зарево, сопровождаемое радостным хором восклицаний. Здесь, где мы сидели,
под деревьями, было темно. Я замолчал. Но эта тишина была невыносима.
то, что Миреа и Аверин сделали с наследством Кантора. Вы знаете.
Бесконечные, сверхбесконечные величины, непрерывный континуум, мощность...
великолепно. Часы, которые я провел над этим, я помню так, словно это было
вчера.
все же. - Вы, наверно, не слышали о работах Игалли?
только подход к гравитологии.
теория гравитации, да?
Фрума?
конфигурационно-выраженной системе.
метагенов, кроме вариационных?
спросил я. Он помолчал.
и вообще не полетел бы, вот и все.
о математике, внезапно исчез, и я сидел возле него, ощущая тяжесть своего
тела, его ненужную громадность. Кроме математики, нам не о чем было
говорить, и мы оба об этом знали. Мне вдруг показалось, что волнение, с
которым я рассказывал о благословенной роли математики в полете, было
фальшивым. Я сам себя обманывал рассказом о скромном, трудолюбивом героизме
пилота, который в провалах туманностей занимался изучением математических
бесконечностей. Я заврался. В конце концов чем это было? Разве потерпевший
кораблекрушение человек, который целые месяцы мучился в море и, чтобы не
сойти с ума, тысячи раз пересчитывал количество древесных волокон, из
которых состоит его плот, - разве он мог чем-нибудь похвастать, выйдя на
берег? Чем? Тем, что он оказался достаточно сильным, чтобы выдержать? Ну и
что из этого? Кого это интересовало? Кому интересно, чем я забивал свой
несчастный мозг на протяжении десяти лет, и почему это важнее, чем то, чем я
набивал свои кишки? "Пора прекратить эту игру в скромного героя, - подумал
я. - Я смогу себе это позволить, когда буду выглядеть так, как он сейчас.
Нужно думать и о будущем".
стоявшего на улице. Мы шли очень медленно. В тех местах, где аллея была
освещена, нас провожали взглядом. Прежде чем сесть в глидер, он повернулся,
чтобы попрощаться со мной. Ни у него, ни у меня в эту минуту не нашлось
слов. Он сделал непонятный жест рукой, из которой, как шпага, торчал один из
стержней, кивнул, сел, и черная машина бесшумно тронулась. Она отплывала, а
я стоял, безвольно опустив руки, пока черный, глидер не исчез в потоке
других машин. Потом сунул руки в карманы и побрел по аллее, не находя ответа
на вопрос, кто же из нас сделал лучший выбор.
камне. Как будто я жил тогда на другой Земле, среди других людей; то
началось и кончилось раз навсегда, а это было новое. Никаких остатков,
никаких руин, которые ставили бы под сомнение мой биологический возраст; я
мог позволить себе забыть о его земном эквиваленте, таком
противоестественном - и вот невероятный случай сталкивает меня с человеком,
которого я помню маленьким ребенком; все время, сидя рядом с ним, глядя на
его высохшие, как у мумии, руки, на его лицо, я чувствовал себя виноватым и
знал, что он об этом догадывается. "Какой невероятный случай", - повторял я
снова и снова почти бессмысленно, как вдруг понял, что его могло привести на
это место то же, что и меня: ведь там рос каштан, который был старше нас
обоих.
понимал, что возраст Ремера наверняка был исключительным; он мог быть
последним или одним из последних людей своего поколения. "Если бы я не
полетел, я был бы мертв уже!" - подумалось мне, и вдруг впервые передо мной
обнажилась вторая, неожиданная сторона этого полета, он предстал передо мной
как хитрость, как бесчеловечный обман по отношению к другим. Я шел сам не
зная куда, вокруг шумела толпа, поток идущих увлекал и толкал меня - и
внезапно я остановился, словно проснувшись.
