее, не столько республики, сколько олигархии. Ставр-то самый настоящий олигарх и есть! Эх, поприжать бы их, сволочей... Ишь, Митря-то разорался - и откуда слова взялись, не иначе - всю ноченьку напролет учил, фрондер хренов!

Подходя к мосту, ведомые Митрей вечники громко заорали славу боярыне Марфе Борецкой. Дескать, боярыня да Казимир Литовский - единственной заступой вольностям новгородским остались. Олег Иваныч недоверчиво хмыкнул. Боярыню Марфу, вдову посадника Исаака Андреевича, он знал, хотя близко знаком не был. Что род Борецких не очень-то хочет прихода под московитскую руку - тоже понятно. Это не одни Борецкие так думают, и другие бояре знатные: Арбузьевы, Афанасьевы, Астафьевы, Немиры... Да вот, хоть и Ставр. Но и Казимир литовский им не очень-то надобен. На противоречиях Казимира и Ивана играть, конечно, можно - и играют, а вот открыто приглашать новгородцев под руку короля-католика - это себе дороже выйдет. Интересное кино получается, что ж, Борецкие того не понимают? Да не может быть такого, чтоб не понимали. Да и стравливаться со сторонниками Москвы - тоже себе дороже, уж больно много их, хоть все больше простые люди, не бояре да не купцы. Вот уж кому все равно - будет республика или умрет. Поборы, взятки, рыдания, ложь и подлость - все это не могло вызывать симпатий простых новгородцев, фактически уже отстраненных от принятия важных решений. А зря отстраненных! Опасно это, когда заинтересованности у людей нет. Понимали ту опасность и Феофил, и посадник Дмитр - понимали, да мер никаких не принимали - знатных бояр опасаясь. И сам-то Дмитр, Борецкой - боярин знатный, чего ж он против своих-то пойдет? Разве уж прижмет очень. Эх, люди русские... Все-то вы понимаете, да пока жареный петух не клюнет... Жареный петух - в лице московитского князя Ивана.

Бояре - "Сто золотых поясов" - с самого начала республики активно практиковали грязные пиар-технологии, не гнушаясь и прямым подкупом избирателей. Сейчас все это, казалось, усилилось, стало объемней, выпуклей, так что бросалось в глаза каждому мало-мальски толковому наблюдателю. Олег Иваныч, правда, наблюдателем себя не считал - уж слишком переживал за республику, помнил - когда-то римляне тоже поносили республику - и она, надо признать, того стоила... Поносили... Хотели порядка. Что ж, порядок им вскоре был предоставлен. Получили Нерона и ему подобных. Как бы и тут не так... Да, купеческая республика изначально не предполагала ни равенства, ни особой справедливости. Но, по крайней мере, давала своим гражданам выбор и свободу, при этом питаясь народным потом. Но ведь тираны тоже питаются... только уже не потом - а кровью.

К сожалению, этого не хотели понять ни бояре, ни простые новгородцы, таившие жгучую обиду на жадных и властолюбивых бояр, на казнокрадов-дьяков, на высшее духовенство, своим богатством могущее поспорить с каким-нибудь венецианским дожем. Все меньше справедливости видели они в республиканском устройстве, все меньше толку ждали от веча, все больше накапливали усталость от политической жизни. Многие уже и не ходили на Вечевую площадь, не прислушивались к звону вечевого колокола - им было уже все равно, кто ими будет править. Жаль. Если б они только знали...

Бояре... Жадные новгородские бояре... Умные новгородские бояре... Коварные... Хитрые...

Где ж весь ваш ум, вся ваша хитрость? Иль жадность да злато настолько застят ваши очи, что уже не понимаете вы, что народу новгородскому все равно - есть республика или нет? Поделитесь с народом куском хлеба, уменьшите поборы, улучшите суд, делайте что-нибудь, иначе...

Олег Иваныч обернулся к Олексахе:

- Проверь московских...

Тот кивнул, бросил поводья Гришане, с криком "Слава православному государю!" ввинтился в толпу.

А толпа разгоралась страстью. Свалка на мосту перерастала в побоище. Что дубины - в ход пошли ножи и кинжалы. Все чаще лилась кровь, все больше тел летело с моста в холодные воды. Не участвующие в драке (а не пробиться было!) сторонники обеих группировок метали в дерущихся камни.

Много было и зрителей по обоим берегам. Кричали, свистели, смеялись, плакали, потрясали гневно руками. Совсем как на футболе.

