покинутые города, кладбища-мазары, небольшие аулы в несколько кибиток, а то
и промелькнет юрта - одна-одинешень-ка, насколько видит глаз, и страшно
становилось за обитателей этого затерянного в мире ветхого жилища,
проносились перед взором всадники то в одиночку, то группой, иные еще, как в
былые времена, в островерхих шапках, на лошадях в старинной сбруе... И
думалось ему: как могли люди жить здесь и не умереть от тоски и безводья в
этих великих пространствах? А как им по ночам? Что чувствует человек здесь
перед лицом ночного космоса, как, наверное, страшно и жутко ему от ощущения
полного своего одиночества в беспредельности мира, и потому, должно быть,
проходящие здесь поезда в радость и нисколько не действуют на нервы, как
бывает в больших городах. А может быть, наоборот, величие степных ночей
рождает в душах великие стихи, ведь что такое поэзия как не самоутверждение
человеческого духа в мировом пространстве...
что он следует вместе с гонцами за анашой, что имеет дело с точки зрения
закона с преступными лицами и до поры до времени ему придется в интересах
задуманного им социально-нравственного репортажа для газеты мириться с этой
жизнью, с тем злом, которое анашисты несут в себе. Он чувствовал при этом
невольный под ложечкой холодок, неприятное ощущение в желудке, смутную до
озноба тревогу, будто он сам был одним из гонцов, одним из замешанных в этих
преступных делах. И тогда он понимал внутреннее состояние тех, кто живет с
тайным грузом на душе, понимал, что как ни велика земля, как ни радостны
новые впечатления, но все это ничего не стоит, ничего не дает ни уму, ни
сердцу, если есть в сознании хоть крохотная болевая точка, она определяет
исподволь и самочувствие человека и его отношения с окружающими.
Приглядываясь к гонцам, с которыми он делил теперь свой путь в конопляные
степи, пытаясь разговорить их, вызвать на откровенность, Авдий Каллистратов
предполагал, что при всей своей внешней самоуверенности каждый из
гонцов-попутчиков, должно быть, угнетен своим промыслом и неотступным
страхом перед неотвратимым возмездием, и жалел их. Ведь ничем иным
объясняются их бравада, вызывающий жаргон, карты, водка, их удаль - пан или
пропал, ибо не видят они для себя иного хода жизни. Вызволить души этих
людей из-под власти порока, раскрепостить их, раскрыть им глаза на самих
себя, освободить от вечно преследующего страха, отравляющего их, как яд,
разлитый в воздухе, - вот чего хотелось Авдию Каллистратову, и, призывая
себе на помощь все свои познания и пусть небогатый, но все же и немалый
житейский опыт, он пытался найти подступы к осуществлению этого возвышенного
намерения и теперь понимал, что, уйдя из семинарии, расставшись с
официальной церковью, в душе он оставался проповедником и что нести людям
слово истины и добра так, как он понимал его, - самое великое, что он мог бы
совершить на своем жизненном пути. А для этого не обязательно быть
рукоположенным, для этого надо быть преданным тому, чему поклоняешься. Но
между тем он пока еще не представлял себе в полной мере того, на что
отваживался по велению разума и сердца, влекомый благими пожеланиями. Ведь
одно дело прекраснодушно мечтать и в мечтах нести спасение от пороков, а
другое - творить добро среди реальных людей, вовсе не жаждущих, чтобы их
наставлял на путь добродетели какой-то Авдий, такой же гонец-добытчик,
кативший на край света так же, как и они, за длинным рублем. Какое им дело
до того, что Авдий Каллистратов был одержим благородным желанием повернуть
их судьбы к свету силой слова, ибо непоколебимо верил, что Бог живет в слове
и, чтобы слово возымело божественное действие, оно должно идти от истины
подлинной и безупречной. В это он верил, как в мировой закон. Но он пока не
знал одного: что зло противостоит добру даже тогда, когда добро хочет помочь
вступившим на путь зла... Это ему предстояло еще узнать...
VI
возвестили о приближении поезда к низовьям Чуйских и Примоюнкумских степей,
куда они и направлялись. Снежные горы были лишь общим ориентиром в этих
пространствах, с удалением в степные просторы и они должны были исчезнуть из
поля зрения. Но вот появилось солнце на краю земли, и в несчетный раз все
осветилось мирным светом, и поезд, полный людей с такими разными судьбами,
не доезжая гор, сверкнул длинной вереницей вагонов в степи и свернул в
затянутые маревом равнины - туда, откуда не видны горы...
двигаться своим ходом на свой страх и риск - каждый сам по себе, но по
единому замыслу и под единой командой. Это-то больше всего и занимало Авдия
Каллистратова - кто он такой, Сам, главный в этом деле, неусыпное око
которого следило за ними, о котором упоминали вскользь и негромко.
сборах. Вызывая с утра недовольство пассажиров, Петруха долго отмывался в
туалете после ночной попойки, перед тем как отправиться к Самому за
последними указаниями. В прошлый вечер он с дружками начал с шампанского,
которое для них было детской забавой, - они пили его стаканами, как лимонад,
а потом перешли на водку, и это дало себя знать. Малолетний Ленька - так тот
совсем сомлел, и Авдию с трудом удалось поднять его на ноги. Только
упоминание о том, что скоро Жалпак-Саз, заставило Леньку пересилить себя и
сесть на полке, свесив лохматую голову на безвольной, тощей и грязной шее.
Кто бы мог подумать, что этот мальчишка зарабатывает неплохие деньги
преступным путем и что жизнь его уже загублена.
каком-то вагоне находился Сам, к которому и поспешил осоловелый Петруха,
опрокинув стакан густого и черного, как деготь, чая для окончательного
протрезвления. Видимо Сам не очень-то жаловал выпивох. За всю дорогу Авдию
Каллистратову так и не удалось увидеть Самого хотя бы издали, а ведь ехали
все в одном поезде. Кто он, каков из себя? Попробуй угадай его среди сотен
пассажиров. Но кто бы он ни был, он был осторожен, как камышовый зверь,
затаившийся в чаще, за всю дорогу ничем не выдал себя. Вскоре Петруха
вернулся от Самого, как побитая собака, угрюмый, обозленный, очень
посерьезневший. Разумеется, Сам крепко выматерил его за ночной перепой как
раз накануне прибытия. Его можно было понять - с того часа, как поезд
прибудет в Жалпак-Саз, самое время действия для добытчиков анаши, а олух
Петруха надрался так, что будет всю неделю маяться головной болью.
Недовольно глянув на Авдия, будто тот был в чем-то перед ним виноват,
Петруха буркнул:
обижаться? Ну я не пью, ты выпиваешь, так что из этого, зачем ругаться? Ты
лучше скажи, что будем дальше делать?
пойдешь со мной и Ленькой, в общем, трое нас будет. А другие ребята, кто сам
по себе идет, а кто и на пару с дружком.
добираться надо самим. На попутных машинах до совхоза "Моюнкумский", а
дальше безлюдье - там пойдем уже пешка.
Там ведь, если заметят кого, могут и зацапать, а если кто на машине или на
мотоцикле едет, совсем хана!
о нем? Идет, не идет! А может, он и совсем не идет! Он что, тебе
подотчетный, или как это понимать?!
Петруха. - Не наше это с тобой дело, где он будет да как. Понадобится ему,
так он тебя хоть из-под земли достанет. - Петруха многозначительно помолчал,
как бы оценивая произведенное впечатление, и потом добавил, глядя в упор
мутными, все еще не протрезвевшими глазами: - А тебе, Авдяй, Сам передавал:
ежели будешь работать как надо, будешь постоянно наш ходок, а ежели, не
ровен час, курвой окажешься, лучше тебе сейчас из дела выйти. Вот сойдем мы
на станции, и валяй потихоньку на все четыре стороны, мы тебя не тронем, ну
а как войдешь в дело - все, назад ходу нет. Скурвишься - на земле тебе места
не будет. Понял?
не знал да не понял, простите да помилуйте.
тоже сам себе голова. Знаю, на что иду, и знаю, что мне надо. Ты лучше
послушай теперь мой совет. С сегодняшнего дня завяжи и Леньку не спаивай. Он
дурачок. Да и тебе зачем? Вот двинемся в те края, поддатые да на такой жаре
- какие же мы добытчики будем?
губы. - Что верно, то верно. Верь, Авдяй, сам не возьму ни капли в рот и
Леньке не позволю. Все, крышка!
Поезд, раскачиваясь, поспешал к узловой станции Жалпак-Саз, где происходит
пeресмена тяги и машинистов. Многие пассажиры, которым предстояло выходить,
уже собирали вещи. Ленька тоже обеспокоенно выглянул в тамбур.
Собираться ведь надо. Через часок приезжаем.
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Маккарти Кормак