Чтение 18–й страницы книги ~Сибирская жуть

Видит, не заперта дверь на входе, не закрючена. Лежит в горнице старушка, на соломенном тюфяке. Слезы по полу бегут, ручейком разливаются. Старушка едва живая, чуть дышит. Поздоровалась с ней молодица, передала привет от сына любезного, от Ивана. Рассказала ей Анисьюшка, как встретила сыночка ее в дальнем краю, на Богунае.

Обрадовалась старушка, рассказала помощнице любезной, где какие инструменты лежат. Принялась старательная Анисьюшка за работу: половицы перемыла, стены чисто побелила. Болящую бабушку в бане выпарила, напоила медом.

Растопила жаркую печь, бросила в огонь найденную метку колдовскую, нечистую.

Поднялся из огня огненный столб, красный жар пахнул в лицо красавице, но вытерпела Анисьюшка, вынесла все страхи. Воду наготове держала в бочке дубовой, на всякий страшный случай, но обошлось, не загорелся пол в доме.

Приготовила молодица икряник, чтобы бабушка поправилась скорее.

На зорьке стук в листвяжные ворота раздался. Выбежала Анисьюшка гостей встречать, а то Иванушка разлюбезный до дому пришел. Обнялись молодые с нежностью.

Промолвил ей Иванушка: "Влюбился я в тебя, красота моя, за терпение твое ангельское, за доброту женскую!"

Стали они жить, добро наживать в согласии и дружбе.

А бобыль и сейчас все жену ищет, да не найдет никак.

ВЕРНЫЙ БЕРКУТ

Высоко в синем небе под белыми облаками летит, раскинув широкие крылья, благородная сильная птица. Парит красавец над зеленым океаном тайги, замирая над воздушными потоками. Семья орлиных птиц благородна, но особенно отличаются среди них беркуты, птицы семейства орлиных.

Могучие коричневые крылья, загнутый острый клюв, сильные когти, способные переломить позвоночник самому серому волку.

Но самым удивительным является глаз беркута, не имеющий себе равных по остроте зрения. Беркут видит глаза мышки, копающей себе норку, видит каждую шерстинку на шкурке суслика, отдыхающего на площадке у собственной норки. Сусликов в Сибири раньше земляными белками называли и никакой вражды к зверькам не имели. Суслики как крестьяне среди других зверьков, всю жизнь свою готовят припасы, которыми пользуются другие виды животных, даже соболи и норки, лисицы и куницы. Возвели на сусликов неосторожные ученые напраслину, что питается пушистый друг белок только полевым зерном, истребляя его нещадно. Но как раз самое большое количество сусликов было в Сибири до того, как земледельцы в Сибирь приехали. Первые купцы русские тысячами покупали шкурки сусликов, как мех земляных белок.

Возрождалось поголовье зверьков снова, питаясь травами обильными, насекомыми, гусеницами и личинками вредителей леса.

За угодьями таежными зорко наблюдает беркут, некоронованный предводитель семейства орлиных. Похож он на родственника своего, большого орла, но только издали. Присмотрелись к нему лесные люди, заметили различие птиц, оттого и назвали брата орла беркутом.

Раскинет могучие крылья птичий царь, взмахнет метровыми маховыми узорными перьями и, поднявшись над полями и лесами, застынет недвижно под самыми белыми облаками. Только быстрая тень пронесется по земле, посылая страх и тревогу лесным зверькам.

Падая молнией с высоты недосягаемой на добычу, выставляет беркут вперед страшные твердые когти, от которых не спастись ни змее, ни лисице, ни волку.

Беркуты поздно заводят птенцов. Мастерит сибирская царь-птица большое гнездо свое на соснах и кедрах, на самых могучих деревьях хвойных. Выкармливают крылатые родители обычно одного белого птенца, изредка двух. Благородная стать у грозной птицы, не любят они тех, кто тревожит тишину тайги, вечное их одиночество. Грозная птица оставляет родное гнездо на время, пока не исчезнет причина беспокойства. В заповеднике богунайском встречаются старые сосны без хвои, лишившиеся зелени в недавнем пожаре. Облюбовали это место красавцы-беркуты. Восседают царственно на вершинах, обозревая взглядом орлиным далекие окрестности, ничего не упуская из виду. Сторожат землю сибирскую.

Старые сибиряки помнят, как во время войны устремились в Сибирь полярные волки из Канады. Не страшась расстояний, белые хищники шли по льдам Берингова пролива в сибирскую тайгу. До сих пор ученые не могут расследовать, что привлекало огромных хищников, достигавших трех метров в длину, в Сибирь... Все бесстрашные стрелки-охотники на войну, на фронт ушли воевать. Некому было унять разбойничьи стаи в глухой тайге. Небезопасно вышло и людям находиться в лесу.

