Чтение 18–й страницы книги ~Санин~

разобраться в котором казалось и необходимым и невозможным.

- Что ж, все это очень просто, - пытался Юрий провести в мозгу прямую и
короткую линию, - человека не было раньше, чем он родился, и это не кажется
ужасным и непонятным... человека не будет, когда он умрет, и это так же
просто и понятно... Смерть, как полная остановка машины, вырабатывающей
жизненную силу, вполне понятна, и в ней нет ужаса... Был когда-то мальчик
Юра, который ходил в гимназию, разбивал носы врашм второклассникам и рубил
крапиву, у него была своя особенная, удивительная, сложная и занимательная
жизнь... Потом этот Юра умер, а вместо нею вот ходит и думает совсем другой
человек, студент Юрий Сварожич. Если бы их свести вместе, то Юра не мог бы
понять нынешнего Юрия и даже поэтому возненавидел бы его, как человека,
который, чего доброю, сделается его репетитором и наделает ему кучу
неприятностей!.. Значит, между ними пропасть, значит, мальчик Юра
действительно умер... Умер Юра, умер я сам и даже не заметил этого до сих
пор. Так совершилось. Это просто и естественно!.. Да... А то, что мы теряем,
умирая? - что, в сущности говоря?.. В жизни, во всяком случае, больше
дурного, чем радостного... Правда, радость все-таки есть и терять ее тяжело,
но то облегчение от массы зла, которое приносит смерть, должно дать все-таки
плюс. Да, это очень просто и ничуть не страшно! - с облегченным вздохом
сказал вслух Юрий, но тотчас же мысленно перебил себя с острым ощущением
тончайшей душевной боли: "Нет!.. То, что целый мир, живой, необычайно тонкий
и сложный, в одно мгновение превращается в ничто, в бревно, в мерзлое
полено... Это уже не перерождение мальчика Юры в Юрия Сварожича, а это
нелепо и омерзительно противно, а потому ужасно и непонятно!.."

Тонкий, холодный налет покрыл лоб Юрия.

Он стал напрягать все силы своего мозга, чтобы понять то состояние,
которое каждому человеку кажется невозможным пережить, но которое все-таки
каждый переживает, как вот только что пережил Семенов.

"И он не умер от страху! - усмехаясь странности этой мысли, подумал
Юрий. - Напротив, он еще издевался над нами, с этим попом, пением и
слезами..."

Казалось, что есть тут какой-то один пункт, который, если понять вдруг,
- осветит все. Но как будто глухая и неодолимая стена стояла между его душой
и этим пунктом. Ум скользил по неуловимо гладкой поверхности, и в ту минуту,
когда казалось, что смысл уже близок, мысль оказывалась опять внизу, на том
же самом месте. И в какую бы сторону ни закидывалась сеть тончайших мыслей и
представлений, в них неизменно попадали все те же плоские и до боли
надоедавшие слова: ужасно и непонятно!.. Дальше мысль не шла и, очевидно, не
могла идти.

Это было мучительно и ослабляло и мозг, и душу, и все тело. К сердцу
подступала тоска, мысли делались вялы и бесцветны, голова болела и хотелось
сесть тут же на бульваре и махнуть рукой на все, даже на самый факт жизни.

"Как мог Семенов смеяться, зная, что через несколько мгновений все
будет кончено!.. Что он - герой?.. Нет, тут не в геройстве дело. Значит,
смерть вовсе не так страшна, как я думаю?.."

В это время Иванов громко и неожиданно окликнул его.

- А, это вы! Куда? - вздрогнув, спросил Юрий.

- Поминать прах новопреставленного раба! - грубо и весело ответил
Иванов. - Пойдемте с нами, что вы все в одиночку околачиваетесь!

Должно быть, потому, что Юрию было страшно и грустно, Санин и Иванов не
показались ему такими неприятными, как всегда.

- Что ж, пойдемте! - согласился он, но сейчас же вспомнил свое
превосходство над ними и сказал себе: "Ну что мне с ними делать? Водку пить,
пошлости говорить?"

Он уже хотел заставить себя отказаться, но все существо его
инстинктивно воспротивилось одиночеству, и Юрий пошел.

Иванов и Санин молчали, и так, молча, дошли они до самого дома Иванова.

Было уже совсем темно, и у калитки, на лавочке, неопределенно
мерещилась фигура человека с толстой крючковатой палкой.

- А, дядько, Петр Ильич! - радостно закричал Иванов.

- Я, - глухой октавой отозвался человек, и мощный голос его мужественно
прогудел в воздухе.

Юрий вспомнил, что дядя Иванова был старый, пьянственный певчий
соборного хора. У него были седые усы, как у николаевского солдата, и от его
затасканной черной тужурки всегда скверно пахло.

- Буб-бу! - слабым ударом в бочку отдал я по голос, когда Иванов
познакомил его с Юрием.

Юрий неловко подал ему руку и не знал, что сказать и как держать себя с
таким человеком. Но он сейчас же вспомнил, что для Юрия Сварожича должны
быть одинаковы все люди, и пошел рядом со старым певчим, старательно уступая
ему дорогу.

