когда автомобилисты на поворотах включали дальний свет: одинокие,
безжизненные, пестро выряженные куклы, они даже не улыбались, когда машина
проезжала мимо них. На темном фоне ночи их залитые ярким светом белые ноги
всегда напоминали Альберту деревянные фигуры на рострах, и казалось, что
стоят они на затонувших кораблях. Когда снова и снова на поворотах он
включал фары и яркий свет выхватывал их из тьмы, он удивлялся, как точно
они выбирают для себя место, но еще ни разу он не видел, чтобы машина
остановилась и увезла какую-нибудь из девушек.
закрывался всю ночь. Здесь он выпивал стакан пива и рюмку водки, чтобы
оттянуть возвращение домой. Хозяйка уже знала его, потому что у Неллы
часто бывали гости и он всегда развозил их по домам, лишь бы не оставаться
наедине с Неллой. Он подолгу засиживался в этом кабачке и думал о делах,
которые помимо воли всплывали в памяти из-за Неллиных гостей. За столиками
обычно сидели несколько матросов с рейнских пароходов, они играли в кости,
из репродуктора доносились тихие далекие голоса. У печки с вязаньем сидела
маленькая темноволосая хозяйка. Она всегда рассказывала ему, что и для
кого вяжет: светло-зеленый свитер для зятя, коричнево-красные перчатки для
дочки; но чаще всего она вязала прелестные маленькие штанишки для внучат.
Узор для этих штанишек она придумывала сама, часто она спрашивала у него
совета, и несколькими штрихами он уточнял ее рисунки. Однажды он даже
посоветовал ей вывязать на светло-желтой юбочке для четырнадцатилетней
внучки темно-зеленые бутылки с пестрыми наклейками. Он набрасывал узор
цветными карандашами, которые всегда носил при себе, на белой оберточной
бумаге, в которую она завертывала холодные котлеты или биточки для
матросов. Иногда, если он задумывался над событиями, о которых напоминали
ему Неллины гости, он засиживался до трех, а то и до четырех часов утра.
но газета выставила его, и он вернулся после смерти Лин, по настоянию
Неллы, обратно в Германию, и Неллин отец устроил его на своей мармеладной
фабрике, чтобы ему не быть на виду. До самого начала войны он вместе с
Раймундом вел там небольшой отдел статистики сбыта, и все средства они
тратили не столько на то, что принесло бы пользу фабрике, сколько на
всякие пустяки, придававшие им самим благонадежный вид: по первому
требованию они могли доказать, что занимаются разумной и никак не
связанной с политикой деятельностью, что они включились в так называемый
трудовой процесс. В их кабинете всегда было достаточно беспорядка, чтобы
вызвать представление о самой кипучей деятельности. На чертежных досках
кнопками были приколоты эскизы, вокруг валялись тюбики и кисти, на полках
стояли открытые бутылки с тушью, и каждую неделю из отдела сбыта приходила
смета, заполненная цифрами, которые они переносили на свои таблицы, -
аккуратные столбики цифр, расписанные по всем землям Германии,
превращались в миниатюрные мармеладные ведерки на пестрых географических
картах.
мармелада и так быстро обрабатывать цифровые данные, что в любую минуту
могли точно сказать, где и в каком количестве ели и едят тот или иной сорт
мармелада. Вершиной их цинизма явилось составление памятки, которую они
назвали "Производство и сбыт ароматических конфитюров фабрики Гольштеге" и
выпустили в 1938 году к двадцатипятилетнему юбилею фирмы. Это была
отпечатанная на бумаге ручной выработки ярко иллюстрированная брошюра,
которую они бесплатно разослали всем потребителям. Альберт рисовал все
новые и новые рекламные плакаты, Рай придумывал к ним стихотворные
подписи, а вечера они проводили вместе с Неллой и теми немногочисленными
друзьями, которых еще могли сохранить в 1938 году. Чувствовали они себя в
ту пору не очень хорошо, и по вечерам скрытое раздражение невольно
прорывалось, особенно когда к ним приходил патер Виллиброрд. Рай ненавидел
патера Виллиброрда, который теперь изо всех сил раздувает шумиху вокруг
имени Рая, и кончалось это обычно тем, что своими насмешками они выживали
Виллиброрда, а как только он уходил, напивались и обсуждали возможность
эмиграции. Утром они являлись на фабрику с опозданием, головы у них
трещали, и, зачастую охваченные внезапной яростью, они разрывали в клочки
все рисунки и диаграммы.
