повышаться, точно там резали свинью и не могли дорезать.
выражение вялой и углубленной грусти.
глаза, голые ноги и над ними что-то красное, склизкое, дрожащее, как кисель.
последствий того, что тут совершалось, как будто оторванный от всего мира и
вдавленный в какую-то кровавую гущу разорванного живого мяса и диких воплей,
идущих как будто не только из широко разинутых красных глоток, а и от
непонятных круглых, выпученных в страшной муке глаз, Лавренко перевязывал
одного раненого за другим, и перед его глазами, в которых не было уже
другого выражения, кроме ужаса и болезненного сострадания, проходили
всевозможные муки, какие только может причинить человеку человек.
папиросу. Холод рассвета и блеск еще видимых звезд, чистых и прекрасных,
высоким куполом стояли вверху над еще темными крышами домов. Вокруг было
тихо, и ясно слышался где-то за домами отдаленный гул, пронизанный сухим
треском и лопотаньем пулеметов.
чаще охватывала его, вслух сказал Лавренко, бросил папиросу, не закурив, и,
пошатываясь от прилива крови к голове, вернулся назад.
не оглядываясь назад, сообщил ему фельдшер.
блестящими пуговицами, а за нею сплошная стена черных городовых.
раненые с забинтованными телами.
что чем-то возбужденный и взволнованный. Глаза у него блестели, зубы
скалились, дыхание было ускоренное, как будто он гнался за кем-то и озверел
и еще не пришел в себя. Я...
санитары.
мокрыми рукавами, угрюмо смотрел на пристава и молчал.
полицейский. - Я прикажу стрелять по окнам, а вы примете на себя все
последствия.
вот-с..." - вышел. Черные фигуры городовых, стуча сапогами и шашками,
затолпились в дверях. И в этом кованом стуке, в литой однообразности
поворотов было грозное проявление силы машины, неуклонной и несокрушимой.
растерянности, испуга, паники, который воцарился на пункте.
переполнена бессильным возмущением, вернулся в аптеку, его поразило то, что
он увидал.
коптящих лампочек бестолково метались, похожие на привидения, белые фигуры
санитаров, корчились по всем углам нелепые и ужасные призраки окровавленных,
грязных, с размотавшимися бинтами раненых. Кто-то сваливал в кучу со звоном
и криком инструменты, бинты, банки с ватой. Запах разлитой карболки остро
стоял в воздухе. Два студента, очевидно, сами не зная куда, волокли за руки
и за ноги рослого рыжего человека, который беспомощно стонал, а из дверей
волокли им навстречу другого, и видны были только ноги, согнутая спина
несущего, а кто-то кричал оттуда злым и надорванным голосом:
тяжелым кулем окровавленных тряпок, из которого белели бинты и торчали худые
синие руки с растопыренными пальцами. И вся эта безобразная, испуганная куча
человеческих тел, напирая, крича и сшибая друг друга с ног, нелепо
ворочалась на одном месте.
отвращение охватили его.
тряся ими. - Трусы, стыдитесь!.. Оставить, сейчас оставить!..
бессмысленный хаос криков, стонов, шума и плача, и на секунду стало тихо.
Застрявшие в дверях ноги торчали неподвижно, и оттуда молча, растерянно
выглядывали лица. Два студента торопливо и незаметно отволакивали своего
раненого на место в угол.
трясущимися губами фельдшер.
Лавренко. - Мы тут нужны, нам идти некуда, и мы не пойдем. Зачем вы лезли
сюда? Цель какая-нибудь у вас была?.. А теперь бежать! Оставаться, или
убирайтесь все к черту!..
потом.
очевидно в забытьи, монотонно и непрестанно стонал раненный в живот
мальчуган.
растрескавшимися губами и тусклыми, невидящими глазами. Мальчик умирал, и
это сразу было видно, и жаль было смотреть. Лавренко долго стоял, неподвижно
глядя в умирающее личико, потом вздохнул и, горько качнув головою, отошел.
глядя на Лавренко, копошились по углам и производили на него впечатление
побитых собак. Фельдшер, к которому обратился Лавренко, смотрел на него
виновато и подобострастно.
предупредив Лавренко, что если из аптеки будут стрелять, то он разгромит ее
пушками, уехал.
громче и свободнее, точно почувствовали на это право.
тучное тело, и болезненно хотелось одного - уйти сыграть на бильярде.
XIII
пакгаузов показалось розоватое зарево, похожее на восход луны, молодой
офицер вынул шашку, блеснувшую в темноте, и прокричал перед неподвижными
рядами солдат:
рядам, и вся темная масса, сотрясая землю, рассыпая искры и напоминая
отдаленный гром, двинулась вперед.
картина.
языками порывалось в синее небо. Обугленные бревна, покрытые золотыми и
красными углями, с треском ворочались в пламени, и снопы искр фонтанами, как
от взрыва, сыпались вверх. На огненном фоне, как стая чертей, с криком и
уханьем кривлялась, суетилась и над чем-то копошилась толпа.
страх и злоба, и прорезывая им оглушительный рев и грохот, крикнул офицер.
Его рыжая кобыла, поджав задние ноги, скачками рванулась вперед, и в
пронзительном многоголосом визге шашка бесшумно, как показалось офицеру, и
как будто против его воли, вонзилась во что-то мягкое и упругое.
разобрать, и люди, лошади, сверкание красных от огня шашек, гром, треск и
дикий, нечеловеческий вопль - слились в один черно-огненный кошмар,
крутящийся в непонятном бессмысленном вихре.
дружинников, отстаивавших от громил сахарный склад и проход к пристани,
перебравшись через забор, чтобы избежать черного, ревущего в панике потока,
стремглав несшегося от забора до забора во всю ширину освещенной неверным
светом пожара улицы, пробрались в узкий переулок, пробежали в темноте,
спотыкаясь на какие-то бочки и тюки, и выбежали к месту пожара.
них.
показалась рыжая, как будто золотая от огня лошадь, круто забирающая ногами,
из-под которых летели искры, и темная масса звенящих, гремящих кавалеристов,
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Панов Вадим
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Андреев Николай