выдвигаться из него и раскрываться наподобие плавников летучей рыбы. Но
настоящую активность и практичность, настоящую полноценную жизнь этому
снаряду придавала радиотелемеханика. При помощи радиопередатчика вахтенный
начальник подлодки мог выбрасывать снаряд из его гнезда в борту подлодки и
посылать далеко, до пятидесяти километров от нее, на рекогносцировку; при
помощи радио пускался в ход автоматический механизм ракетного двигателя
снаряда, производилось управление его движениями, маневрирование, выдвижение
крыльев и подъем в воздух. По радио все замеченное фотоаппаратами Блейхмана
вокруг снаряда на расстоянии в пятьсот метров от него передавалось на экран
центрального поста подлодки. Имея постоянно впереди себя и особенно наверху,
у поверхности океана, два таких разведочных снаряда и несколько резервных в
своих кладовых, подлодка могла не бояться неожиданных встреч и с еще большей
уверенностью прокладывать свой путь в темных глубинах океана.
подлодки, его поразило необыкновенное обилие самых разнообразных и
причудливых приборов, аппаратов, механизмов, прикрепленных к круглым стенам,
размещенных на щитках, на подставках и тумбах. Круговой экран из молочного
стекла шел широкой полосой наверху по стенам и, как купол, покрывал потолок
помещения.
быстро сновавших вокруг подлодки. Даже непроницаемая тьма глубин не могла
скрыть эти существа от всевидящих глаз "Пионера".
механизмов и машин подлодки; но все механизмы и машины, взаимно связанные в
общей работе, были настолько автоматизированы, что достаточно было дать
импульс основному из них, чтобы начинали работать все подсобные. Если
подлодке необходимо было погрузиться на какую-либо определенную глубину, то
командиру достаточно было поставить стрелку глубомера на цифру этой глубины,
чтобы автоматически начали работать механизмы, убирающие с верхней площадки
подлодки перила; после этого сам собой надвигался обтекаемый колпак;
закрывался люк, открывались клапаны вентиляции и кингстоны балластных
цистерн, которые потом самостоятельно закрывались как раз на заданной
глубине. Контрольные электрические лампочки зеленого цвета загорались, как
только начинал работать тот или другой агрегат, машина или механизм, и
продолжали гореть, пока работа шла исправно. Но при малейшей неисправности
зеленая лампочка сейчас же потухала и загоралась красная -- сигнал аварии.
Но ни одной красной лампочке с момента спуска "Пионера" на воду не пришлось
до сих пор загореться: все аппараты и механизмы действовали безукоризненно
точно и согласованно.
быть очень невелик. Несмотря на тысячу с лишним тонн водоизмещения судна,
весь экипаж "Пионера", если не считать членов научной экспедиции, состоял
всего из двадцати человек. Но зато почти все они являлись специалистами
высокой квалификации, опытными подводниками, людьми проверенного мужества,
смелыми, находчивыми и бесконечно преданными своей великой Родине.
Гирина, в полуразвалившейся, еле покрытой хижине. Город был верным спутником
детских лет Цоя. Воспоминания об унижении, о вечном раболепстве
сапожника-отца перед ростовщиком, владельцем соседней лавочки, перед
жандармом на углу улицы, перед каждым японским солдатом, перед каждым
автомобилем, изредка появлявшимся на этой окраине, до сих пор еще вызывали в
душе Цоя стыд, горечь и гнев. Бедный кореец был ничтожеством, прахом перед
каждым крепким ботинком с квадратным солдатским носком или с нежным
лакированным верхом.
озера Ханка, недалеко от Владивостока. Дядя усыновил его и определил в
школу. Первый год Цой провел в колхозе как во сне. Он все боялся, что этот
сон кончится, счастье развеется, как дым, и он опять услышит стук отцовского
сапожного молотка в темной, сырой хижине, и жалобы матери на дороговизну
соевых бобов, и голодный плач младших детишек.
второй отец отправил его во Владивосток, чтобы он там еще большему научился
и вернулся в колхоз агрономом. Но вышло иначе. Цой увлекся химией и морем. И
вот он -- химик подводной научной экспедиции и секретарь комсомольской
ячейки на подлодке -- сидит сейчас в красном уголке "Пионера" и играет в
шашки с розовощеким круглолицым Матвеевым, комсомольцем-водолазом. Дела
Матвеева плохи: одна шашка уже заперта, остальные очень далеки, и выручить
ее вряд ли удастся. Матвеев крепко задумался, склонившись над доской. Цой
тоже задумался, но совсем о другом. Его черные с чуть скошенными веками
глаза на темно-желтом длинном, чисто выбритом лице медленно обводят всех
собравшихся в отсеке красного уголка.
