полем. Антон снова порывисто обнял ее сзади и легонько поцеловал в щеку.
бы... было бы счастьем. А теперь...
наслушалась пропаганды... А ты не подумала, кроме всего, о своей матери?
Что с ней будет?
сказала Зоська. - Но в такое время бежать из отряда... Знаешь, так даже
шутить нельзя. Это чересчур страшно.
ты сказал не подумав.
себя, конечно. Иначе, ведь ты понимаешь, мы все обречены на гибель. Как те
вон, - кивнул он в дальний конец оборы.
тупик. Он больше всего боялся, что она не поймет его доводов, а она,
оказывается, доводы хватала на лету, но никак не могла принять следовавшие
за ними выводы.
- Так что же ты хочешь? Погибнуть? Может, тебе жить надоело?
пуговицу на кожушке.
Но что же ты предлагаешь? Идти к фашистам? Что же это такое? Это же хуже
смерти. Тут надо потерять всякую совесть. Они же чума двадцатого века.
Против них поднялся весь мир. С ними жить невозможно, они же звери.
по-плохому, и тех, кто по-хорошему, и тех, кто никак. Люди для них - скот
на убой, а не люди.
Но у нас нет выбора. Что же нам делать? Они - сволочи, но они побеждают. И
мы вынуждены с этим считаться.
если взяли Сталинград и если возьмут Москву. Есть еще Урал. Сибирь...
говоришь: нет выбора. Выбор есть: или мы, или они. Вот в чем наш выбор.
напропагандировали.
уши. Поэтому давай не будем. Давай забудем этот дикий наш разговор.
легче не будет. Надо делать что-то.
напрямик. Кажется, надо было иначе, тоньше и с подходом. А он в лоб ляпнул
свое предложение. Теперь вот получай. Теперь он и не знал, с какой стороны
к ней подступиться. Кажется, все свои козыри он уже выложил в этой игре и
ни на шаг не продвинулся к цели.
подальше, нашел подходящий камень, подкатил его ближе к выходу и сел,
прислонившись к стене. В трех шагах от него с подавленным видом стояла
Зоська. Было очевидно, что отношения между ними обретали новый характер и
следовало немедленно что-то предпринять, чтобы еще спасти их и заодно себя
тоже. Но Антон, кажется, зашел в тупик и просто не знал, что можно было
предпринять, чем подействовать на эту строптивую упрямицу.
действительно любишь.
разговор.
Это у тебя блажь. Минутная слабость. Это убитые на тебя так подействовали.
На меня, знаешь, тоже... подействовали. Может, правда, в обратном смысле.
случае чего, я подтвержу, что ты был со мной. Скажу, что я попросила тебя
проводить...
твоих заданий.
- С меня хватит. Я воевал честно все восемь месяцев. Но - буде! И тебя не
пущу.
Только она могла помочь ему сладить со своей судьбой и с этой упрямой
девчонкой. Пусть вопреки ее воле. Но он знал, что с девчонками всегда
обращаются вопреки их воле, и те потом не обижаются. Некоторые даже
благодарны всю жизнь. Надо лишь действовать решительнее, меньше слушая их
неразумный лепет и причитания.
притолокой широких ворот, не сводя глаз с поля и дороги. Но в поле везде
было пусто, а на дороге лишь один раз проехали сани с двумя мужиками, и
больше никто не показывался. Зоська, немного всплакнув, чувствовала себя
совершенно убитой, соседство мертвых подрывников, которых они не могли
даже захоронить, подействовало на нее удручающе. Но больше всего ее
заставил страдать Антон. В том, что он задумал злую нелепость, у нее не
было никакого сомнения, но она не находила способа, как отвратить его от
этой нелепости. Все ее доводы он тут же отвергал с легкостью,
руководствуясь собственной, в общем, неплохо отработанной логикой, за
которой было естественное для человека желание выжить. Но каким образом?
усиленно навязывал ей Антон, она принять не могла. Он же упрямо не
соглашался ни на какие ее уговоры и не внимал никаким ее увещеваниям.
голоса, спорили и когда подолгу угрюмо молчали за своей притолокой, Зоська
почувствовала, как в ее глазах начала убывать человеческая ценность
Антона. Порой он вызывал в ней жалость обидным неразумением простых, как
снег, истин, а порой и презрение своим явно сквозившим расчетом. Боясь
окончательно поддаться этому недоброму к нему чувству, Зоська сдерживала
себя, ей начинало казаться, что в основе конфликта между ними лежит не его
намерение, а какое-то недоразумение, что стоит ему что-то объяснить, как
он станет прежним. И она, все пытаясь растолковать ему его заблуждения и
не в состоянии сладить с его упорством, думала: какой же он в самом деле?
Такой, каким ей показался вначале - сильный, участливый, все умеющий
партизанский парень или напуганный за свою жизнь шкурник, который
вознамерился и ее склонить к шкурничеству? Правда, пока он не сделал ей
ничего плохого и вел себя, как обычно, только говорил не совсем обычные
для нее слова. Но от этих слов ей становилось страшно.
ничего сделать нельзя, и они то молчали, то вполголоса спорили, то зябко
топтались за притолокой, стуча зубами на промозглом сквозном ветру. Но вот
день подошел к вечеру, в поле стало заметно темнеть, дорога, ведущая на
далекий большак, лежала пустая, и Антон глубже надвинул на голову шапку.
рвалось из этой проклятой оборы, но из ворот она вышла не сразу, ноги
вдруг потеряли легкость, и она робко ступила на мокрый осевший снег. Ее
прежнее расположение к Антону убывало по мере того, как убывал этот день,
и к вечеру его осталось немного. Ей уже не хотелось идти за ним, в мыслях
царило смятение, впору было поворачивать назад, за Неман, в отряд.
отступаться от этого человека, оставляя его в нелепейшем заблуждении; надо
еще попытаться переубедить его, не дать сделать последний опрометчивый
шаг, за которым - гибель. Все-таки он был неплохой партизан и симпатичный
парень, этот Антон Голубин, решившийся на такое отчасти и из-за нее тоже.
И она схватилась за последнее, еще доступное ей средство.