слесарь, но находившийся в цехе в должности завхоза.
установки, Рыжов первым делом вызывал Скамейкина.
спали в кабинах? Где вы были в девять часов, товарищ Скамейкин?
летом, удалялся.
кричал:
бы мне хоть раз в жизни найти завхоза, чтобы он лопаты с черенками имел,
чтобы он деревья белил?
потому что на последней оперативке директор пообещал прийти проверить,
покончил ли Рыжов с грязью вокруг крекингов.
дворового цеха, но директора слегка побаивался.
отдельно?
очень надолго. Потом он приплетался ни с чем.
Приходилось крутиться. Скамейкин тем был хорош, что числился он слесарем,
платили ему зарплату, правда, выше, чем настоящему завхозу, зато, в случае
если бы пришла комиссия, Скамейкин изобразил бы из себя слесаря.
пар рукавиц?
и поминал всех святых. И если Алексей был поблизости, то украдкой
поглядывал на Алексея.
многие не терпели, в цехе рабочие и инженеры его любили и уважали. Они
привыкли к его резкости, его остроты им нравились. Говорили: "Ну, цирк!"
"Наш дает!" Рыжов был "наш". И хотя он очень любил в субботу удирать на
рыбалку, он кровью был спаян с этими крекингами, с этими людьми.
лишением премии, но однажды Алексей обратил его внимание на какую-то
мелкую неисправность, и Рыжов надулся, несколько дней обходил Алексея, как
заразного. - Когда Алексей высказывал Рыжову свои технические соображения,
тот только покачивал крупной головой. "Ох, реконструкция!" - вздыхал
Рыжов, и это было похоже на проклятие.
поправлял Рыжов. Он все еще не определил своего отношения к реконструкции,
но знал, что лично ему эта реконструкция доставит много хлопот. Он стал
проводить на заводе гораздо больше времени, чем обычно, и Алексей понимал,
что этот начальник цеха, сидящий в своем дощатом кабинетике на фоне
спортивного кубка и колбы с водой, может оказаться тяжелым препятствием.
новое оборудование. Рыжов читал записку с ужимками, с кряхтеньем: "Ох,
реконструкция!" - и звал Скамейкина отводить душу.
"Ох, реконструкция!"
не особенно верил в их реальность.
это оборудование в Куйбышеве, рак свистнет. И Скамейкин станет человеком.
Наше оборудование не в плане, ждать будем годика два. А может, и не надо
вовсе никакой этой реконструкции, как ты смотришь? - высказывался Рыжов
перед Крессом.
12
гравию дорожки, и пахло свежестью, нежными цветами лилового иван-чая и тем
сложным химическим запахом, который с детства нравился Алексею и
таинственно притягивал. Что взорвала, что недозволенное соединила дерзкая
рука человека, отчего в результате запахло так, как в природе само по себе
никогда не пахнет?
вздохнул, закурил новую. Надо курить поменьше. Сестра не раз
предупреждала: легкие, сердце. Алексей жадно затянулся.
подчиненным, я бы постарался от тебя отделаться. Больно ты как-то паршиво
въедлив. Бедняга Рыжов тебя боится. - Казаков расхохотался. - Умора,
умора! Я был уверен, что Рыжов тебя замучит своим криком и хамством, а
теперь вижу, что ты его доконаешь. Своим таинственным молчанием и своей
жуткой въедливостью. Он мужик простой, последнее время притих, не острит,
не шумит, он тебя боится, вот что. Надо узнать: может быть, он и на
рыбалку ездить перестал?
своей строптивостью на весь завод, напуган Алексеем до смерти.
таинственную физиономию!
встретиться, то он в Москве, то где-то еще. Я всю предварительную работу
закончил.
дело. Еще не помню, чтобы он вернулся из Москвы ни с чем. Что значит
авторитет! И вид импозантный, что ни говори.
Кришну...
теперь называется площадь Ногина? - спросил Казаков.
о директоре.
диване с высокой спинкой и ждал директора завода.
друг друга, шумели и смеялись: "А ты химичишь где поближе!", "А ты
химичишь, чтобы квартиру переменить!" У шоферов были гладкие, курортные
лица.
только что побрился. Он смотрел прямо перед собой, ни с кем не
поздоровался. Шоферы вскочили с дивана, вытянулись.
вошел в кабинет, обставленный с казенной роскошью.
радушной улыбкой указал Алексею на кресло.
того сурового бога, которого Алексей несколько раз видел в инженерной
столовой. Здесь в свободной позе сидел приветливый человек средних лет,
даже молодой, в безукоризненном костюме из светлой дорогой материи в
рубчик, в сверкающе-белой рубашке и улыбался, как гостеприимный хозяин.