кому адресовано, и наверняка благотворнее сработает в их сознании, чем
чеканные слова воинского приказа, ставящего все те же задачи. Если бы эти
задачи было так легко выполнить, как запечатлеть их в сознании у каждого!
А вот письмо, этот тихий голос девичьей нежности, из-за тысячи верст
прилетевший в промерзшую фронтовую темень, - что может быть светлее и
ближе для издрожавшегося, оголодалого, изнывшего от долгой разлуки с
близкими человека на фронте?
когда-либо написанных от имени и но поручению строки, он предпочитал такие
слова любви, которые не покажешь другому, не прочитаешь на собрании.
придется когда еще свидеться. По улице проходят последние бойцы нашей
пехотной части, на Оршанском шоссе слышится сильный бой, под вечер,
наверно, тут уже будут немцы. Может, ты меня осудишь за то, что я остаюсь
в этом городе под властью оккупантов, но куда мне идти? Ты знаешь, какое
мое здоровье, к тому же я здесь родилась, здесь выросла, здесь тридцать
лет моей жизни отдано детям и школе, здесь могилы моих стариков и твоего
отца - я остаюсь с ними. Будь что будет!
себе ни покоя, ни места, ведь ты совсем еще молод, а на твоих плечах такая
командирская ответственность. Как ты с ней справишься в такой жестокой
войне, с таким сильным врагом, как эти немцы-фашисты?
и этим все сказано. Правда, теперь я все думаю о тех годах твоей юности,
когда ты сделал свой решающий выбор и стал военным. Может быть, следовало
выбрать иначе? Возможно, прав был твой бухгалтер-отец, видевший иным твое
будущее? Ты знаешь, сколько он потратил усилий, чтобы развить в тебе еще
детские твои способности к искусству, и как льстили ему похвальные отзывы
о них Пэпа и самого Добужинского. Но что делать? Выбор сделан, и теперь
поздно сожалеть об этом.
себя! Мы свое прожили, твое же - все впереди, если бы не эта проклятая
война, так неожиданно свалившаяся на наши головы! Я тебя прошу лишь об
одном - без крайней нужды не лезь на рожон, подумай, прежде чем рисковать
жизнью, помни, как это ужасно для родителей - переживать своих детей. Твоя
мама. Витебск, 9 июля 1941 года".
скорбно-печальной улыбкой думал: "Милая, добрая, наивная мама, если бы это
было возможно..."
содрогнулся от испуга, от неясного сознания того, что случилась беда.
Оставленные на ящике часы показывали четверть пятого, он их сунул в карман
и выскочил из землянки, ошеломленный тем, что происходило снаружи.
треском и гулом, по всему поднебесью, сверкая, неслись, перекрещиваясь и
обгоняя друг друга, десятки огненных трасс, над высотой то и дело взмывали
в небо ракеты, синим дрожащим светом заливая переходящий в болото склон.
Там же, слышно было, грохнуло несколько гранатных взрывов, и над болотом,
батальонной цепью и пригорком густо неслись, сходясь и рассыпаясь в черной
темени неба, огненные нити трасс.
грохот и густое сверкание вокруг, бой шел у немцев, его роты молчали.
Скорее всего, как он того и боялся, это напоролись за болотом разведчики.
полк", а сам, крикнув Гутмана, пустился по траншее в поле.
дрожаще-подсвеченной темени навстречу этому грохоту вниз, к цепи седьмой
роты, думая, что теперь придется выручать разведчиков, если только еще
можно их выручить. Если оба они не распластались на склоне. Конечно, при
этом опять не избежать неприятных объяснений с Гунько, но что делать? К
объяснениям ему не привыкать.
озабоченно поглядывая на высоту, однажды упал, выругался и, пригнувшись,
догнал комбата:
мигающим светом склона, на котором, однако, отсюда ничего не было видно, и
думал, что, наверно, разведчики влипли как следует, наверно, им уже не
помочь. Чуть замедлив свой бег, он начал примечать опытным взглядом все
высверки пулеметных трасс, которые он умел отличать среди множества других
автоматических выстрелов и, омрачаясь, понял, что их много. Он такого не
ждал. Он насчитал их не меньше шести, хотя, конечно, это была лишь часть
хорошо организованной системы пулеметного огня, всю ее теперь они не
раскроют.
темных окопчиков, тревожно смотрели на беснующуюся огнем высоту, ждали,
что последует дальше. Он взял в сторону, сгибаясь, пробежал к знакомой
приблиндажной траншейке, в которой уже жалось несколько человек и слышался
голос Самохина:
комбату, следом влез Гутман, и Самохин сообщил озабоченно:
вниз!
пригнувшись, побежал вдоль цепи, и близкая огненная очередь, едва не сбив
с него голову, толстым сверкающим жгутом пронеслась над бойцом. Когда она
затухла, стало видно, как несколько человек нерешительно выбрались из
своих окопчиков и упали в темени, наверно не решаясь куда-то бежать без
команды.
болоте, трассирующие светляки рикошетов со шмелиным гудом разлетались в
разные стороны. Наконец Гамзюк собрал всех и только сбежал к болоту, как
рядом, в траншейке, кто-то обрадованно воскликнул:
кустарнике ощущалось какое-то движение. Наверно, это заметили уже и бойцы
Гамзюка, кто-то там, пригнувшись, взял резко в сторону. Минуту спустя
несколько бойцов уже повернули обратно на взмежек, одна тесная группка их
свернула к траншейке.
кто-то принялся расстегивать на нем шинель, а на бруствер тяжело опустился
Нагорный.
дыша, он распахнул на себе шинель, скинул шапку и долго еще не мог
вымолвить слова.
там эта... Спираль...
взял, потянул...
лежавшего на земле бойца, и комбат, поморщившись в темноте, заметил, что
там уже появилась маленькая фигурка Веры. - Туда как ползли, не было. А
потом натянули...
выговориться о том, что занимало больше всего. Факт появления там спирали
Бруно не облегчал положения, скорее наоборот. Но важнее все-таки было
узнать о минах.
и сзади как зашурудят что-то, да так сильно...
пруду. Ну а тут его и ранило...
смело.
охватившее его с самого начала этого переполоха, понемногу спало. Самое
Влодавец Леонид
Орловский Гай Юлий
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Майер Стефани