И какого расизма, Френсис! Расизма, во имя коего уже завтра целые
народности могут лишиться права числить себя в рядах человечества, а
следовательно, лишиться всех человеческих прав, дабы какой-то Пендлтон
смог продавать их как рабочий скот! Где же в таком случае, Френсис,
пройдет граница? _Она пройдет там, где ее захотят провести сильные мира
сего_. Представьте себе только, что произойдет с туземным населением
колоний или с неграми в Соединенных Штатах, где также существует
дискриминация! Да и вообще со всеми этническими меньшинствами!
броскими заголовками перепечатали статью Дрекслера. "Дурбан экспресс"
поспешила поставить вопрос: "Люди ли негры?"
только о судьбе тропи, даже не о судьбе моего потомства. Боюсь, что вопрос
придется ставить гораздо шире. Сейчас уже недостаточно только установить,
люди тропи или нет - это лишь частный случай, одна сторона главного
вопроса; речь идет о том, чтобы человечество, хочет оно того или нет,
определило раз и навсегда, что же оно собой представляет, дало полное и
исчерпывающее определение, которое не допускало бы различных кривотолков.
Такое определение, при котором права и обязанности человеческого общества
по отношению к своим членам строились бы не на зыбкой основе спорных
традиций и преходящих чувств, церковных заповедей или узкокастовых
требований, что, в сущности, шатко и слишком уязвимо, а на гранитном
фундаменте, на четком знании того, что же на самом деле отличает человека
от прочего животного мира.
по какому признаку мы определяем ее наличие.
чем же отличаются примитивные общества людей от обычного стада животных.
могу заставить весь огромный и величественный судебный аппарат
Соединенного Королевства ответить на этот вопрос. И меня не удовлетворит,
если он просто признает или не признает за тропи право называться людьми:
пусть он также определит и во всеуслышание заявит, на каком основании
принято такое решение.
поскольку я - только я один - могу добиться этого, имею ли я право
уклоняться? Даже если в этом споре я рискую потерять не только свое
счастье, но, быть может, и жизнь?
Вы понимаете, что пустяками британское правосудие с его вековыми
традициями не проймешь. Для этого придется совершить нечто поистине
грандиозное.
Вы, конечно, уже поняли, какое это опасное и трудное предприятие.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
побеждает. Странная пассажирка. Масонское братство женщин. Дерри и
Френсис. Френсис и Сибила. Роды Дерри. Первое крещение человеко-обезьяны.
Первые затруднения с записью гражданского состояния. Страшная ночь.
вчетверо, потом нарочито спокойно поднялась с дивана, на котором она
лежала, вытянувшись во весь рост, не спеша причесалась, подкрасила губы,
закурила сигарету и, набросив плащ, вышла из дому - за покупками, решила
она. Но она миновала бакалейную, мясную лавки, миновала булочную, даже не
повернув головы, даже не выглянув из-под капюшона, который надвинула на
самый лоб. Моросил мелкий и частый дождь, похожий на брызги морского
прилива; сквозь него проступали неясные, как будто полинявшие очертания
холмов Хэмпстед-хайта. Гравий на дорожке скрипел под ногами.
еще недавно она верила, что у нее выработался иммунитет. В последний раз
страсть ворвалась в ее жизнь года три назад, но в ту минуту, когда почва
уже уходила у нее из-под ног, она огромным усилием воли сумела выйти
победительницей. Бедный Джонни! Легкомысленный, непостоянный Джонни,
Джонни - нарушитель спокойствия... Она, как обычно, бросила ему "до
свидания" и даже помахала Джонни из окна вагона. Но она уже знала, что
никогда больше его не увидит. Целый месяц, а то и больше он ежедневно
писал ей - сначала письма, полные недоумения, потом гнева, потом пошли
уговоры, слова нежности, упреки, угрозы, горькая ирония, бешенство и
мольбы. Она не рвала эти письма: она их читала. Читала, рыдая от раскаяния
и переполнявших ее желаний, но так она испытывала свою волю и стойкость.
Наконец перестала читать: на смену пришли усталость и пустота. "У меня
выработался иммунитет", - думала она не без гордости.
любить не страдая? И разве не следует любить не страдая? Страдания любви
унизительны. Она не позволяла себе такой роскоши, как страдания. И
презирала тех женщин, которые потрясали, как славным знаменем, "своим
возвышенным, но - увы - разбитым сердцем".