звуки музыки залпами взлетали в небо фейерверки, повисая в вышине
разноцветными букетами; пылающие шары осыпались на кроны стоявших вокруг
деревьев; все это то и дело перекрывалось многоголосым оглушительным криком
и хохотом, казалось, совсем рядом находятся американские горы, но напрасно я
искал их глазами. В глубине парка возвышался высокий дом с башенками и
крепостными стенами, словно перенесенный из средневековья укрепленный замок;
холодные языки неонового пламени, лижущие его крышу, ежеминутно складывались
в слова ДВОРЕЦ МЕРЛИНА. Толпа, принесшая меня сюда, направлялась к пурпурной
поразительной с виду стене павильона; она представляла собой как бы
человеческое лицо; окна служили пылающими глазами, а огромная, зубастая,
перекошенная пасть дверей каждый раз открывалась, чтобы под веселый смех и
гомон толпы поглотить очередную порцию людей; каждый рад она проглатывала
одинаковое количество - шесть человек. Сначала я решил было выбраться из
толпы, отошел в сторонку, но это было совсем нелегко; к тому же идти было
некуда, и мне подумалось, что из всех возможных способов убить остаток
вечера этот, неизвестный, вряд ли окажется наихудшим. Одиночек вроде меня
здесь почти не было - преобладали парочки, парни и девчонки, женщины и
мужчины, их расставляли по двое, и, когда пришла моя очередь нырнуть в
белоснежный блеск огромных зубов и разверстый мрачный пурпур таинственной
глотки, я оказался в неловком положении, не зная, можно ли мне
присоединиться к уже образовавшейся шестерке. В последнюю минуту меня
выручила женщина, стоявшая с молодым, черноволосым человеком, одетым,
пожалуй, экстравагантнее остальных; она схватила меня за руку и бесцеремонно
потащила за собой.
Пол поплыл, стало светлее, и мы очутились в просторном гроте. Несколько
шагов пришлось пройти в гору, по каменной осыпи, между потрескавшимися
каменными столбами. Незнакомка отпустила мою руку - и мы по очереди
наклонились, проходя под низкими сводами пещеры.
оказались на широком песчаном берегу огромной реки, под палящими лучами
тропического солнца. На противоположном, далеком берегу к реке вплотную
подступали джунгли.
древесных стволов; на фоне буро-зеленого потока, лениво катившего за ними,
застыли в величественных позах огромные негры, обнаженные, лоснящиеся от
масла, покрытые известково-белой татуировкой; каждый опирался лопатообразным
веслом о борт лодки.
ударами весел и пронзительными воплями разгоняла наполовину скрытых в иле,
похожих на сучковатые колоды крокодилов, те поворачивались и, бессильно
щелкая зубастыми челюстями, сползали в глубокую воду. Нас, спускавшихся по
крутому берегу, было семеро; первая четверка заняла места в следующей лодке,
негры уперли весла в обрывистый берег и с заметным усилием оттолкнули
ненадежный кораблик, так что его даже развернуло; я немного отстал, со мной
была уже только пара, которой я был обязан своим решением и предстоявшей
прогулкой. Показалась вторая лодка, метров десяти длиной. Черные гребцы
окликнули нас и, преодолевая течение, искусно причалили к берегу. Мы
прыгнули один за другим в ветхое суденышко, подняв пыль, пахнущую тлеющим
деревом. Молодой человек в фантастическом наряде, изображавшем тигриную
шкуру - верхняя половина головы хищника, свисающая на спину, могла,
вероятно, служить капюшоном, - помог сесть своей спутнице. Я занял место
напротив, и вот мы уже плывем, и у меня уже не было никакой уверенности в
том, что несколько минут назад я еще находился в парке, во мраке ночи.
Огромный негр, стоявший на остром носу лодки, время от времени издавал дикий
крик, два ряда сверкающих спин склонялись, весла резко и стремительно
входили в воду. И вот, наконец, лодка вошла в главное русло.
проплывавшей рядом, за бортами, которые возвышались над водой не более чем
на ладонь. Берег удалялся. Мы плыли мимо серо-зеленых, словно выгоревших
зарослей кустарника, с песчаных, раскаленных солнцем отмелей иногда
плюхались в воду, подобно ожившим стволам, крокодилы, один довольно долго
плыл за кормой, сначала поднимая свою продолговатую голову над водой, потом
вода начала заливать его вытаращенные глаза, и вот уже один только нос,
темный, как речной голыш, торопливо разрезает бурую воду. Из-за мерно
сгибавшихся спин гребцов иногда можно было увидеть вскипавшие буруны - река
обходила затопленные препятствия, - тогда негр, стоявший на носу, издавал