рисунки, новые краски для привлечения покупателей, создавали графические
характеристики различных сортов мармелада. Последним их творением, до того
как обоих отправили на фронт, явился исторический обзор, в котором Рай
поставил себе целью доказать, что, начиная с каменного века, все народы -
римляне, греки, финикийцы, иудеи, инки и германцы - радостно вкушали
мармелад. В этот труд Рай вложил всю свою фантазию, а Альберт - свой
талант художника, и у них получился шедевр, доставивший фабрике множество
новых покупателей. Но в этом уже не было необходимости. Пришел новый
потребитель, который начал поглощать мармелад без всякой рекламы: пришла
война.
они натыкались на валявшиеся по обочинам дороги жестяные банки из-под
повидла производства их фабрики. Этикетки, отпечатанные по эскизам
Альберта, подписи, составленные Раем. Французские дети играли в футбол
этими банками, для русских женщин они были ценным приобретением, и даже
когда наклейки давно уже были содраны или смыты, а банки измяты и
заржавлены, все равно они узнавали их по штампованной монограмме "Э.Г." -
Эдмунд Гольштеге (так звали Неллиного отца).
узнавали эти жестянки, пальцы сами отыскивали выпуклые буквы "Э.Г." и
стилизованную вишню, творение Альберта.
развалинами и падалью, но и жестяными банками из-под повидла и мармелада.
В Польше и во Франции, в Дании и Норвегии, на Балканах всякий мог
прочитать изречение, сочиненное Раем: "Глуп тот, кто сам варит себе
варенье: Гольштеге сделает это за тебя". Слова: "Глуп тот, кто сам варит
себе варенье" были отштампованы крупными красными буквами, остальные -
чуть помельче. Это изречение явилось результатом продолжительнейшего
совещания с дирекцией, за которым последовала развернутая кампания против
всех, кто сам варит варенье. Но кампанию пришлось приостановить из-за
вмешательства органов пропаганды, которые со своей стороны считали варку
варенья одной из исконных добродетелей истинно немецких домохозяек. Но
этикетки и плакаты были уже отпечатаны, а тут началась война, и этот
вопрос никого больше не занимал, их так и наклеивали и притащили даже в
глубь России.
фронтах, но даже вдали друг от друга они видели одно и то же - в
предместьях Варшавы и у Амьенского собора валялись все те же немецкие
жестянки из-под мармелада.
хорошенькими крохотными ведерочками из хромированной Жести - рекламные
сюрпризы, которые бесплатно выдавались каждому, кто купит три больших
банки, а Неллина мать считала не лишним всякий раз сообщать им, что дела
идут превосходно.
- пиво совсем выдохлось. Потом оглядел батарею бутылок на стойке и, не
поднимая головы, сказал:
поднял голову, взглянул на нее: хозяйка дремала. По радио женский голос
тихо пел какую-то мексиканскую песню. Он встал, прошел за стойку и сам
налил себе кирша, потом поднял клубок шерсти и спицы и посмотрел на часы:
было три часа утра. Он медленно, почти по каплям, выпил кирш и раскурил
трубку. Нелла, конечно, еще не легла, - ему так ни разу и не удалось
переждать здесь, пока она уснет. Все, что он ей ни скажет, вернувшись, она
выслушает с великой покорностью: про ненависть Рая к Виллиброрду, про
циничность и снобизм Рая и про то, что за пять последних лет жизни Рай не
написал ни одной строчки стихов - только рекламные лозунги, и про то, что
она тоже повинна в создании лживой легенды.
тотчас проснулась и с улыбкой сказала:
ограбить.
подождал хозяйку, которая, опустив на дверь железную решетку, запирала ее.
только тяжелые грузовики с овощами шли в сторону рынка.
и поехал домой, по-прежнему не торопясь.
стаканы, чашки, тарелки с остатками бутербродов, раскрошившееся печенье в
вазочках, пустые коробки из-под сигарет, даже пепельниц она не вытряхнула,
бутылки громоздились на столе, валялись пробки.
сквозь стены комнаты. Временами ему казалось, что она уже целую вечность
сидит в этом кресле и вечно будет сидеть в нем, и он пытался мысленно
охватить все значение и смысл слова "вечность"; в прокуренной комнате,
откинувшись, сидит она в зеленом кресле, курит и неподвижно смотрит
куда-то вдаль. Она сварила кофе, кофейник накрыла старым колпаком, чтобы
не остыл, и когда она сняла колпак, у Альберта было ощущение, что свежая
зелень кофейника - единственная свежесть в этой комнате, где даже цветы,
принесенные гостями, тонули в табачном дыму, а на столике в передней
валялись еще обернутые в бумагу букеты. Неллина безалаберность-всегда
казалась ему очаровательной, но с тех пор как они жили вместе, он