которой любовь без страданий - не настоящая любовь: действительно ли ты
любишь, если тебе не приходится страдать? Героиня новеллы чувствует себя
униженной и падшей. И в конце концов уходит от этого слишком
положительного человека, который дарил ей слишком безмятежное счастье.
Френсис действительно приобрела иммунитет? Пусть она любит его, а он ее
нет (по крайней мере так ей казалось) - она от этого не страдает. Когда же
наконец в один прекрасный день Френсис поняла, что и Дуг ее тоже любит,
его захватила и увезла на целый год вместе со своим багажом эта женщина.
Нелепые обстоятельства его отъезда приводили Френсис в ярость. Но
чувствовала ли она себя несчастной? Почти нет. То, что она испытывала,
нельзя было назвать страданием. Тут была терпеливая суровая надежда,
напряженное ожидание весточки от него, иной раз тревога и даже - нечего
греха таить - легкие уколы ревности. Но страдания, слава богу, нет!
"Хватит, я больше не способна страдать..." - думала она.
разбивались о ее капюшон.
журналиста. Непокорное сердце заныло, хотелось кричать, и потом снова эта
острая боль, такая нестерпимо знакомая, пронизывающая насквозь все тело...
И все из-за этой размазни, из-за этого бесхарактерного непостоянного
мальчишки...
Нечего сказать, красивая сцена! Френсис яростно высморкалась. Правая нога
соскользнула в лужу. Надо было надеть туфли на каучуке.
хватает наглости писать мне: "В эту минуту я думал о Вас!" Идиот, идиот,
трижды идиот! И я страдаю из-за такого идиота! "Не знаю, будет ли Вам от
этого легче, или же Вы окончательно вознегодуете". Надо же быть таким
дураком!
не похожи на других, - напишет она ему. - Я любила Вас за то бесконечное
доверие, которое я испытывала к Вам. Вы растоптали мое чувство".
великолепное и беспощадное. Но, поставив последнюю точку, она
почувствовала, что в душе у нее пустота, тоскливый холод, такой же унылый,
как эта пелена дождя. Вдруг она спохватилась: я даже забыла о его тропи.
Она пожала плечами. Дождь становился все сильней и наконец перешел в
настоящий ливень. Френсис туже стянула вокруг шеи шнурок капюшона. И вдруг
вспомнила слова из его письма: "Возможно, меня даже повесят". Что еще за
ерунда! - подумалось ей. Типичный газетный стиль!.. Его повесят! И он
воображает, что она поверит... С какой стати его будут вешать? Она не
поняла и половины в этой путаной истории с тропи. Эту часть письма,
несмотря на самые благие намерения, она прочла как в тумане. Надо бы
перечитать его, подумала она, чувствуя, как в душу закрадывается тревога и
раскаяние. Что же было написано в конце? "Жестокое и кровавое дело". Нет,
слова "кровавое" там, кажется, не было. Впрочем, не было и "жестокое".
Почему же тогда ей на ум пришло слово "кровавое"? Там же написано "опасное
и трудное". Но почему же все-таки она решила, что "кровавое"? Страх
зашевелился в душе, охватил все ее существо. Она быстрее зашагала к дому.
"Опасное и трудное предприятие", - вспомнила она подлинные слова. Но что
предстоит ему сделать? И почему, почему "опасное"? Она почти бежала.
характер. Не то чтобы она простила Дугласу измену, но она перестала
называть его про себя "несчастным журналистом" и "размазней". Она снова
взяла письмо, прочла и перечла последнюю страницу. И она знала - да,
хорошо знала, - что он выполнит все, о чем пишет. О мужчины, непонятные
животные! С одной стороны, полнейшая бесхарактерность перед этой мерзкой
Сибилой, а с другой - такая решительность и мужество. И ради кого? Ради
тропи. В первую минуту она почувствовала себя вдвойне оскорбленной. Но
комизм происшедшего помог ей взять себя в руки. Еще раз перечитав письмо,
она уже могла судить обо всем более здраво. Прежде всего она поняла, что с
Суворов Виктор
Белов Вольф
Никитин Юрий
Березин Федор
Прозоров Александр
Никитин Юрий