Что делалось на вече, на площади, Олегу Иванычу было не видно. Наверняка - то же, что и на мосту, только, может, не в таких масштабах - на мост-то прорвались самые озверелые, упертые, отмороженные. А может - хорошо оплаченные?

Лишь к полудню утихло побоище. Сам владыко - архиепископ Новгородский Феофил - вышел с хоругвями к мосту, увещевал.

Народишко расходился постепенно. Первым опустел мост - лишь чернели кое-где растоптанные толпой трупы, на них падал, не таял, мокрый ноябрьский снег. Он шел все сильнее, заметал следы крови, ложился на крыши домов, на купола храмов белым промозглым саваном.

Присланная посадником команда убирала трупы. Священники отпускали грехи умирающим. Мимо Олега Иваныча пронесли юношу - почти мальчика - с раздавленной грудной клеткой. Юноша хрипел, умирая, на губах его пузырилась кровавая пена, бледное лицо было искажено невыносимой болью. Он что-то хотел, этот мальчик, просительно смотрел на Олега серыми, цвета неба, глазами.

Первым догадался стоявший рядом Гришаня. Бросился к священнику, схватил за руку...

Еле успел прочитать молитву, как раздавленная грудина юноши изогнулась дугой, хлынула изо рта темная, почти черная, кровь.

- Упокой, Господи, душу его, - тесно прижимаясь к Олегу, прошептал Гришаня. По щекам отрока катились слезы.

- Может... и вправду лучше у московитов? - Он повернулся к Олегу, вытер мокрые глаза, сглотнув слюну, молвил: - Зачем, зачем все это нужно, Господи? И кому?

Худенькие плечи Гришани сотрясались в рыданиях.

- Зачем - не знаю, - погладив отрока по голове, тихо сказал Олег Иваныч, - но кому - выясним. Не плачь, Григорий, не надо. Не думаю, что на Москве лучше.

А снег все шел, густо-густо, повалил вдруг целыми хлопьями, словно желая скрыть случившееся плотным своим покрывалом.

Вечером, дома, на Ильинской, Олег Иваныч выслушал доклад Олексахи. Как выяснилось, промосковски настроенную группировку тоже финансировал боярин Ставр, только сильно таился - через третьих людей действовал. Если б не старые Олексахины связи среди мелких торговцев - вряд ли обнаружилось бы истинное лицо благодетеля московитских. Боярина Ставра. Одной рукой боярин давал им деньги, другой - посылал Митрю кричать за Казимира. Хитра политика боярская, ничего не скажешь, да только все в мире уже когда-то было, было и это: DIVIDO ЕТ IMPERE - разделяй и властвуй! Римская империя, однако...

Когда Олексаха ушел, в дверь заглянул Пафнутий, молвил:

- Человек приходил с Софийской стороны, грамотку оставил!

Протянул осторожно бумажный свиток - не бересту какую-то.

"Господин Олег, что же не придешь ты ко мне, если обидела я тебя чем, то не моя вина. Жду тебя завтра, после обедни, на своей усадьбе - ты знаешь, где. Поговорить нам давно надо. Софья".

Внизу приписка, торопливо, напоследок:

"Если не сможешь после обедни, прииди и после полудня, и в вечер, все одно ждать буду".

Эх, Пафнутий, Пафнутий, забывчивая душа, что ж ты раньше-то записку эту не показывал...

Олег Иваныч уже бросился было собираться, красивую рубаху натянув, остановился: в записке-то сказано "завтра приходи", а не сейчас, на ночь глядя. Что ж, завтра так завтра.

Плохо спал в ту ночь Олег Иваныч, ворочался с боку на бок, вставал квас пить не однажды. Обедню отстоял в Софийском храме, с Феофилом, Варсонофием, Гришаней. Нетерпеливо отстоял, кресты клал торопливо, да молитвы чел невпопад - не о Боге думал. О Софье. Душа его давно уже в хоромы боярыни летела...

После обедни вскочил на каурого - только и видели, его на дворе владычном. Из Детинца выехав, свернул на Новинку - зачавкали копыта по грязи, с мокрым снегом смешанной. По бокам снег лежал белым-бело, не таял, мальчишки у дороги играли в снежки, кидались, попали в коня боярина важного, что проезжал со свитою мимо. Ругался боярин, кулаком грозился. Кивнул свите - те нагайки вытащили, да только сорванцов-то и след давно простыл - станут они нагаек дожидаться, фига! Ищи свищи...