всегда, спорящего с океанографом Шелавиным. И кругом время от времени --
спокойный смех, спокойный, беспечный смех.
тревожное чувство. Он становится тогда беспокойным, каждая жилка в нем
напрягается, ему все кажется, что он чего-то недоглядел, что-то упустил, что
нужно еще что-то проверить, осмотреть, укрепить хорошенько. И ему хочется
тогда напоминать всем, всем -- друзьям и товарищам, всем окружающим,--
напоминать, напоминать без конца, что нельзя быть беспечными,
бездумно-спокойными и уверенными, как будто нет больше опасностей кругом,
как будто нет уже жандармов и ростовщиков по ту сторону границы...
своей новой Родине какой-нибудь подарок, принести ей в дар что-нибудь такое,
что сделало бы ее еще более мощной и неприступной и одновременно хотя
немного успокоило бы его самого...
как радостно и горячо кровь заливает ему щеки при мысли, что он набрел на
чудесную идею, что его тайная, как будто несбыточная мечта о подарке
начинает принимать хотя еще и смутные, но все же реальные очертания.
Цой в радостном возбуждении. Море... Огромный, необъятный Мировой океан. Как
он велик! Как неисчерпаемы сокровища, которые он таит в себе! Надо лишь
уметь взять их у него.
занятия.
уголке собрался океанографический кружок, руководителем которого был
Шелавин. На занятия явились механики Ромейко и Козырев, уборщик Щербина, кок
Белоголовый, водолаз Крутицкий, препаратор Королев, Марат Бронштейн -- все с
тетрадями и карандашами. В этом кружке участвовал и Матвеев. Поэтому он
заторопился и, бросив последний взгляд па доску, сдал Цою партию в явно
безнадежном положении. Он на минуту скрылся из отсека, быстро вернулся с
толстой тетрадью и уселся за большим, накрытым красной скатертью столом,
вокруг которого сидели уже все члены кружка. Подошел к столу и Цой.
Свободного места не было, и он устроился в одном кресле с Павликом.
еще какого-то лекарства, и Цою стало жалко мальчика. Он обнял его за плечи,
тепло прижал к себе, и так они сидели в глубине мягкого кресла, внимательно
слушая Шелавина.
могучих реках, то теплых, то холодных, проходящих среди необъятных вод
океанов и морей. Сейчас он рассказывал о том, как влияют течения на климат,
на природу, на всю жизнь нашего Дальнего Востока. Холодные течения, которые
непрерывно, начиная от Берингова пролива и до Кореи, идут вдоль берегов
Камчатки и Приморья, делают климат этих областей Советского Союза суровым, а
вода у советских берегов Берингова, Охотского и Японского морей зимой
надолго замерзает. В то же время в Западной Европе, лежащей на одной широте
с этими областями, климат мягкий, зимой почти не бывает морозов и снега.
Море у берегов Норвегии, Британских островов, Голландии, Франции всегда
свободно ото льдов.
сидевших вокруг стола и перебирая пальцами свою редкую, взлохмаченную, как
пакля, бороденку.
этот вопрос просто по привычке, не столько другим, сколько себе, чтобы
продлить удовольствие и придать немного загадочности своему рассказу. Марат
испортил ему игру, и океанограф почувствовал некоторое неудовольствие.
неправильно. Это слово английское, и его нужно произносить "Гольфстрим".
Вот. А во-вторых, вы просто повторяете старую басню, будто он настоящий
виновник мягкого климата Западной Европы. Это тоже неправильно. Гольфстримом
наука океанография называет то мощное теплое течение, которое стремительно
выносится из Мексиканского залива через узкий Флоридский пролив и идет,
присоединив к себе у Багамских островов Антильское течение, вдоль берегов
Северной Америки до мыса Рас, до Ньюфаундлендской банки. Он течет как будто
в желобе из более холодной воды, как настоящая океанская река, густо-синяя,
легко различимая среди своих, если можно так выразиться, голубых берегов. Но
эта река имеет ширину от семидесяти шести километров в самом узком месте --