Чтение 18–й страницы книги ~Черная беда~

Интернат. Дом престарелых. Дом последнего моего убежища и пристанища.
Конец. Тупик. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. По
коридору везут каталку с трупом. Дедушки и бабушки обсуждают завтрашнее
меню. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. Мои
сверстники-инвалиды организовали комсомольское собрание. Директор интерната
зачитал в актовом зале приветственную речь, посвященную очередной годовщине
Великой Октябрьской социалистической революции. Я выписываю в тетрадку
неправильные английские глаголы. Дедушка, бывший заключенный, во время
очередной пьянки проломил костылем голову соседу по палате. Бабушка,
заслуженный ветеран труда, повесилась в стенном шкафу. Женщина в инвалидной
коляске съела горсть снотворных таблеток, чтобы навсегда покинуть этот
правильный мир. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы.

Все правильно. Я -- не человек. Я не заслужил большего, не стал
трактористом или ученым. Меня кормят из жалости. Все правильно. Так надо.
Правильно, правильно, правильно.

Неправильные -- только глаголы. Они упрямо ложатся в тетрадку,
пробираются сквозь шелест радиопомех. Я слушаю неправильные глаголы
неправильного, английского, языка. Их читает неправильный диктор из
неправильной Америки. Неправильный человек в насквозь правильном мире, я
упорно учу английский язык. Учу просто так, чтобы не сойти с ума, чтобы не
стать правильным.

Трость

Дом престарелых. Страшное место. От бессилия и отчаяния люди черствеют,
души их покрываются непробиваемыми панцирями. Никого ничем невозможно
удивить. Обычная жизнь обычной богадельни.

Четыре нянечки катили бельевую тачку. В тачке сидел дедушка и истошно
орал. Он был не прав. Сам виноват. Накануне он сломал ногу, и сестра-хозяйка
распорядилась перевести его на третий этаж. Третий этаж для человека со
сломанной ногой -- смертный приговор.

На втором этаже оставались его собутыльники или всего лишь знакомые. На
втором этаже еду разносили регулярно, а нянечки выносили горшки. Ходячие
друзья могли позвать врача или нянечку, принести печенье из магазина. На
втором этаже гарантированно можно выжить со здоровыми руками, продержаться
до тех пор, пока не заживет нога, пока снова тебя не причислят к ходячим, не
оставят в списке живых.

Дедушка грозно кричал о своих бывших заслугах на фронте, объяснял про
сорок лет шахтерского стажа. Строго грозил пожаловаться вышестоящему
начальству. Дрожащими руками протягивал в сторону нянечек горсть орденов и
медалей. Чудак! Кому нужны были его побрякушки?

Тачка уверенно катилась по направлению к лифту. Нянечки не слушали его,
делали свою работу. Крик дедушки стал тише, он перестал угрожать. Отчаянно
цепляясь за свою никчемную жизнь, он уже только просил. Умолял не переводить
его на третий этаж именно сегодня, подождать пару дней. "Нога заживет
быстро, я смогу ходить", -- тщетно пытался разжалобить нянечек бывший
шахтер. Потом заплакал. На мгновение, всего лишь на мгновение он вспомнил о
том, что был когда-то человеком. Дернулся из тачки, вцепился мертвой хваткой
в дверцу лифта. Но что могут поделать старческие руки с силой четырех
здоровых теток? Так, плачущего и стонущего, его и закатили в лифт. Все. Был
человек, и нет человека.

x x x

Разными путями попадали в наше заведение постояльцы. Кого-то привозили
родственники, кто-то приходил сам, устав бороться с тяготами вольной жизни.
Но увереннее всех, проще остальных чувствовали себя в богадельне зэки.
Бывшие заключенные, матерые волки, не нажившие себе на свободе ни дома, ни
семьи, попадали прямиком к нам после окончания своего тюремного срока.

Шум, крики с утра. Нянечки орут матом на сухонького подвижного
старичка. Напрасно орут. Он и на самом деле не хотел прибавить им работы.

Все было как всегда. Они играли в карты с соседом по палате, пили
водку. Карта пошла не в масть или сосед попытался мухлевать -- не разберешь,
да только двинул дедушка своего собутыльника тростью по голове так, что
кровью из разбитой головы оказались залиты и комната, и туалет, куда
потащился покалеченный картежник, и коридор от палаты до туалета. Не хотел
он пачкать пол, не хотел, так получилось.

Старичок сразу по прибытии в интернат залил обычную алюминиевую трость
свинцом, ходил, опираясь на нее. Тридцать лет тюремного стажа приучили его
заботиться о своей безопасности. А хорошая тяжелая трость в драке не
помешает. Любил он свое орудие, нравилось ему иметь под рукой абсолютную
гарантию личной неприкосновенности. А за испачканный пол он искренне
извинился. Его простили, но от греха подальше перевели на всякий случай в
отдельную комнату.