Олег Иваныч усмехнулся, пропустил, посторонившись, боярина со свитой, коня пришпорил. По сторонам - сказка. Деревья белым инеем покрыты, словно изо льда выложены. Небо темно-голубое, солнце блескучее - отражается в снегу брильянтовой россыпью, в крестах на храмах зайчиками золотыми играет. Легко дышится, славно - уходит распутица осенняя, грязь, да жижа, да лужи, зима-зимушка идет, а ну - дорогу! Разрумянился с морозца Олег Иваныч - волосы длинные волнами из-под шапки золотистыми разлетелись, бородка модная на ветру кучерявилась - девки на пути засматривались. А ничего попадались девки-то... Подкрутив усы, Олег Иваныч свернул на Прусскую. Блестели вдали купола церквей: Михаилы да Вознесения, синело над крестами небо, солнышко светило ласково, не грело, правда, так, чай, и не лето.

Вот и хоромы боярыни. Стены - тесовые бревнышки, ворота дубовые, железными полосами обитые, попробуй, вышиби. Спешился пред воротами Олег Иваныч, постучался вежливо рукоятью шпаги.

- Здрав будь, господине! - распахнув ворота, поклонился слуга Никодим. Олег Иванч кивнул, бросил Никодиму медяшку, глянул вокруг приметливо. До чего ж красив терем боярский! В три этажа, с подклетью каменной. Верх деревянный, резной, с узорочьем, в окнах слюдяных солнце оранжевым пламенем плавится... крыльцо высокое, резное, узорчатое. А кто это там, на крыльце-то, не сама ли хозяйка? Она и есть: в шапке собольей, в шубейке, золотой парчой крытой. Из-под шубейки, на плечи накинутой, летник аксамита зеленого, травчатого, узорами разными вышитый. С чего бы это принарядилась эдак боярыня?

Олег Иваныч поднялся на крыльцо, поклонился, здороваясь.

- Здрав будь и ты, господине! - улыбнулась боярыня, пригласила гостя в хоромы.

Чистота в горнице, порядок, аккуратность. Мебель вдоль стен немецкая - шкафы, да комоды, да полки. На полках книги - четьи-минеи, гиштории разные, большей частью нерусские. На столике у окна, у лавки, медвежьей шкурой покрытой, небольшая книжица, раскрытая, страницами вниз положена, видно, только что читала боярыня. Олег Иваныч взгляд метнул любопытства ради... Не наша книжица. Латыньская... или греческая. Эсхил какой-то... Надо будет Гришаню спросить, что за Эсхил такой?

Усадив гостя за стол, боярыня хлопнула в ладоши. Вмиг набежали слуги с яствами: кашами, да закусками, да пирогами, да киселями, да прочим. Мальвазеи два кувшинчика серебряных. Олег Иванычу сразу, как за стол сел, фильм некстати вспомнился, про Ивана Васильевича. Некстати - потому как смех его стал вдруг разбирать, а не хотелось смеяться - ну, как обидится, Софья-то...

- Не изволишь ли, матушка, чего еще? - поклонился Никодим.

Боярыня головой покачала:

- Оставьте нас!

С поклонами вышли слуги.

Софья взяла в руки кувшин, самолично налила вина себе и гостю.

- Выпьем, Олег Иваныч, за нашу дружбу!

Хоть и пила боярыня, однако себя блюла - держалась строго, да и волосы, по обычаю, под узорчатым платком скрывала. Постепенно разговор завязался. Собственно, говорила-то, в основном, Софья. Олег Иваныч лишь головой качал, да поддакивал время от времени.

Поблагодарив Олега за спасение от разбойников во время Тихвинского богомолья, боярыня легко перешла на более насущные темы городской политики. Хвалила Арбузовых, Астафьевых, Борецких "за гордость да честь новгородскую", ругала ивановских купцов, что боле о мошне своей думают, нежели о республике Новгородской, к новому владыке Феофилу относилась нейтрально, поскольку знала его плохо.

- Говорят, ни рыба ни мясо Феофил-то, - задумчиво произнесла боярыня. - И орденских посланцев, сказывают, на Торге видали, и на Москву Феофил отъезжать мысли имеет, к митрополиту Филиппу...

- Умен Феофил, - осторожно вставил слово Олег Иваныч. - А Иван, князь московский, силен уж слишком.