Вдруг с неба напали на страшных полярных волков богунайские ловкие беркуты. Беркуты сражались с волками, вторгшимися на их территорию, с орлиной храбростью и отвагой.

В этом повествовании пойдет рассказ о беркуте, спасшем погибающего человека.

Давно случилась история, рассказанная мне мудрым дедушкой.

Маленький мальчик ловил рыбу на берегу стремительного Кана, складывая улов в березовое ведрышко. Серебристая рыбка клевала хорошо, погода стояла жаркая, солнечная, настроение у молодого рыболова было отличное. Вдруг он услышал странный птичий крик, похожий на клекот орла. Никита, так звали мальчика, оглянулся и увидел совершенно коричневого беркута. Беркут тоже был молодой, потому что на голове его еще не исчезло светлое пятно, а размах могучих крыльев не достигал двух метров. Никита стал разговаривать с птицей и бросил ей рыбку из березового ведрышка. Дальние удочки задрожали от богатого улова, мальчик побежал к ним по берегу, забыв о беркуте. Когда порядок был восстановлен, Никита увидел грозную птицу, расклевывающую рыбу на вершине сосны. Так подружились Никита и беркут. Кормил добрый мальчик молодого сильного хищника, отдавая часть рыбного улова. Видит беркут орлиным глазом, как подходит серебряная рыба к наживке крючковой, сразу клекотом орлиным подает Никите знак. Прозвал мальчик своего крылатого друга Яшей.

Подойдет, бывало, к реке и зовет: "Яша! Яша!" И вскоре, откуда ни возьмись, летит к нему, расправив коричневые крылья, прекрасный птичий царь. Покружит чинно, сядет поблизости, примет подарок съестной, расклюет неспешно, послушает разговор.

Теперь Никита спешил к быстрой речке, чтобы не только поймать серебристую рыбу, но и встретиться с самой сильной птицей Богуная, беркутом. Гордо подняв голову, восседал беркут на отвесной скале у берега или на засохших стволах без листвы, не мешающей обзору местности. Добрый Никита кормил птицу, приносил ей угощение из дома или отдавал ей часть рыбного улова. Дружба с редкой птицей помогала рыбалке: беркут с дерева видел, что рыба идет, значит, рыбалка будет. Беркут не позволял проворонить добычу.

Долго ли, коротко ли, а подошло время, улетели года с первого дня дружбы мальчика и беркута, подрос Никита, стал парнем. Появились у молодого человека друзья, с которыми он часто ходил на охоту, добывая пушных зверей, белок и соболей, серебристо-черных и рыжих лисиц.

Однажды поздней осенью забрался молодой охотник на скалу, нависающую над водой, чтобы осмотреть окрестности, да оступился и сорвался вниз. Придавил ноженьку молодецкую обрушенный камень, черный гранит. Студеные волны реки подхватили охотника, увлекая на дно. Сильный Никита справился бы со стихией, если бы не намокшая одежда, которая сразу стала оковами, мешающими плыть. Быстрое течение и холодная вода не позволяли Никите скинуть тяжелые сапоги и намокшую куртку. Никто не мог помочь ему, потому что друзья на другом берегу Кана отдыхали. Человек боролся со стихией, но силы были неравны. Никита стал тонуть, подводные ключи увлекали молодца в омут.

Вдруг темная тень заслонила солнце, упала ему на лицо. Орлиный клекот раздался рядом. Никита увидел своего беркута, лесного друга. Беркут планировал над тонущим человеком. Приподнявшись над ледяной водой, Никита позвал друга, взмахнул застывающей рукой.

"Яша!" - крикнул погибающий охотник, так обычно звал он беркута, когда разговаривал с ним в тайге, глубоко веря, что коричневая птица понимает каждое его слово. Пролетев несколько раз над местом несчастья, беркут устремился прочь, к друзьям Никиты, охотникам, разводившим костер на другом берегу Кана.

Сильная птица подлетела к одному из друзей и клюнула в спину, с криком отлетела и снова клюнула.

"Сошла с ума, птица!" - закричал охотник, хватаясь за ружье.

Но его остановили товарищи:

"Опомнись, это беркут Никитки, наверное, не зря прилетел, случилось что-то!"

Товарищи сели в лодку и поплыли туда, где кружился беркут, издавая орлиный клекот, касаясь крыльями белых бурунов волн. Вскоре увидели сквозь толщу воды Никиту, почти бездыханного. Друзья вытащили тонущего на берег, сняли мокрую одежду, стали откачивать. Откашлялся молодец, задышал, открыл очи ясные, глянул на белый свет. "Живой!" - обрадовались друзья и поблагодарили кружившегося над спасенным хозяином могучего беркута.