Иванов жил в комнате больше похожей на чулан, чем на жилье, так много
было в ней пыли, хламу и беспорядка. Но когда хозяин зажег лампу, Юрий
увидел, что все стены увешаны гравюрами с картин Васнецова, а кучи хламу
оказались грудами книг.

Юрию все еще было как-то неловко, и, чтобы скрыть это, он стал
внимательно рассматривать гравюры.

- Любите Васнецова? - спросил Иванов и, не слушая ответа, ушел за
посудой.

Санин сказал Петру Ильичу, что умер Семенов.

- Царство небесное, - опять загудело в бочке и, помолчав, Петр Ильич
прибавил:

- Ну что ж... и хорошо. Все, значит, исполнено.

Юрий задумчиво посмотрел на него и вдруг почувствовал симпатию к
старому певчему.

Пришел Иванов и принес хлеба, соленых огурцов на тарелке и рюмки.
Расставив все это на столе, покрытом газетной бумагой, он взял бутылку и
коротким, почти незаметным движением выбил пробку, не пролив ни одной капли.

- Ловко! - похвалил Петр Ильич.

- Сейчас видно, который человек понимающий! - самодовольно пошутил
Иванов, разливая по рюмкам зеленовато-белую жидкость.

- Ну, господа, - беря свою рюмку и возвышая голос, заговорил он, - за
упокой души и все прочее!

Стали закусывать, потом выпили еще и еще. Мало говорили, больше пили. В
маленькой комнате скоро стало жарко и душно. Петр Ильич закурил папиросу, и
сразу затянуло все синими полосами дурного табачного дыму. От выпитой водки,
от дыму и жары у Юрия стала кружиться голова. Он опять вспомнил Семенова

- Скверная штука смерть!

- Почему? - спросил Петр Ильич - Смерть?. О-о!.. Но это... Это
необходимо!.. Смерть!.. А если бы жить вечно?.. О-о!.. Вы остерегайтесь так
говорить... Вечная жизнь!.. Что такое?!

Юрий вдруг подумал, что если бы он жил вечно... Ему представилась
какая-то бесконечно серая полоса, томительно и бесцельно разворачивающаяся в
пустоте, как будто с одного вала наматываясь на другой. Всякое представление
о красках, звуках, о глубине и полноте переживаний как-то стиралось и
бледнело, сливаясь в одну серую муть, текущую без русла и движения. Это уже
не было жизнью, это была та же смерть. Юрию стало положительно страшно.

- Да, конечно... - пробормотал он.

- А на вас, как видно, большое впечатление произвело, - заметил Иванов.

- А на кого же это не произведет впечатления? - вместо ответа спросил
Юрий.

Иванов неопределенно качнул головой и стал рассказывать Петру Ильичу о
последних минутах Семенова.

В комнате становилось уже невыносимо душно. Юрий машинально наблюдал,
как водка, блестя на свету лампы, переливалась в тонкие красные губы
Иванова, и чувствовал, что все вокруг начинает тихо кружиться и
расплываться.

- А-а-а-а-а... - запело у него в ушах тоненьким таинственно-печальным
голоском.

- Нет, страшная штука смерть! - сам того не замечая, повторил он, как
будто отвечая этому таинственному голоску

- Чересчур вы нервничаете! - пренебрежительно отозвался Иванов.

- А вы на это не способны! - машинально спросил Юрий.

- Я?.. Ну н-нет!.. Помирать мне, конечно, неохота: это пустое дело и
жить не в пример веселее... но ежели уж смерть, так что ж, помру в одночасье
и без всяких антимоний.

- Не умирал ты и не знаешь, - улыбнулся Санин.

- И то правда! засмеялся Иванов.

- Все это слыхано, - вдруг с тоскливым озлоблением заговорил Юрии, -
говорить можно все, а все-таки смерть остается смертью!.. Она ужасна сама по
себе, и человеку, который... ну, отдает себе отчет в своей жизни, этот
неизбежный насильственный конец должен убивать всякую радость жизни!.. Какой
смысл!

- И это слыхано, - с насмешкой перебил Иванов, тоже внезапно
озлобляясь. - Все вы думаете, что только вы...

- Какой смысл? - задумчиво переспросил Петр Ильич.

- Да никакого! - с тем же непонятным озлоблением закричал Иванов.

- Нет, это невозможно, - возразил Юрий, - уж слишком все вокруг мудро
и...

- А по-моему, ничего хорошего нет, - отозвался Санин.

- Что вы говорите... А природа?

- Что ж природа, - слабо улыбаясь, махнул рукой Санин. - Ведь это так
только принято говорить, что природа совершенна... А по правде говоря, она
так же плоха, как и человек: каждый из нас, даже без особого напряжения
фантазии, может представить себе мир во сто раз лучше того, что есть...
Почему не быть бы вечному теплу, свету и сплошному саду, вечно зеленому и
радостному?.. А смысл? - Смысл, конечно, есть... его не может не быть просто
потому, что цель определяет ход вещей, без цели может быть только хаос. Но
эта цель лежит вне нашей жизни, в основах всего мира... Это понятно... Мы не
можем быть ее началом, а следовательно, не можем быть и концом. Наша роль