что, как вы можете догадаться, с выпивкой дело там обстояло куда хуже. Мне
пришлось жить с обоими этими наборами воспоминаний, и Меняющийся Мир
приглушил их не более, чем у любого другого Демона, насколько я могу
судить. И они даже не потускнели, как я надеялась. Когда некоторые мои
здешние приятели говорят: "Привет, красотка, что такая хмурая?" или
"Классное у тебя платье, детка", я тут же переношусь на Бельвю и вижу свое
раздувшееся тело, и свет режет мне глаза ледяными иглами... или в жуткую,
провонявшую джином ночлежку Степни, и рядом со мной Филлис снова
выкашливает из себя остатки жизни... а в лучшем случае, на мгновение, я
оказываюсь маленькой девочкой из Гланморана, глядящей на Римскую дорогу и
мечтающей о прекрасной жизни, что ждет ее впереди.
поганое будущее там, в космосе. По крайней мере он не улыбался, и я
подумала, а вдруг он станет чуточку помягче, узнав, что есть и еще люди, у
которых было двойное будущее. Но навряд ли на него это подействует.
трех моих жизнях я была девушкой, влюбившейся в выдающегося молодого
поэта, которого она никогда не встречала, кумира новой молодежи, и впервые
в жизни эта девушка солгала, чтобы вступить в Красный Крест и отправиться
во Францию, чтобы быть поближе к нему. Она воображала всяческие опасности
и чудеса, и рыцарей в доспехах, и она представляла себе, когда она
встретит его, раненного, но не опасно, с небольшой повязкой на голове, и
она поможет ему раскурить сигарету и слегка улыбнется, а у него не
мелькнет и тени догадки о том, что она чувствовала. Она просто будет
стараться изо всех сил и наблюдать за ним, в надежде, что и в нем что-то
пробудится... А потом пулеметы бошей скосили его под Паскендалем и никаких
повязок не хватило бы, чтобы ему помочь. У этой девушки время остановилось
на семнадцати годах; она совсем запуталась, пыталась ожесточиться, но не
очень в этом преуспела. Пыталась спиться, и проявила в этом заметный
талант, хотя упиться вусмерть не так просто, как кажется, даже если вам в
этом помогает болезнь почек.
Она проснулась, и не ощутила той постоянной унылой мечты о смерти, которая
заполняла всю ее жизненную линию. Холодное раннее утро. Запахи французской
фермы. Она ощущает свои ноги - и они более совсем не похожи на огромные
резиновые сапоги, наполненные водой. Они нисколечко не раздуты. Это
молодые ноги. Сквозь маленькое окошко были видны верхушки деревьев - когда
станет светлее, можно будет разобрать, что это тополя. В комнате стоят
походные раскладные кровати, такие же, как та, на которой лежит она;
из-под одеял видны головы, одна из девушек похрапывает во сне. Раздается
отдаленный грохот, слегка дрожит стекло. Тут она вспомнила, что все они -
медсестры из Красного Креста и отсюда до Паскендаля много-много
километров, и что Брюс Маршан должен умереть сегодня на рассвете. Через
несколько минут, взбираясь по склону холма, он попадет в поле зрения
стриженого наголо пулеметчика, и тот слегка поведет стволом. Но ей-то не
суждено умереть сегодня. Она умрет в 1929 и в 1955 году.
крадучись выходит японец с женской прической, мертвенно-белым лицом с
выделяющимися на нем черными бровями. На нем розовое кимоно, за черный
пояс заткнуты два самурайских меча, а в правой руке его странный
серебряный пистолет. Он улыбнулся ей, как будто они брат и сестра и в то
же самое время любовники и спросил: "Voulez-vous vivre, mademoiselle?" Она
только изумленно таращила глаза, а японец покачал головой и повторил
по-английски: "Мисси хотеть жить, да, нет?"
я слышу рассказ о чьем-либо Воскрешении, и хотя в моем случае все было еще
похлеще, фрицы там тоже фигурировали. Я надеялась, что Лили не будет
повествовать обо всех подробностях, и она не стала этого делать.
трап, чтобы обождать внизу, а она в лихорадочной спешке одевалась. Одежда
не подчинялась, она была как будто прорезинена и казалась испачканной, и к
ней было неприятно прикасаться. Стало светлее; кровать выглядела так,
будто на ней кто-то по-прежнему спит, хотя там было пусто. Ни за что в
жизни она не согласилась бы протянуть руку и прикоснуться к этому месту.
