напечатанное мелким шрифтом примечание, сообщающее, что доктор Мессенджер
на следующий день провел трехчасовую конфиденциальную беседу с Бертоном,
после чего обратился в Совет экспедиции, снова настаивая на изучении
показаний пилота.
данные, которые представил ему Бертон, но которые он сможет предъявить
только после принятия Советом положительного решения. Совет, в который
входили Шеннон, Тимолис и Трахье, отнесся к этому предложению
отрицательно, на том дело и кончилось.
посмертных бумагах Мессенджера. Это был, вероятно, черновик; Равинтцеру не
удалось выяснить, было ли послано это письмо и имело ли это какие-нибудь
последствия.
авторитете, Совет, а говоря конкретно Шеннон и Тимолис (так как голос
Трахье ничего не значит), отверг мое требование. Сейчас я обращаюсь
непосредственно в Институт, но, сам понимаешь, это бессильный протест.
Связанный словом, я не могу, к сожалению, сообщить тебе то, что рассказал
мне Бертон. На решение Совета, очевидно, повлияло то, что с открытием
пришел человек без всякой ученой степени, хотя не один исследователь мог
бы позавидовать этому пилоту, его присутствию духа и таланту наблюдателя.
Очень прошу тебя, пошли мне с обратной почтой след. данные:
отношениях, по-видимому, он оставил сиротой маленького ребенка;
ты знаешь, через некоторое время после вылета Фехнера и Каруччи в центре
красного солнца образовалось пятно, которое своим корпускулярным
излучением нарушило радиосвязь, главным образом, по данным сателлоида, в
южном полушарии, то есть там, где находилась наша База. Фехнер и Каруччи
отдалились от Базы больше всех остальных исследовательских групп.
наблюдали до дня катастрофы за все время пребывания на планете.
проводящейся этим липким чудовищем. Истинным источником всех существ,
замеченных Бертоном, был, Фехнер - его мозг, во время какого-то
непонятного для нас "психического вскрытия"; речь шла об экспериментальном
воспроизведении, о реконструкции некоторых (вероятно, наиболее устойчивых)
следов его памяти.
тебя мне помочь: я сейчас нахожусь на Аларике и здесь буду ожидать твоего
ответа.
серой. Наконец буквы начали сливаться, но пустая часть страницы
свидетельствовала, что я дошел до конца этой истории, которая в свете моих
собственных переживаний казалась весьма правдоподобной. Я обернулся к
окну. Пространство за ним было темно-фиолетовым, над горизонтом тлело еще
несколько облаков, похожих на угасающий уголь. Океан, покрытый тьмой, не
был виден. Я слышал слабый шелест бумажных полосок над вентиляторами.
тишина наполняла Станцию. Я подумал, что в нашем решении остаться нет
ничего героического. Эпоха героической борьбы, смелых экспедиций, ужасных
смертей, таких хотя бы, как гибель первой жертвы океана, Фехнера, давно
уже кончилась. Меня уже почти не интересовало, кто "гости" Снаута или
Сарториуса. "Через некоторое время, - подумал я, - мы перестанем стыдиться
друг друга и замыкаться в себе. Если мы не сможем избавиться от "гостей",
то привыкнем к ним и будем жить с ними, а если их создатель изменит
правила игры, мы приспособимся и к новым, хотя некоторое время будем
мучиться, метаться, а может быть, даже тот или другой покончит с собой, но
в конце концов все снова придет в равновесие".
контуры умывальника и зеркала белели во мраке. Я встал, на ощупь нашел
клочок ваты на полке, обтер влажным тампоном лицо и лег навзничь на
кровать. Где-то надо мной, похожий на трепетание бабочки, поднимался и
пропадал шелест у вентилятора. Я не видел даже окна, все скрыл мрак,
полоска неведомо откуда идущего тусклого света висела передо мной, я не
знаю даже, на стене или в глубине пустыни, там, за окном. Я вспомнил, как
ужаснул меня в прошлый раз пустой взор соляристического пространства, и
почти усмехнулся. Я не боялся его. Ничего не боялся. Я поднес к глазам
руку. Фосфоресцирующим веночком цифр светился циферблат часов. Через час
должно было взойти голубое солнце. Я наслаждался темнотой и глубоко дышал,
пустой, свободный от всяких мыслей.
магнитофона. Да. Гибарян. Его голос, сохранившийся на пленке. Мне даже в
голову не пришло воскресить его, послушать. Это было все, что я мог для
него сделать.
слабый скрип открывающейся двери.
Крис? Так темно.
сгущалась. Я слышал шаги. Стены пропадали. Что-то возносилось надо мной
все выше, безгранично высоко. Я застыл, пронизанный тьмой, объятый ею без
прикосновения. Я чувствовал ее упругую прозрачность. Где-то очень далеко
билось сердце. Я сосредоточил все внимание, остатки сил на ожидании
агонии. Она не приходила. Я только становился все меньше, а невидимое
небо, невидимые горизонты, пространство, лишенное форм, туч, звезд,
отступая и увеличиваясь, делало меня своим центром. Я Силился втиснуться в
то, на чем лежал, но подо мной уже не было ничего и мрак ничего уже не
скрывал. Я стиснул руки, закрыл ими лицо. Оно исчезло. Руки прошли
насквозь. Хотелось кричать, выть...
нарисованное широкими матовыми мазками, все бесцветно - одни только
контуры. Прозрачная, жемчужная белизна за окном. Я был совершенно мокрый
от пота. Я взглянул в ее сторону, она смотрела на меня.
серые, сияющие между черными ресницами. Я почувствовал тепло ее шепота,
прежде чем понял слова.
мурашки. Я медленно обнял ее другой рукой.
так смотришь?
"Бутафория", - подумал я. Но меня ничего не удивляло, даже собственное
безразличие. Страх и отчаяние были уже позади. Я дотронулся губами до ее
шеи, потом поцеловал маленькое гладкое, как внутренность ракушки,
углубление у горла. И тут бился пульс.
горизонт обнимало голубое электрическое зарево, первый луч пронзил
комнату, как стрела, все заиграло отблесками, радужные огни изламывались в
зеркале, в дверных ручках, в никелированных трубках, казалось, что свет
ударяет в каждый встреченный предмет, как будто хочет что-то освободить,
взорвать тесное помещение. Уже невозможно было смотреть. Я отвернулся.
Зрачки Хари стали совсем маленькими.
он не был похож на смех.
подмигнула мне, а может быть, мне это показалось. Потом подтянула одеяло,
и на ее плече порозовела маленькая треугольная родинка.
комплимент.
Посняков Андрей
Березин Федор
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Флинт Эрик
Эриксон Стивен