"Верный наш беркут! Живем, суетимся, друзей не замечая!"

Долго дружил охотник с птицей, даже когда построили на берегу реки новые жилые кварталы. Поселилась семья беркутов на новом, высоченном доме, где река Кан обтекает город. Напротив, за рекой, густой лес начинается. Жители девятиэтажного дома по Набережной, № 34 часто видят летом планирующих возле лоджий беркутов. Это две гордые птицы, устраивающие гнездо на крыше высотного дома, там, где прежде гнездились их предки в зеленой тайге. Человек выстроил дома на земле их предков, живших здесь задолго до человека и растивших прежде здесь птенцов. Думается мне, что доверились людям царские птицы не просто так. Узнали, передали им сородичи их, что не так уж опасны шумные люди и не всегда обижают братьев своих меньших - птиц и животных. Наверняка научил их доверию человеку прирученный Никитой красавец-беркут Яша.

БЕЛАЯ ВОЛЧИЦА

Случилось это в начале века, сразу, как объявили Первую мировую войну. Тогда забрали на службу воинскую за веру, царя и отечество лучших молодых мужчин. И надо же такому случиться, что как только ушли в армию мужчины-охотники, как разгулялись в тайге волчьи стаи. Волки приходили на хутора, забирались по сугробам на крыши сараев, разгребали соломенные крыши и чинили разбой. Всякому хозяину обидно было, что серый хищник, попавший в кошару, одну овцу съест, а загрызет десять, а то и всех, все равно ему, разбойнику!

Прославилась дерзостью волчья стая, где вожаком была белая волчица, огромная и умная, не знающая страха.

Проживала в то время в деревне Орловка семья крестьянина Референко-Левченко совместно с родителями. Старики помогали воспитывать многочисленных внуков, а их было ни много ни мало - двадцать человек!

Молодая супруга хозяина, Потапа Потаповича, Елизавета, каждый год супружества рожала близнецов. За десять лет совместной жизни у нее родилось двадцать детей и все мальчики.

Пашня у Потапа Потаповича была семьдесят десятин, землица черноземная, сибирская, урожай давала один к двенадцати: на один мешок посеянной пшеницы - двенадцать мешков урожая. Размалывали зернышки в своей Орловке, на водяной мельнице. Тогда несколько видов размола делали: мелкую муку на белое печенье, погрубее для хлебной выпечки и крупчатку, для пирогов и калачей. Семья дружная у Потапа Потаповича и работящая, потому жили в достатке, держали и поросят, и трех коров, птицу разную.

Однажды, на самый Покров, среди темной ночи, услышал Потап Потапович неистовый лай собак во дворе. Выбежал на крыльцо хозяин, поднял повыше фонарь "летучую мышь" и видит: через широкий двор идут два серых волка, держась зубами за уши лучшей его, канадской свиноматки. А свинка лишь жалобно повизгивает, а идет, куда волки ведут. Подошли хищники к плетню огородному, перепрыгнули плетень вместе со свинкою! А потом по снежному насту, по огородному полю, прямо к темнеющему лесу движутся, не обращая внимания ни на людей, ни на собак. А в конце огорода гордо стоит белая волчица, ожидает помощников своих!

Схватил хозяин ружье, выстрелил в отчаянии по разбойникам, но промахнулся, а возможно, пуля не пробила шкуры хищников, не причинила им вреда. Так и увели свинку на глазах у хозяина...

Пришел светлый праздник Рождества. Поехал Потап Потапович на большую ярмарку в город Канск, чтобы на рождественских распродажах накупить всяких нужных вещей ребятишкам, а хозяюшке Елизавете посуды разной, потому посуды всегда детям не хватало: кружек, ложек, мисок. Ярмарка в Канске веселая была, накупили муж с женою детской обуви, игрушек целый мешок, бочонок леденцов и ящик халвы ореховой взяли. В посудной лавке набрали посуды всякой, стеклянной и фарфоровой, даже и горшков глиняных раздобыли. Погрузил хозяин на сани все, что купила хозяюшка, упаковал подарки рождественские, уложил мешки и ящики и отправился в путь-дорогу.

Выехали домой вроде бы засветло, солнышко светило, а через недолгий час нагнал ветер снежные тучи, повалил снег хлопьями, крупными снежинками, стало засыпать санный путь, потянул ветер низами, хиус северный.

Конь мчится быстро, сам к дому торопится, за кучера управляется Потап Потапович, а хозяйка укуталась в меховой полог, привалилась спиною к бочонку с леденцами и задремала.

