Чтение 18–й страницы книги ~Очищение огнем~

- Кто?

- Ты.

- Ты в самом деле веришь в это?

- Верил.

- А сейчас?

- Не знаю. Я ходил к одному специалисту, который снимает заклятья. Он
говорил много и не сказал ничего.

- Да, так часто бывает. Я знаю здесь одного человека. Хочешь, свожу тебя
к нему?

- Это последняя соломинка...

- Он действительно знает свое дело. К нему приезжают отовсюду.

- Это в самом деле последняя соломинка.

- Кто наговорил тебе такую чепуху?

- Откуда мне знать? - Я осторожно поставил в шкаф последнюю тарелку. - По
крайней мере, это подействовало, раз я вернулся...

- Ты надолго?

- На неделю. Семь-восемь дней, не больше.

- Почему не больше?

- Потому что существует континент Азия, хочешь ты этого ил нет.

- О чем ты? Ты очень забавный, когда пьянеешь... Я поймал ее руку и
повернул ладонью кверху.

- Почему у тебя нет линий?

- Есть.

- Их почти не видно.

Я медленно провел большим пальцем по гладкой мягкой ладони. Это была
необычная, даже пугающая гладкость.

- Щекотно.

- Странно не иметь линий, - сказал я, - Как будто у тебя нет судьбы.

- Пойдем.

Тереза выдернула свою руку и вышла.

Она прошла гостиную и поднялась на второй этаж, всюду выключая свет. Я
следовал за ней. Когда мы пришли в спальню, она разделась, положила кусок
материи на лампу и легла в кровать. Большие спокойные глаза повернулись ко
мне. Я взглянул в окно. Ночь с каждой секундой становилась все чернее,
отрезая дом, парк, ручей, Пролом, город и меня самого от остального мира.

Глава 11

Вскоре после этого - наверное, дня через два - томная задумчивость осени
уступила место ветреной погоде. Зима еще не пришла, и солнце еще светило,
хотя превратилось в маленький белый шарик. И пошли дни, столь похожие друг
на друга, словно это был один бесконечный день.

Три дня, четыре, пять. Мы вставали на рассвете. Пока я занимался
приготовлением завтрака, Тереза начинала утренний осмотр парка. Мне скоро
было дано понять, что она любит делать это одна. Я иногда видел издали, как
она склонялась над вереском, словно о чем-то расспрашивая его, или брала в
руку ветку, как будто прослушивала пульс больного дерева, выдергивала сорную
траву или высматривала в цветке розы тлю.

Возвращаясь, она, похоже, была очень довольна собой, парком и домом.
Прежде чем войти в дом, она в последний раз оглядывалась, словно желая
убедиться, что все на месте и можно начинать день.

Когда я разливал в чашки дымящийся кофе и обжигал пальцы гренками, Тереза
давала мне подробный отчет о том, что произошло за ночь. Шипы у роз
притупились, говорила она, и птицы почуяли холод - только не щеглы, конечно.
Черные дрозды например. Они стали такие задумчивые и все время дрожат. Мы
никогда не говорили о будущем, о котором нам так хотелось не думать.

А потом следовала прогулка. Мы выходили в сумерках рука об руку одни под
розовато-лиловым небом. Наше счастье состояло из тишины, чудесной музыки без
нот.

Однажды, после одной из таких прогулок, наш разговор неожиданно
превратился в философский диспут. В тот день Тереза долго созерцала
окутанные туманом дальние холмы, похожие на каких-то диковинных животных.

- Ты когда-нибудь думал, что может быть за ними?

- Нет, зачем?

- И тебе никогда не хотелось пойти посмотреть?

- Мне это ни к чему. Я и так знаю. Все то же самое.

- Не правда. В мире очень много вещей, которых мы не знаем.

- Есть только одна вещь, - возразил я. - Все вещи это просто ее разные
проявления.

Тогда она взглянула на меня, словно говоря: "Ты ничего не понимаешь!" Но
потом снизошла до объяснения:

- Чтобы узнать эту вещь, надо стать вездесущим - тогда станет ясно, что
все происходит только так, как должно произойти. Так-то вот, - заключила
она, как домашняя хозяйка, которая закончила уборку и довольна тем, что не
оставила ни одной пылинки.

- Не согласен, - опять возразил я. - Все происходит случайно.

- Не правда!

Она бросилась на меня, ударившись головой о мою грудь, - моя трубка,
рассыпая искры, пролетела через всю комнату. Не удовлетворившись этим,
Тереза ухватила меня за щеки и принялась трясти их. Мне удалось схватить ее
за кисти, она попыталась вырваться, стул опрокинулся, и мы оказались на
полу. Последовала борьба. Тереза оказалась сильнее чем я предполагал.
Прижавшись ухом к ее груди, я слышал быстрое ритмичное дыхание. Ее спутанные
волосы упали мне на лицо. Я ощутил запах теплого хлеба.