- Иван, князь московский... - эхом повторила боярыня. - Слышала такое: будто третье лето тому, как скончалась супруга его, а тело мертвое, супруги-то, разошлося, вздулося - видно, околдовали, извели бабу. Так и Иван подумал, выяснил - пояс княгини бабке-колдунье носили... Нашли - кто, да в Москве-реке утопили. Один лекарь упасся, Герозиус...

- Как-как?

- Герозиус, а что?

- Да нет... так, имечко уж больно знакомым показалось...

Так и текла беседа. Ни о чем, можно сказать. О главном - боярине Ставре и тайной встрече в часовне - не было произнесено ни слова. Сама боярыня старательно избегала этой темы, и стоило Олегу произнести имя Ставра, тут же ловко переводила разговор на другое. Видно было, что даже произносить имя боярина неприятно Софье.

- Да уж, черт с ним, со Ставром, - махнул рукой Олег Иваныч. - Злобен зело да хитер, аки змей.

Софья вздохнула, замолкла, задумалась о чем-то своем.

- Сказывают, жила когда-то одна девица, - подняв глаза, тихо произнесла она, - и был у нее брат, коего захотела она извести. Наловила в лесу змей да сварила из них зелье, однако ж брат узнал про то...

Снимал он с сестры буйну голову,

И брал он со костра дрова,

Клал дрова середи двора.

Да сжег ее тело белое

До самого до пепела.

Он развеял прах по чисту полю,

Заказал всем тужить плакати...

- Что же ты не ешь ничего, господине? - закончив историю, улыбнулась Софья. - Иль не вкусно?

- Вкусно... - кивнул Олег Иваныч и подумал, что в прежние, петербургские, времена в подобных условиях обязательно ляпнул бы какую-нибудь пошлость типа "ты вкуснее" или что-нибудь подобное. Обязательно бы ляпнул, не удержался, а вот тут... Черт его знает, как и действовать.

- А знаешь, боярыня, есть у меня один знакомый, переписчик софийский, - отпив вина, интригующим шепотом произнес Олег Иваныч, - так он сказывал как-то гишторию о звере Китоврасе, был такой в давней Греции зверь, глумник ужасный... Рассказать?

- Расскажи, расскажи, о звере Китоврасе, - неожиданно засмеялась Софья. - Я прежде то слыхала, да позабыла все...

Пришлось Олегу напрягать память. Что там конкретно рассказывал Гришаня, он помнил плохо, потому обильно разбавлял содержимое "гиштории" анекдотами из цикла "муж уехал в командировку", стараясь, правда, чтобы получалось не очень пошло. Судя по смеху и раскрасневшимся щекам Софьи, получалось - как надо.

На Софийском дворе зазвонили к вечерне, поднимаясь ввысь, поплыл над Детинцем торжественный звон, в конце улицы Прусской вторили ему колокола церквей Михаила и Вознесенья, неподалеку, на Черницыной, зазвенела колокольня Власия.

- Ну, пора, - поднялся из-за стола Олег Иваныч. - А то засиделся что-то, хозяйку-красавицу россказнями всякими утомляя... Не гневайся, боярыня, ежели что не так!

- Что ты, господине! - Софья улыбнулась, подошла ближе. - Знаешь, - произнесла она, прислушиваясь к колокольному звону. - Мне давно уже не было так хорошо, как сегодня. Правда, правда! Об одном только жалею - что ты не приходил раньше.

- Как можно...

- Можно! - Софья, шутя, закрыла Олегу рот рукою. - Можно... Приходи, когда захочешь. Так тоскливо сидеть здесь зимними вечерами. Одна... Одна-одинешенька. Ни детей, ни мужа. Одни слуги. Приходи, ладно? Что люди скажут? Да пес с ними, с людьми. Я свободная новгородская женщина, боярыня, и в моем праве делать все, что хочу. А я хочу тебя видеть. А... А ты?

Она приподнялась на носках, заглядывая в глаза Олега, и тот, неожиданно для себя, обнял боярыню, почувствовав, как трепет пронесся по ее тонкому стану. Софья подняла руки, провела ладонями по волосам Олега... и вдруг поцеловала его так крепко и страстно, как никто уже давно не целовал.

Бился на улице колокольный звон, уходил, поднимался в вечернее небо. Выйдя на крыльцо, жадно вдохнул Олег Иваныч холодный ноябрьский воздух. Спустился по крутым ступеням, шатаясь, словно пьяный, хоть и выпили-то всего ничего. Верный Никодим уже держал наготове поводья.

В хоромах, за прозрачными капельками слюды, в тусклом дрожащем пламени, стояла женская фигура с распущенными по плечам волосами. Водопадом, золотым водопадом, волосы стекали на плечи, свечка в руках дрожала...

