приближались к нему. Но мог ли он их от себя отогнать? Глядя на то, как он
старался вырвать их из своей груди, уверяя, что они его душат, приходилось
усомниться в этом.
мозгу, и я отчетливо помню, что в то время я мучился страшнейшей головной
болью. Но, может быть, это было лишь совпадение?
продолжать свои наблюдения? Следовало ли считать, что он видел в бреду
несуществующие вещи, или можно было верить тому, что его все
прогрессирующее в своем развитии, все утончавшееся шестое чувство достигло
такой силы и совершенства, что давало ему возможность лицезреть образы, о
существовании которых никто и не подозревал? До сих пор его
глаза-электроскопы улавливали электромагнитный облик таких явлений,
которые мы, обыкновенные люди, способны воспринимать при помощи своих пяти
чувств. Но для него этот облик постепенно становился все более точным, все
более полным. Кто может поручиться за то, что, привыкнув к изобретенным
Прозопом аппаратам, Жан Лебри не пошел еще дальше вперед и не стал
способен различать таинственный мир, населенный существами, образованными
из одного только электричества и состоявшими из таких неуловимых флюидов,
что они уже не влияют на самые чувствительные наши электроскопы? Неужели
он, будучи еще живым человеком, видел незримые существа, про которые мы
можем сказать только то, что они нас, несомненно, окружают? Не живут ли
эти существа за счет человечества, в то время как человечество даже и не
догадывается об этом? Не им ли мы иногда обязаны болезнью, слабоумием,
смертью?.. Лично я не берусь разрешить этот вопрос, потому что мне так и
не удалось установить, в какие моменты Жан Лебри бредил и когда говорил
сознательно.
сутки. Фанни горько оплакивала его смерть.
приближается к нему быстрыми шагами. И, воспользовавшись минутной
передышкой, я поспешил открыть его письменный стол.
искать в других ящиках стола, но не нашел в них ничего похожего на
завещание моего друга. Я тщательно обшарил весь стол и вытащил все ящики,
чтобы иметь возможность осмотреть дно и внутренние стенки. Внезапно я
почувствовал, что на висках у меня выступил холодный пот... Я не нашел
ничего ни за столом, ни под ним. Нигде ничего не было.
принял за совершившийся факт то, что он еще только, быть может, собирался
сделать. Но похищение казалось мне более вероятным. Когда Жан решил
изложить на бумаге свою последнюю волю? Несомненно, еще до последнего
своего припадка, который оказался для него смертельным и который произошел
почти непосредственно после пожара в больнице. Значит, вне всякого
сомнения, завещание было им написано до пожара в тот период, когда мы еще
не были начеку. Тогда же, по всей вероятности, было совершено и само
похищение.
возможности получить бесценные сведения. При одной мысли о том, что мне
придется обратиться к мадам Лебри, чтобы убедить ее согласиться на
вскрытие, я терял всякую надежду.
век моего друга Жана, чтобы в последний раз закрыть его искусственные
глаза.
во что бы то ни стало добиваться разрешения свободно распоряжаться его
останками. Но местные власти, наверное, только бы посмеялись надо мной,
если бы я обратился к ним за таким разрешением. От кого же я мог
рассчитывать получить это право, как не от мадам Лебри?
шло вразрез с ее религиозными убеждениями, с ее принципами и с тем, что
она называла "здравым смыслом". Ее искреннее горе уступило место не менее
искреннему негодованию. Несмотря на все мои старания, она высказала и
мадам Фонтан и Фанни, и даже Цезарине свое возмущение по поводу того, что
я имел "смелость" обратиться к ней с такой "кощунственной" просьбой.
Напрасно говорил я ей, что хочу это сделать лишь ради блага науки, ради
блага всего человечества. Тщетно я упоминал о том, что Жан страдал
совершенно особым видом слепоты, от выяснения которого зависела чуть ли не
вся дальнейшая судьба человечества (казалось бы, достаточно веский довод!)
- и, наконец, то Жан сам в своем ненайденном завещании...
- зайти чересчур далеко в своем "стремлении удовлетворить нездоровое
любопытство".
очаровательное лицо, утомленное от бессонных ночей и побледневшее от горя,
казалось, говорило мне, что лучше всего прекратить этот разговор.
постигла смерть, все управлялось сильной и властной рукой Прозопа.
Невидимый доктор продолжал царить над нами сейчас так же, как царил и
ранее. По его воле было совершено два злодеяния - поджог и кража, и
злодеяния эти торжествующе встали на моем пути к разгадке его тайны. Я был
побежден... Пусть так! Но в таком случае я все-таки должен был по крайней
мере оградить останки Жана Лебри от каких-либо посягательств. Я должен был
предупредить всякую возможность силой или хитростью похитить его
глаза-электроскопы.
предаваясь своим горьким размышлениям. Вдруг я почувствовал смутную ласку.
положение вещей. То время, которое Жан называл "когда я умру", увы,
наступило.
дня, когда я предупредил ее, что нам не следует объясняться жестами в
присутствии Жана, так как он иногда ощущает колебания света и тени, у нее
сразу явились подозрения. Кроме того, ее страшно интриговали наши
совместные с ним занятия, о которых мы никогда никому ничего не говорили.
Наконец, в бреду Жан Лебри, забыв о взятой на себя роли, сам открыл ей,
что видит некоторые явления.
этом не говорил, уважая данную мною клятву.
буду спокоен только тогда, когда наш друг будет уже покоиться в
недоступном склепе. Помогите мне, Фанни.
любящих глаз.
возложить на вас тяжелую, утомительную обязанность. Нужно, чтобы мы с вами
до конца поочередно стояли на своем посту. Нужно, чтобы кто-нибудь из нас
непрестанно был там, при нем. До конца, Фанни. До гроба, до кладбища.
так же, как я сам, чтит его память и будет свято его охранять. Я был
спокоен.
каменщикам и слесарям, конечно с ведома и разрешения мадам Лебри. Она
ничего не имела против того, чтобы та часть могилы ее сына, которая должна
была находиться под землей, была обращена в нечто, похожее на неприступный
блокгауз. Рабочие обещали мне тщательно исполнить все мои требования и,
как только стемнело, приступили к работе.
посту. Я застал ее изнемогающей от усталости.
умерший, на площадку лестницы, так как нам нужно было поговорить. Фанни
сообщила мне, что за весь день не произошло ничего необычайного. С
покойным приходили прощаться лишь хорошо знакомые ей люди. Ей не удалось
заметить поблизости никаких мало-мальски подозрительных лиц.
окружавшего нас полумрака, она добавила с грустью в голосе:
едва стоит на ногах. Она заснула бы у меня на груди, если бы я не сказал
ей:
счастливы мы будем с вами!
меня долгим, страстным поцелуем и убежала к себе, стараясь заглушить свои
рыдания.
Лукьяненко Сергей
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Посняков Андрей