Как всегда, с утра пораньше нянечки подняли шум. Все нормально, ничего
страшного. Дедушку-зэка разбил инсульт. Инсульт -- это серьезно. Проснулся
дедушка, а правая половина тела не подчиняется пораженному мозгу. Правая
рука висит плетью, правая нога не шелохнется. Улыбка в пол-лица, и страшный
приговор -- третий этаж. Бегает суетливая сестра-хозяйка, отдает
распоряжения. Нянечки уже позавтракали, весело, не спеша идут выполнять волю
начальства. Можно не торопиться -- дедушка никуда не денется.

Только не торопился зэк на тот свет. Не надоело ему солнышко, не выпил
он еще свою норму водки. Тяжело кряхтя, перехватил трость левой рукой,
лежал, ждал.

Пришли нянечки. Удивленно смотрели они на старика с поднятой тростью.

Зэк с ходу, не давая опомниться, глянул на вошедших, заговорил. Тяжелый
колючий взгляд затравленного зверя, тяжелая трость не дрожит в руке пожилого
человека.

-- Что? Брать пришли, суки? Давай, подходи. Ты первая будешь? Или ты?
Голову проломлю, обещаю. Не убью, так покалечу.

Уверенно смотрел, прямо. Понимал мужик, что на понт берет. Что он,
парализованный, мог поделать? Навалились бы все вместе, отобрали палку.
Только никому не хотелось быть первой. Боялись увечий, палки его боялись.
Ведь ударит, уголовник, не пожалеет.

Ни секунды не колебались женщины, вышли все разом. Сестра-хозяйка
бегала по коридору, кричала на них, уговаривала -- бесполезно. Ей
посоветовали войти к зэку первой и отобрать палку.

В бессильной злобе сестра-хозяйка вызвала участкового.

Участковый, серьезный мужик, пару лет до пенсии. Приехал на срочный
вызов, военная выправка, пистолет в кобуре.

Зашел в комнату к зэку, посмотрел на нарушителя общественного порядка.
На постели лежал сухонький старичок и зачем-то держал в руке трость.

-- Нарушаешь общественный порядок?

-- Что вы, гражданин начальник, какой порядок? Не видите, как скрутило?

Милиционер нагнулся над больным, откинул простыню.

-- Врача вызывали?

-- Медсестра приходила, укол сделала.

-- А от меня что им надо?

-- Вы у него палку отберите, а дальше мы сами, -- встряла в разговор
сестра-хозяйка.

-- Выйдите, гражданка, не мешайте производить следственные действия, --
цыкнул на нее милиционер. Прикрыл дверь, пододвинул стул к кровати, сел.

-- Менты на зоне так не лютовали, как они, -- начал оправдываться зэк.
На третий этаж меня хотят перевести, там у них отделение для доходяг.

-- За что?

-- Кто их знает? Бабы...

-- Бабы, -- задумчиво повторил участковый, -- не понимаю я их.

Помолчали.

Участковый встал, вышел из комнаты.

-- Так, гражданки. С подопечным вашим проведена воспитательная беседа,
он обещал исправиться и общественный порядок больше не нарушать. А если что
серьезное совершит, вы не сомневайтесь, приедем, протокол составим и
привлечем его к ответственности по всей строгости закона.

Поправил фуражку, глянул недобро на теток в белых халатах и пошел к
выходу.

А дедушка отлежался после инсульта. То ли уколы сердобольной медсестры
помогли, то ли звериная жажда жизни вытянула его с того света, но стал он
потихоньку сначала садиться, затем встал на ноги. Так и ходил по интернату,
подволакивая парализованную ногу, уверенно держа трость в левой руке.
Хорошая трость, тяжелая, отличная вещь, надежная.

Грешница

Дом престарелых. День перетекает в ночь, ночь плавно переходит в день.
Времена года сливаются, время уходит. Ничего не происходит, ничего не
удивляет. Одни и те же лица, одни и те же разговоры. Только иногда хорошо
знакомая реальность встрепенется, взбунтуется и выдаст что-нибудь совсем
необычное, не укладывающееся в простые и привычные понятия.

Она жила в интернате всегда, кажется, со дня его основания. Скромная и
тихая, маленький человек в большом и жестоком мире. Маленькая женщина. Рост
ее не превышал роста пятилетнего ребенка. Маленькие ручки и ножки были
непрочно скреплены хрупкими суставами, так что ходить она не могла. Лежа
лицом вниз на низенькой платформе с подшипниками, ножками она отталкивалась
от пола, так и передвигалась.

Работала эта женщина в цехе ритуальных услуг. Был такой цех при нашем
скорбном доме. Украшения на гроб, венки из искусственных цветов и прочую
похоронную мишуру делали интернатовские бабушки почти для всех покойников