Олег Иваныч помахал рукой, улыбаясь, пришпорил коня и поехал прочь. Быстро проскакал по Новинке...

Было ли то, что сейчас было? Иль привиделось все сном-наветом воздушным?

Не успел к вечерне Олег Иваныч, согрешил, что поделать. Придется дома больше молиться. Когда проезжал мимо храма Флора и Лавра - народ уже выходил на улицу, разгоняя вечернюю тьму, горели вокруг факелы стражи. Кто-то тронул за стремя... Гришаня.

- На Ильинскую скачешь, Олег Иваныч?

- Туда.

- Зайди-ко, дело есть. Если не очень спешишь, конечно.

Что за дело? Пожав плечами, Олег Иваныч спешился, в келью отрока пошли рядом с толпой богомольцев в длинных черных одеждах... впрочем, может быть - и не в черных, темно, не разглядеть особо-то.

Гришаня был словно пришибленный, не шутил, не разговаривал, не смеялся, как обычно. Может, сегодняшняя свалка на мосту так на него подействовала? А что он, ране такого не видывал? Ну, поплакал у моста-то, чего уж теперь-то.

Зашли в келью. Гришаня зажег свечу, взял со стола кусочек бересты:

- Читай!

"На Софейский двор от Ивана сына Флегонтова, што на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе...

...отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, в питие зелье подсыпав".

Олег Иваныч хмыкнул. Точно такая же грамотца лежала у него дома на столе. А ее автор, Иван, сын Флегонтов, был недавно убит неведомо кем на Федоровском ручье.

- Как убит? - встрепенулся отрок, но тут же охолонул: - Не в нем дело... то есть не в нем одном. Гвизольфи сегодня схвачен, по приказу Феофила, да вощаник Петр.

- Это как понимать - схвачен?

Олег Иваныч удивился. Феофил обычно именно через него проводил такие вещи - вот и подметная грамотца ему направлена, - а тут вдруг - схвачены. Кем, зачем? Почему в обход его, Олега? Не иначе - интриги Ставровы.

- То Варсонофьевы люди, - пояснил отрок. - Он теперь выслуживается пред Феофилом-владыкой, Варсонофий-то не хочет, чтоб с ним как с Пименом...

Олег Иваныч вздрогнул, вспомнив злую судьбу ключника. Вот уж поистине - из князи в грязи. Бит кнутом да оштрафован. Сейчас - незнамо где...

- Как это - не знамо где? - перебил Гришаня. - В дальний монастырь подался, Дымский, что у Тихвинского погоста. Грехи замаливать. Феофил, грамоту сию дав, рек, чтоб и я туда ж собирался... в монахи. Завтра поутру отвезут, рек.

Последнюю часть фразы отрок произнес шепотом.

- Не хочу в монахи, Олег Иваныч, - помолчав, горько зашептал он. - А деваться некуда, иначе...

Добавил, что и монастырь ему светит только в лучшем случае - что там Гвизольфи да Петр-вощаник покажут? Может, главным стригольником выйдет, по словам их, Гришаня?

Отрок тихо заплакал.

- Не переживай, паря! - Олег Иваныч потрепал его по плечу. - Чай, не на Москве живем - вины-то твои еще доказать надо!

- А и докажут... учены.

- Ну, в этом я лучше разбираюсь, - усмехнулся Олег Иваныч. - А ну рассказывай, да без утайки, что на дворе вощаника делал, да часто ли, да кто еще был?

Гришаня вздохнул тяжко. Глотнул из кувшина квасу, взглянул на гостя:

- Хочешь?

- Обойдусь. Хотя, впрочем, давай.

Отрок дождался, когда гость напьется, потом только начал рассказ свой:

- Это в начале мая еще началось. Познакомился на Торгу с девчонкой, вощаника Петра дочкой, Ульянкой...

- Стой, стой, стой, - припомнил Олег Иваныч. - Черна коса, очи лазоревы - не она ль?

- Она, Олег Иваныч... - Гриша смущенно улыбнулся.

В общем, сначала на Торгу встречались, потом на лугах окраинных, а как-то раз Ульянка отрока на свой двор зазвала. С тех пор и повадился Гришаня к вощанику. Там и отца Алексея встретил и прочих стригольников. Правда, вовсе не из-за них к Петру хаживал, ясно - из-за кого...

