показывали просто человеческое litso, очень вроде как бледное, которое
удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные vestshi. Меня слегка
прошиб пот, в kishkah все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало --
бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе
стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог
отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все
-- все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него
kritshi. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не
уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось,
и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке,
потом -- вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу
объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел
kritsh, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался
довольный голос доктора Бродского: "Замечательно, великолепно! "
лавки, под громкий смех пинает ногами kodla парней, которые потом громят и
поджигают лавку. Показано, как бедная старая ptitsa, вопя и стеная, пытается
ползком выбраться из пламени, но malltshiki сломали ей ногу, и она не может
двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное
страданием, умоляющее litso проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего
доносится самый громкий, кошмарный и душераздирающий kritsh, какой только
может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был
blevanutt, и я закричал;
мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: -- Это только
твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. --
Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся
вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о
японских пытках. Речь шла о войне 1939--1945 годов, и там солдат прибивали к
столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им beitsy, а одному
отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми glazzjami и гоtom еще
катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и
все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда
мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана.
Я закричал:
голос доктора Бродского:
начали. -- И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и
Браномы и все прочие в белых халатах -- вы помните, там ведь была еще и
devotshka, которая крутила ручки на приборном пульте, -- все они, по-моему,
куда гаже и отвратнее любого из prestupnikov в Гостюрьме. Ну в самом деле: я
ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие
фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с
насильно открытыми glazzjami. Все, что я мог делать, это поднимать kritsh,
чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и
музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение,
когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского,
который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня
довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все
еще распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль,
во рту был kal и сухость, и такое чувство, будто я сейчас vybliuju всю
zhratshku, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
постель. -- Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: -- Неплохо,
неплохо. Очень многообещающее начало. -- И, во весь рот осклабившись,
поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня
дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет
ничего общего, а втянут в это силком, так же как я.
чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл -- о, бллин, какая боль
и буханье было у меня в голове! -- а потом меня перевалили в кресло-каталку
и повезли в палату, причем medbrat, который меня вез, все время бубнил себе
под нос какой-то эстрадный kal, так что я не выдержал и говорю: "Заткнись,
ты!" -- но он только усмехнулся и ответил: "Брось, ерунда, парень", -- и
запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя bollnym и
разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как
почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне
принесли чашку свежего горячего tshaja с молоком и с сахаром, и когда я его
выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и
кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он
говорит:
poni, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты bolen и
начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты
тут ни при чем. Он сел, весь такой diko располагающий и дружелюбный, на край
кровати и сказал:
Завтра, разумеется, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе
представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все
педали, чтобы вас вылечить. -- А я говорю:
простонал я. -- Это ужасно!
ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учится.
так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше
было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это,
я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое... почему... какого
figa...
Процессы жизни, устройство человеческого организма -- кому дано полностью
постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С
вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым
человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного
начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной
делаете.
дружелюбной улыбкой от uha до uha. -- Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно
беседуете с другом -- вам сейчас может быть только хорошо!
голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо
и даже проголодался.
делаете, чтобы мне было так скверно. -- И я в раздумье нахмурился.
выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзывается на зло чувством страха
и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете
еще здоровее. -- Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался,
силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие
штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя
больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и
подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их
попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий dratshing --
есть же у меня все-таки какие-то права! -- когда ко мне вошел еще один
человек. Это был улыбчивый starikashka, который назвался представителем
комиссии по социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой
множество бумажек и бланков.
свободе?
меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как
вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае,
если я буду идти у них на поводу и не стану затевать dratshing, kritshing,
не буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: -- Ну, домой пойду.
Назад к своим predkarn. -- К вашим -- кому? -- Он не очень-то vjezzhal в
жаргон nadtsatyh, поэтому я пояснил: -- В свой родной дом, к родителям. --
Понятно, -- отозвался он. -- А когда у вас в последний раз с ними было
свидание?
все свидания из-за того, что какому-то prestupniku удалось протащить в зону
durr, которую ему передала его kisa. Этакую подлянку сыграли -- чтобы
безвинных людей всех из-за одного наказывали! Поэтому я их уже около месяца
не видел.
что вас перевели сюда и скоро освободят? -- Слово-то какое: освободят, --
спятить можно! Я говорю:
вхожу в дверь и говорю: "Вот и я, явился не запылился, снова на свободе! "
Очень даже neslabo.
вас есть где жить, пускай. Теперь остается проблема работы, верно? -- И он
показал мне длинный перечень всяких мест, куда я мог устроиться на работу,