- Блондинка моя, обожаю тебя! - сказал я. Это мне что-то напомнило.

- Я не блондинка.

- Неважно. Рыжая, зеленая, золотая. Я все равно тебя обожаю.

Мои слова не произвели на Терезу никакого впечатления. Она неожиданно
вывернулась, отскочила и снова прыгнула на меня, прежде чем я успел
защититься. На этот раз она одержала верх. У меня оставалось ровно столько
сил, чтобы ловить ее дыхание, слышать ее стоны и ощущать, как ее радость
переходит ко мне (последовательность, которой неведомо для нас ради своего
удовольствия управляло некое божество), пока мы оба не слились воедино в
радугу, сияющую блаженством.

- Ты очень опасный человек, - сказала Тереза, вставая, когда все было
кончено. Я еще витал где-то в долине Иегосафатской. Натянув брюки и
застегнув ремень, я ползал на четвереньках по полу, разыскивая трубку, очки
и блокнот. Потом я медленно поднялся, все еще ощущая себя счастливым, и
сказал, что, наверное, звери тоже испытывают радость после спаривания. Но
она не слушала.

Становилось все холоднее. Прошло уже шесть дней, и все это время я как
будто только и делал, что колол дрова да сваливал их возле камина. Надо
признать, дом был отлично приспособлен к зиме и лишь слегка поскрипывал на
ветру. Он напоминал большой прочный корабль, идущий с развернутыми парусами,
медленно и величественно, навстречу холодам. Парк тоже был очень красив.
Дом, парк, Тереза и я образовали неразрывное целое, и никто не знал, что из
этого выйдет. Все шло хорошо, пока не наступил последний восьмой день, когда
с утра вдруг подул сильный ветер и стрелка барометра в кухне отклонилась на
несколько делений.

- Всегда так начинается, - сказала Тереза. (Что, моя маленькая?
Несчастье?...) До середины дня она простояла у окна, иногда слегка касаясь
губами оконного стекла, и на нем появлялись и исчезали маленькие пятна
тепла. Я подошел к ней и, чтобы привлечь ее внимание, поцокал языком. Тереза
обернулась и улыбнулась, словно желая показать, что она вовсе не сердится.

В 4 часа Тереза приготовила чай. Потом она набила мою трубку и осторожно
вставила ее мне между зубов. После этого села на пол и, прислонившись к
стулу, на котором я сидел, обхватила руками мои ноги. Каждый ее жест
говорил: останься!

Когда настала ночь, сквозь шум ветра послышался другой звук, постепенно
нараставший. Другой, гораздо более яростный ветер летел из неведомой дали и
гнал перед собой первый. Тереза встала и распахнула окно настежь. Я быстро
закрыл его, заметив, что не хочу увидеть, как она улетит. Эта фраза вызвала
у нее улыбку. И в ту же секунду дом сотрясся до основания. Я подумал:

- Он утонет, наш корабль. Мы оба утонем в этой скорби.

- Обещай, что не уедешь сегодня.

- Я же говорил, что уеду завтра утром.

- Не уходи, пожалуйста, пока я буду спать, - попросила она, стараясь
улыбнуться.

Давай поговорим о чем-нибудь другом. У нас осталась одна ночь.

В эту ночь я был разбужен неприятным ощущением: рядом со мной не было ее
теплого дыхания. Пошарив рукой по простыне, я зажег свет и взглянул на часы:
10 минут пятого. Потом я встал, нашел сигареты и, закурив, вернулся в
постель.

Снаружи стоял такой грохот, что нельзя было различить отдельные звуки.
Вой ветра, дребезжание стекол в старых рамах, стук ставни и шелест ветвей
замерших деревьев - все смешалось. Но если хорошенько прислушаться, тут
присутствовали не только эти звуки: за внешними волнами корчился в судорогах
до самых глубин океан. Настоящий ведьмин шабаш.

Иногда вдруг наступало затишье. Можно было подумать: наконец-то буря
улеглась, пора поднимать паруса и плыть дальше. Но столь же внезапно все
началось вновь, еще яростнее, чем прежде. Прошло 20 минут, а Тереза не
возвращалась. Я решил поискать ее внизу.

В гостиной все было спокойно. Последние красные угольки тлели в камине.
Тихо тикали часы. Но я заметил, что шпингалет на окне был выдвинут. Оно
всегда запиралось у нас на ночь. Я открыл дверь и, поеживаясь, вышел на
террасу.

Полная луна - опять эта бестия - освещала парк. Сильно пахло озоном. Я
вернулся в дом за теплой курткой и отважился на новую вылазку.

Сначала я решил сходить в оранжерею, полагая, что в подобную ночь ни одна
живая душа не решится разгуливать под открытым небом. Но в оранжерее Терезы