лепить кирпич для печей, заготавливать топливо, ловить слопцами и петлями
птицу, добывать удами и колоть острогой рыбу -- ни ружья, ни сабельки к той
поре у казаков не осталось, да и топоров, и пил по счету, один дырявый
баркас на всех и гнилая, железом по дну исчиненная долбленка, выловленная
еще в пути караванщиками.
гиблого места баржи, то гудел, гудел прощально, тревожно. Все население
нового, пока еще безымянного поселка высыпало на берег, иные бедолаги в воду
забредали, тянули руки, а на руках дети. Такой рев и плач людской огласил
северный обской берег, что капитан давил и давил на ручку гудка парохода,
чтобы заглушить тот рев. В отдалении на низком, подмытом берегу етояла
одинокая тонкая фигура в черном, размашисто крестила караван, все прощая
людям, но, может, его, мальчишку, крестила. Узнай теперь! Ни слуху ни духу о
Семиреченских семьях, высадившихся за Обдорском на обской берег. Сколько
Щусь ни расспрашивал Лешку Шестакова, оказавшегося с низовьев Оби, бывавшего
даже в самой губе, ничего тот ему вразумительного сказать не мог: "Знаете,
сколько их там было, спецпереселенческих-то поселков, и ничего-ничего не
осталось. Говорят, которые в Салехард, бывший Обдорск, убегли спасаться. У
нас в Шурышкарах тоже спецпереселенцы есть. А вам зачем, товарищ младший
лейтенант? Там родственники, да?" -- "Да нет, один мой сослуживец
интересуется, тетушка там у него жила". -- "А-а, может, у мамки спросить?
Она тамошняя, она у меня наполовину русская, наполовину хантыйка". -- "Да не
надо. Чего уж там, разве найдешь человека на такой большой земле?" Чем
дольше жил на свете Щусь, тем больше он тосковал по тетушке. Со временем это
сделалось болезнью, ото всех скрываемой. Тетушка Елизавета -- тоска, мать,
сестра, женщина женщин, прекрасней, добрей, лучше ее не было и нет никого на
свете.
монашке, не женился, будто бы искал даже Елизавету -- для него, мол, для
Платошки. Он был не только боевой командир, тот начальник, присушенный
монашкой, но и добрый, в общем-то, человек. Как смутно сделалось в Тюмени,
как сами большевики начали садить и выбивать старые боевые кадры, тут же
сбагрил подростка в Тобольск, и так хорошо, так ловко это сделал, что за
парнишкой не осталось никаких хвостов. Щусевы, местный художник Донат
Аркадьевич и преподавательница литературы одной из тобольских школ Татьяна
Илларионовна, были бездетны, мальчика приняли в своем доме родным, они знали
тетушку его Елизавету, она даже и жила какое-то время у них, но события,
происходившие в гражданскую войну и после нее, чем-то и где-то зацепили
красавицу, пришлось ей искать монастырскую обитель для уединения.
конверте том была фотография девушки такой красивой, что глаз не оторвать.
Тетушка -- ученица губернской гимназии. Еще в конверте было письмо и
бумажки-бланки какие-то с печатями. Платон без проволочек был не только
усыновлен Щусевыми, но и переименован в Алексея, да и не просто
переименован, но крещен в ночное время выгнанным из храма попом, тайно
справлявшим требы и службы.
таскать Доната Аркадьевича, но его, как ни странно, спасала дореволюционная
ссылка. Вон он когда еще боролся за землю, за волю, за лучшую долю!
Борец-то, между прочим, вместе с братией из художественной академии побегал
по улицам столицы, потряс красным флагом в 1905 году и поехал бесплатно в
Сибирь на бесплатное житье, за ним, уж добровольно, ринулась и возлюбленная
его, Татьяна Илларионовна, -- все как в лучших революционных романах! Люди
тогда старомодные были, в Бога веровали, не бросали друг дружку в беде, не
предавали походя.
тобольчан. Цеплялись насчет мальчишки большевистские непримиримые и
неистовые борцы за чистоту рядов совграждан. Супруги Щусевы взяли грех на
душу, по письменному наущению начальника соврали: дескать, это сын девушки,
заброшенной ветром войны из казачьего Семиречья, но казак погиб, мать была,
по слухам, в монастыре, но как монастырь разогнали, она где-то в вихре
революционных бурь затерялась. Простоватый с виду провинциальный интеллигент
Донат Аркадьевич был уже крепко бит и трепан жизнью, голой рукой его не
так-то просто ухватить -- с фотографии тетушки Елизаветы он написал портрет
маслом и придал ему черты сходства с Алешей. Отдаленно-то по породе они и
были немножко схожи, художник это сходство где штришком, где мазком
усугубил. Он же, Донат Аркадьевич, видя кровавый разгул в стране, начал
править Алексея на военную стезю, наверное, полагал мудрый старик, что уж
военных-то, силу-то свою и мощь, большевики подрывать не будут, не совсем же
они остолопы, чтобы сук под собой рубить.