А третьего дня вдруг неожиданно встретил там Гвизольфи. Обрадовался - был за спасение благодарен - разговоры начал вести, хоть понимал - опасно то. Хотя разговоры-то вовсе не о вере были. Больше - о жизни. О Тамани, Гвизольфиной родине, о татарах да о городах фрязинских, Кафе да Суроже, что на море на Черном стоят, ранее Русским прозывавшемся. Много чего еще рассказывал Гвизольфи - и об Италии, стране фрязинской, о Венеции, Флоренции, Генуе, о Данте, поэте изрядном, даже стихи написал на березовице Гришане. Гвизольфи с Петром отец Алексей познакомил, да вскоре на Москву отъехал - сказывают, сам князь пригласил, Иване Васильевич... Может, и не столь ужасен Иван московский, как про него сказывают? Про стригольников, вон, тоже много чего болтают, а на деле - много ли правды в словах их сыщется? А Иван их зовет, на Москву-то, знать, чего-то от них надо...

Ивану-то ясно, чего надо... Олег Иваныч тихонько хмыкнул. Земли церковные забрать да богатства! Чтоб были они только у государя - боле ни у кого чтоб!

- Кроме Гвизольфи и Петра, кто при сем был?

- Ну... - Гришаня задумался, - Ульянка была, но она ни при чем, так, заходила иногда в отцову горницу, пироги приносила. Ну и, кажется, кто-то из подмастерьев заглядывал, круглолицый такой, Сувором звать...

Имя Сувора произнес Гришаня как-то не так, замявшись чуть. Другой бы и внимания не обратил, да только не Олег Иваныч - волк опытный.

- Ну, и чего там, с Сувором-то, выкладывай!

Отрок потупился. Потом рассказал, тихо так, словно нехотя... Хотя чего там - дело житейское. Ульянка-то не одному Гришане нравилась. Сувор тоже на нее виды имел. Другой-то подмастерье, Нифонтий, оженился недавно, а вот Сувор... Туповат был, это правда, однако упрям. К Ульянке приставал сперва, пока девчонка не пригрозила отцу пожаловаться. Тогда унялся. Так ничего и не сказала Ульянка Петру, а вот Гришане поведала. Очень за то отрок на Сувора обиделся.

Вообще же, как, в меру своих способностей, понял Олег Иваныч, Сувору с Ульянкой мало что светило. Ну, кто он таков, Сувор-то? Нищий подмастерье, тупой к тому же, и рожа у него та еще. Бандитская, прямо скажем. Ну, рожа - черт с ней, воды не пить, а вот то, что нищ, - это большой недостаток, который крайне редко сам по себе проходит. Гришаня - человек софейский - для Петра был куда более хорошим зятем. И грамотен, и при должности, и деньжата водятся. Да и заступа - с самим Феофилом знаком. Ну и - собой пригож, но это уж Ульянке ближе. Понял ли этот расклад Сувор иль подсказал кто - не суть пока. Главное, вполне вероятно, действовать начал. Через него и покойничек, Иван, сын Флегонтов, что нужно вызнал. А зачем покойничку это нужно было? А затем, что небогат был! Денежки, знамо дело, всякому нужны. И кто ж ему давал те денежки, за грамотку подметную, да за разговоры с подмастерьем Сувором? А тот, кто и прошлый раз Петра-вощаника подставить хотел, с трупом-то. Не только против Олега та задумка была, но и супротив Петра тоже. Может, иначе нужно было б тогда действовать - с Петром поговорить откровенно. Да кто ж знал. Чувствовал, чувствовал Олег Иваныч за всеми этими делами опытную злодейскую руку. Один режиссер тут, один! Не боярин ли Ставр? Он - интуиция кричала - он! Но мало конкретных фактов на Ставра - да и нет почти. Таких, чтоб на суде гремели. Их делать придется...

- Нравится Ульянка-то? - выслушав отрока, улыбнулся Олег Иваныч.

Гришаня смущенно кивнул, потянулся к кувшину.

- Это ты не с ней на Ивана Купалу скакал?

Отрок захлебнулся квасом.

- Ладно, ладно, не хочешь говорить - не рассказывай! - хохотнул Олег. - Чай, жениться задумал?

Гришаня кивнул.

- А не рано?

- Нет, не рано, уж нам по четырнадцать скоро. - Отрок покачал головой и добавил, что планирует сватовство через годок-другой, как подкопит деньжат.

Потом вдруг неожиданно пал на колени. Подполз к опешившему от таких фортелей гостю, схватил за руку: