Чтение 18–й страницы книги ~Призвание варяга~

Господь кого обидит рассудком... К тому же свекровка твоя настолько же
незаконна, как и сей мальчик, верно? Да какой он мальчик?! Сколько тебе,
Карлис? Какого ты года?"

- "Пятьдесят восьмого, Ваше Величество!"

- "Да вы же, - ровесники с Шарлоттой - кто бы мог это подумать?" -
Государыня многозначительно смотрит на племянницу, а та вдруг почему-то
начинает краснеть, как малая девочка, - "А твой брат Кристофер -
пятидесятого?"

- "Никак нет - сорок девятого года рождения. У наших матерей - большая
разница в возрасте".

Государыня растерянно хмурится и, лукаво посмотрев на племянницу,
бормочет, смущенно разводя руками:

- "М-да... Как же это я могла забыть? Совсем постарела бабуся", - затем
снова оборачиваясь к Карлису, - "Друг мой, важные государственные дела
оторвали коменданта рижского гарнизона, и его юной жене некому составить
компанию. Не мог бы ты сопроводить ее домой в Ригу и побыть ее секретарем?
Так что иди и собери вещи, - через час ты выезжаешь с твоей госпожой".

Юноша медленно встает с колена и смотрит на матушку. У него такие же
темно-соломенного цвета волосы и такие же - серо-голубые глаза. Даже его
острый нос сходен с матушкиным -- еврейским. Со стороны их можно принять за
брата с сестрой (и многие впоследствии впадут в эту ошибку). Молодая
женщина, наконец, мягко вынимает свою руку из руки юноши - все это время они
стояли, держась за руки, а тот будто опомнившись, наклоняется было вперед,
но правительница Риги запретительно качает головой. При этом она со
значением показывает взглядом на венценосную тетку, а глаза ее счастливо
улыбаются. Юноша чуть кивает, показывая, что понял запрет, улыбается ей в
ответ и выходит из покоев Императрицы.

Племянница оборачивается к Государыне и в глазах ее ярость:

- "Вы обещали мне мужа! Зачем Вы подсунули мне пьяного, вонючего
старика, когда у вас на примете был его родной брат?"

- "Но он -- простой латыш, милочка!" - тетка с затаенной усмешкой
смотрит на родственницу, а та всплескивает руками.

- "У него глаза -- не раба! Кто этот человек? Почему у него столь
странная внешность? Почему я его раньше не видела?"

Государыня пожимает плечами:

- "Говорят, что брега Даугавы не дружны меж собой. Болтают про каких-то
даже разбойников и пиратов, нападающих на польских купцов -- на суше и море.
Но мне ничего не известно об известной пиратской фамилии Уллманисов, которые
по польским ябедам вроде бы разоряют чуть ли не их города.

Если б я знала об этом, мне пришлось бы их наказать, а слухи бытуют,
что Уллманисы втайне сроднились аж с Бенкендорфами -- моими правителями
Лифляндии. Если сие подтвердится, я даже не знаю что делать, - для России не
принято, чтоб генералы женились на юных разбойницах, а регулярные части в
одном строю с бандами нападали на наших соседей. Я ничего об этом не знаю,
но у тебя теперь будет шанс взглянуть на рижские доки с темной их стороны. И
насколько я слышала, знакомства в сих доках порою важнее милостей многих
баронов... Но ты ведь и в Зимнем больше якшалась с прислугой, чем с
фрейлинами".

Матушка выходит на улицу, к ней подходит отец, они вместе садятся в
карету, и он, не теряя времени даром, целует ее. Первые мгновения матушка
сопротивляется, но потом ее руки слабеют и даже - сами начинают обнимать
плечи отца, а губы лихорадочно отвечают на его поцелуи. И только когда юноша
заходит за пределы дозволенного, она приходит в себя, вырывается из жарких
об(r)ятий возлюбленного и шепчет ему на ухо. Тот кивает, они приводят друг
друга в порядок, и отец выходит отдать приказ кучерам.

Впоследствии родители в один голос и по очереди мне признавались, что
это было какое-то наваждение. Они не видали друг друга до этого, состояли в
законных браках и представить себе не могли, что меж мужчиной и женщиной
бывают такие безумия. Это какая-то химия, - люди будто чуют что-то в
партнере и это их сводит с ума, бросая друг к другу в постель. Навсегда,
пока смерть не разлучит их. (Матушка по секрету признавалась однажды нам с
Дашкой, что мой дядя Кристофер в постели -- весьма впечатляющ, но не больше
того. Впрочем, если бы матушка не встретилась с нашим отцом, она бы всю
жизнь думала, что Кристофер -- верх совершенства.)

Когда Уллманис вернулся назад, лицо его - бледно, как смерть. Матушка,
теряясь в догадках, не выдерживает и спрашивает, что случилось. На это юноша
отвечает:

- "Там, на улице -- Государыня... Она задержала меня, сказав, что Рига
не может обойтись без хозяина и раз у Кристофера Бенкендорфа не будет детей,
он с женой обязан помереть от оспы, а я стало быть - Наследник. С чем она
меня и поздравила".

Матушка бледнеет, она невольно отшатывается от юноши. Взгляд ее
становится немного затравленным. Но тут сосед решительно обнимает ее за
плечи и теперь уже по-хозяйски лезет в ее штаны. Матушка пытается остановить
нахальную руку, но сын рижского бургомистра строг:

- "С этой минуты ты для меня не Хозяйка, но лишь кобыла в табуне
Бенкендорфов. И ты станешь покорна моей жеребячьей воле, иначе, по конскому
обычаю - я тебя покусаю", - при этом юноша задорно и многозначительно
подмигивает, крича громовым голосом, - "Эй, кучер! Вези-ка нас в Ригу. Да
потихоньку, - не дрова перевозишь! И не останавливаться, пока я не скажу!"

Затем он снова пытается залезть в матушкины штаны, но рижская
градоначальница внезапно резко бьет его по рукам и, притягивая к своему лицу
лицо гиганта, шепчет:

- "Друг мой, коль тебе пристало играть в жеребцов - ради Бога, я
составлю тебе компанию. Но герб моей семьи -- "Белая Лошадь", а на ней ездит
лишь Госпожа Смерть! Давай погодим, да посмотрим стоит ли Ливонскому Жеребцу
покрывать Лошадь Бледную!" - с этими словами матушка решительно защелкивает
пряжку на ремне своих штанов и с легкой улыбкой смотрит на ухажера.

Тот в первое мгновенье растерян, потом обозлен, кровь Бенкендорфов
ударяет ему в голову, он пытается действовать силой. Женщина не
сопротивляется жарким поцелуям и об(r)ятиям, но, не отвечая на них, продолжает
разглядывать избранника. Наконец, тот теряется, смущенно краснеет, и
принимается лихорадочно расстегивать крючки у себя на камзоле. Один из них
зацепляется за какую-то ниточку и никак не хочет отцепляться, а юноша
начинает его отчаянно дергать. Тогда женщина ласково прерывает его
лихорадочные движения, и целуя любовника, шепчет:

- "Позволь, я помогу тебе. И не впадай в крайности. Коль уж мы играем в
Жеребцов и Кобыл, не становись ни ослом, ни мерином. Я всего лишь прошу тебя
не гнать лошадей... Помягче. Понимаешь?"

Юноша, несмотря на давешнюю обиду, светлеет лицом и понимающе
улыбается. Потом он жестом просит даму подняться со скамьи, поднимает ее и
вытаскивает из ящика под скамьей огромную медвежью шкуру. Со смехом
закутывает в нее свою возлюбленную и об(r)ясняет:

- "Ночью может быть холодно, а я не люблю останавливаться в русских
ямских избах, - там слишком грязно для моего вкуса. Как тебе эта шкура? Ты
же просила помягче!"

Женщина смеется в ответ и просит:

- "Останови карету. У меня нога затекла".

Карета останавливается посреди тракта. Мужчина и женщина выходят на
дорогу, - они оба в сапогах, штанах травянистого "ливонского" цвета и фасона
- схожего с офицерским. На обоих рубашки: на матушке - белая шелковая
кружевная, а на отце - небеленая из грубого льна. Рубашки у обоих
расстегнуты от ворота до груди, но кругом нет никого, перед кем стоило бы
стесняться, - кучера с охраною не считаются. Они вдвоем идут по жаркой
летней дороге из Санкт-Петербурга в Ригу и о чем-то разговаривают и
рассказывают друг другу, а их кареты и верховые охранники потихоньку следуют
за ними. Жарко.

Матушка с интересом указывает на сорванный крючок на камзоле отца:

- "Впервые вижу в латышах такую горячность. Мне казалось, что вы куда
более сонный народ".

Отец невольно краснеет, немного теряется, но с вызовом говорит:

- "А ты разве не знала, что меня зовут Турком?"

Матушка вызывающе вдруг смеется:

- "Хотелось бы знать -- почему?!"

- "У нас вообще-то покойный род. Один лишь мой дед всегда был
мечтателем, да сорви - головой. Когда при Анне здесь были курляндцы, все
честные протестанты прятались по лесам, иль уехали из страны. Так дед мой
стал пиратствовать в южных морях и с турецкого судна снял пассажирку. У нее
было свадебное путешествие, так дед убил ее мужа и привез сюда -- в Ригу. С
тех пор наша ветвь дома Уллманисов -- темнее обычного и славится горячностью
норова. Вот и зовут нас все -- Турки. Но если б не эта горячность, не был бы
я Бенкендорфом!"

Матушка с заискиваньем заглядывает в глаза юноши:

- "Ой, как это мне интересно!"

- "Однажды мама моя танцевала в порту босоногой с дедовыми пиратами.
Она почиталась самою красивою девушкой за тонкий стан, синие глаза и черные
волосы. Такого не бывало у прочих латышек, а мужчины любят обладать чем-то
особенным. Все рижские моряки сходили по маме с ума и к ней сватались. Да не
всякому дозволят взять в жены дочь главного пирата всей Риги!

И вот, когда она танцевала, к толпе под(r)ехал сам бургомистр -- генерал
Карл Александр фон Бенкендорф. Мой отец сказал маме с лошади: "Садись-ка в
мое седло, милая и сегодня мы станцуем с тобой у меня - в магистрате!"

По нашим обычаям Хозяину не стоит отказывать, да и предложение было при
всех, так что ничем не нарушало девичьей Чести. Любой латышке лестно
получить содержание у барона, да еще перед миром. Это значит, что барон
обещает содержать не только ее, но и всех ее отпрысков.

Но в матери моей взыграла турецкая кровь. Она крикнула господину: "Нет
уж, если ты думаешь танцевать со мною в твоем магистрате под бургомистерским