все же наивный был, как ты все же мерил новый мир по старому аршину, как
светло заблуждался насчет новых людей, нового мира и в особенности насчет
текущего момента. Молодость, духовная недозрелость да смелость натуры и
ладность фигуры помогли и помогают спасаться приемышу и от бурной жизни, и
от собственной дури.
Забайкальское военное училище -- к документам приложены аттестат с круглыми
отметками "отлично" и справка военрука тобольской школы о безупречной
военной подготовке в пределах десятилетки, копии удостоверений
"Ворошиловский стрелок", постоянного члена МОПРа, донорской станции и
характеристики одна хвалебней другой. "Нам иначе нельзя, мы всегда в
подозрении", -- лепетала Татьяна Илларионовна. И Алексей с туманного детства
понимал, что только отличной учебой, безупречным поведением, безукоризненной
боевой выучкой, беззаветной храбростью он сможет снять с себя, со Щусевых,
со своей святой тетушки вечную вину. Понять бы еще: в чем та вина? Не видел
он бела света ни в детстве, ни в юности, ни в школе, ни в военном училище --
все выправлял себя: показательный, передовой гражданин передового в мире
общества. А как уж радовались ему, его покладистости, радению Донат
Аркадьевич и Татьяна Илларионовна, из кожи лезли они, чтобы получше его
одеть, послаще накормить. Что там говорить, благоговели они от счастья, что
Бог послал им в награду любимого всеми мальчика, ну и он старался платить им
любовью -- уж на что писать ленив, а из училища слал им письма каждомесячно.
безупречно выстроенной жизни, в вышколенном, целенаправленном умишке
образцового ученика, гражданина и курсанта произошел на озере Хасан, в боях
за сопки Безымянную и Заозерную.
день продержали под дождем. -- слишком много скопилось возле сопок умных
комиссаров и наставников, сил не жалеющих на боевое слово, призывающих
вдребезги разбить зарвавшихся самураев, неувядаемой славой покрыть славные
знамена. Ораторы стояли в затылок, добросовестно отрабатывая свой сдобный
хлеб. В результате не отдохнувших, голодных, с ног валившихся курсантов, к
бою негодных, выдвинули под крутой склон сопки, придав роту выбитому с высот
сто двадцатому стрелковому полку.
грязи танки, скособоченно стояли орудия, всюду там и сям на земле виднелись
замытые дождем бугорки -- убитые, догадались курсанты, но духом не пали,
просто решили они, да им и помогли это решить речистые комиссары: тем
передовым красноармейцам не хватило храбрости и умения в бою. Вот они,
курсанты, пойдут, уж они этим дохлым самураишкам дадут. И шли на крутой
склон в лобовую атаку, и расстреливали их японцы с высоты, так и не пустив
наверх, не доведя дело до штыковой схватки.
и отдыхивались, ничего не понимая. Как же так? Они ж орлы, герои, а их
косят, как траву, какие-то зачуханные японцы в очках? Наконец пришло
озарение: надо думать, надо уметь, надо хитрить, надо тактику применять на
практике. Командир отделения Щусь подполз к командиру роты, попросил в
сумерках пошуметь, хорошо пошуметь, сделать полную видимость атаки, он с
остатками своего отделения попробует обойти пулеметчиков. Пригодилось все: и
выучка, и ловкость, и выдержка, -- он помнит, как, уже бросившись на хорошо
окопанный расчет пулемета, судорожно всаживая нож в живое тело, почти
обезумев, стиснутым ртом вырыгивал чапаевское из кино: "Р-ррре-ошь, не
возьмешь! Р-рре-ошь..." -- потом с фланга пластал из пулемета японцев, гасил
огневые точки, и когда рота, остатки ее, наконец-то достигнув японских
окопов, зарычала, завизжала, увязнув в рукопашном бою, он ринулся в
человеческую кашу, что-то тоже крича, вытирая слюняво раззявленный рот
соленым кулаком, не понимая, чья это кровь, его или того японца, которого он
колол ножом.
ткнул штыком, отбросил, и откуда-то возник перед ним низенький солдат в
каске, он так и не успел уразуметь -- откуда. Забыв все правила штыкового
боя, бросился дуром на врага и был умело поддет штыком "под зебры". Молнией
полоснула боль, оглушающий удар по голове -- и все...
что один только глаз из белого светился. Он был уверен, что сопку они
все-таки взяли, японцев разбили, искромсали, да так оно и подтвердилось в
сводках: взяли, разгромили, неповадно будет самураям нарушать священные наши
рубежи.
только положили уйму народу, так как стреляли из орудий и из танков по своим
-- связь была аховая, гранаты не взрывались, автоматические винтовки
заедало. На переговорах о возвращении сопок и восстановлении закрепленных
границ на Хасане японцы куражились над самодурствующими советскими
правителями, требовали компенсации, получили все, что требовали, так что
вторую половину сопки брали уже "застольными" боями наши униженные
дипломаты.
подержали еще в училище и не столь уж гоняли, сколь показывали новобранцам
-- герой. Выпустили наконец-то, присвоив звание младшего лейтенанта, послали
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Мороз Александра
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Никитин Юрий