Она спустилась вниз, и длинная юбка не мешала ей, потому что она привычно
подбирала ее. Судзаку провел ее мимо часового, который их не заметил и
толстощекого фермера в рабочем халате, который кашлем и харканьем провожал
ночь. Они пересекли двор, залитый розовым светом, она увидела взошедшее
солнце и поняла, что Брюс Маршан только что истек кровью. У ворот стоял
автомобиль с громко тарахтящим мотором, видимо, кого-то ожидал. У него
были здоровенные колеса с деревянными спицами, покрытые грязью, и медный
радиатор с надписью "Симплекс". Но Судзаку провел ее мимо, к навозной
куче, сделал извиняющийся жест и она вошла в Дверь.
операции? - но смеха не последовало.
ночными кошмарами, с его беспощадным темпом и еще более беспощадной
усталостью. Я стала более живой, чем когда-либо прежде, но это была жизнь
гальванизированного трупа, который дергается от непрерывных ударов
электрическим током; у меня не было ни желаний, ни надежд, а Брюс Маршан
казался дальше от меня, чем когда-либо прежде. И вот, не более шести часов
назад, в Дверь вошел Солдат в черной форме, и я подумала: "Этого не может
быть, но как же этот человек похож на его фотографии", а потом мне
показалось, что кто-то произнес имя Брюс, а потом он закричал на весь мир,
что он - Брюс Маршан, и теперь я знаю, что бывает Воскрешение после
Воскрешения - истинное воскрешение. О Брюс...
прелесть юности вернулась на ее лицо. Я подумала, что это могло бы быть
из-за Ветров Перемен, но сейчас это невозможно. Не распускай слюни, Грета
- бывают чудеса похлеще, чем Перемены. А Лили тем временем продолжала:
может девушки-призраки интровертировали его и исчезли вместе с ним так
быстро и незаметно, что даже Брюс не заметил - это лучшие объяснения,
которые я могу предложить и не представляю, какое из них ближе к истине. В
конце концов, Ветры Перемен умерли и мое прошлое и даже мое двойное
будущее стали легче переносимы, потому что есть человек, который поможет
мне перенести их, и еще потому что по крайней мере у меня теперь есть
настоящее будущее, лежащее передо мной, неизвестное будущее, которое я
сама буду творить своей жизнью. О, разве вы не видите, что теперь она есть
у всех нас, эта великая возможность?
Эрих. - Бур, может, ты нам сбацаешь попурри из "Сердец и цветов" и
"Вперед, воинство Христово"? Я глубоко тронут, Лили. Где можно занять
очередь на Великое Любовное Приключение Столетия?
я подумала, что конечно, он поганец, этот истеричный седой коротышка, но в
чем-то он прав - Лили сейчас здорово повезло, и она желает преподнести нам
это блюдо на тарелочке, но ведь любовь так не готовят и не сервируют.
особенно в том, что касалось девушек-призраков, которые в принципе могли
бы сделать интроверсию - это по крайней мере объяснило бы, почему не было
никакого сигнала, всей этой ерунды из инструкции насчет мигающих огоньков.
И если что-то исчезает без движения, то это действительно может не
привлечь к себе внимания. Похоже, что и все остальные над этим
призадумались, потому что никто не отреагировал на злобную эскападу Эриха.
сил, куда же можно спрятаться в этом сером мешке Пустоты. Я снова начала
задавать себе всякие вопросы, и под конец решила: "Давай-ка, Грета, жить
своим умом. Надеяться можно только на себя".
твоем распоряжении, - говорила Лили с улыбкой. - Ты не можешь закрыть
черный ход во вчера или парадную дверь в будущее и просто жить своим
настоящим. Но сейчас это сделано для нас: Дверь закрыта, и нам не придется
больше перелицовывать свое прошлое или будущее. Ни Пауки, ни Змеи никогда
не смогут найти нас; разве приходилось кому-нибудь слышать о Станции,
которую нашли после того, как она пропала? И вот что говорили мне знающие
люди. Интроверсия - это конец в том, что касается тех, кто находится
снаружи. Так что нам не угрожают ни Пауки, ни Змеи, нам не нужно снова
быть чьими-то рабами или врагами, и у нас есть Станция, на которой мы
можем жить в новой жизни, Станция, полностью приспособленная для нас.
Бургард и доктор Пешков. Станция - это самообеспечивающийся аквариум, как
и космос. Никому не ведомо, сколь долго в Большом Времени она
использовалась, причем на нее не завозили ни крошки новых материалов -