Темнота к дороге подступилась, тайга по обочине черной стеной встала, даже луна выкатилась на небосвод, сияя желтым, неярким светом. Вдруг в темной стене леса засветились красноватые огоньки, загорелись попарно, стали двигаться едва ли не напротив саней. Волки! Догнали все-таки!

Потап Потапович замахнулся на каурого коня вожжами, а тот стерпел удары, ослушался хозяина, сначала замедлил шаг, а затем остановился совсем. Голову конь вниз опустил, неподвижно стоит, только дрожит крупной дрожью, так что бляшки узорные на наборной сбруе звякают: "Дзинь, дзинь..."

Из черного леса выходит белая волчица, медленно идет, не торопясь. Мех на ней белый, блестящий, крупным завитком по бокам ложится. Морда вытянутая, с большими глазами, смотрит грозно, страшно. Приблизилась к санной повозке, совсем близко к коню подошла, да и легла у его ног на дорогу... Следом за нею вышли серые волки, восемь волков. Разделились по четверо и встали рядом с санями с двух сторон.

Замерло все на таежной дороге: ни путника, ни кареты почтовой, ни огонька малого. Проснулась Елизавета, встала в санях, меховой полог скинула, на белую волчицу смотрит. И вдруг сказала она белой хищнице: "Зачем на дороге разлеглась? Домой меня не пускаешь? Ты и сама волчица-мать, может, эти волки серые тебе дети! Ждут тебя и любят, ищут в зимнем лесу. А у меня не четверо сынов и не восемь, а двадцать! Младшему годик, а старшему одиннадцать. Пусти меня к детям, белая волчица!"

Сказала смелая Елизавета слова эти волчице и сама испугалась: "Как посмела она самой волчьей царице указывать, когда вся Енисейская губерния боится ее?"

Тихо стало на зимней дороге, замерло все живое в страхе...

Вдруг белая волчица медленно поднялась из-под ног дрожащего коня, постояла чуть и пошла к темному лесу. А все восемь волков подняли ноги и по-собачьи пометили и сани, и коня, и полог меховой...

Потап Потапович дара речи лишился, замер на облучке недвижно, заледенев сердцем. Как только последний серый волчище к крайним елкам подошел, рванулся каурый конь с места, удержу нет!

Помчался конь, снег за повозкой вихрем завился, еле удержался кучер, чтобы не упасть да удержать сани.

Так и мчались до самого дома, до хутора, будто серая стая передумать могла и вцепиться в конскую гриву.

У тесовых ворот усадьбы остановились, не веря еще в чудесное спасение свое... Отворили ворота, завели коня на подворье, распрягли сани. Только тогда дух перевели, осмотрелись. Долго удивлялись жители Орловки невиданному случаю: зверь хищный, волчица белая, послушалась женщину, отступила!

Долго хозяйничала в тайге белая волчица, но однажды выследила ее стая охотничьих собак, ванаварских лаек. Целый день гоняли они ее по тайге и пригнали к лесной заимке. Здесь окружили они хищницу, встали в кольцо, из которого не было выхода. Собаки не решались броситься сразу и медленно приближались, сжимая живое кольцо.

И вдруг белая волчица завыла. Она закинула вверх голову, и ее громкий вой наполнил лес, морозными иглами отзываясь в каждом сердце. Загадочный и непонятный, печальный и призывный, волчий вой звал и тосковал, рассказывал и сжимал сердце слушающего черной тоской. Сначала собаки перестали лаять, затем сдвигать свое живое кольцо.

Белая волчица выла все громче, все тоскливее, а собаки медленно отодвигались от нее. Это был невиданный гипноз! Наконец волчица пошла на собак, они расступились и выпустили ее. После этого никто не видел белую волчицу, она ушла из наших лесов.

ЦАРСКИЕ ГРАМОТЫ

Широко-широко, до самого края земли, раскинулись раздольные сибирские пашни и луговины сочной травы. Но не всегда просторы эти ласкали взгляд путника. Высилась повсюду древняя, первозданная тайга.

Спали вечным сном заболоченные речки, блестели озера. Шумели в еловых лапах северные ветры студеного моря. Пробирались по бурелому огромные дикие звери, устраивая себе в чаще безопасные лежбища. Спешил засветло вернуться в теплое зимовье зырянский охотник, нагруженный мехами и вырезкой оленьей.

Разведали однажды угодья сибирские люди царские, люди смелые. Доложили государю российскому о новой землице. Заботясь о процветании государства, начал разумный царь великое дело заселения.

Знал батюшка-царь, что тесно крестьянину на обжитой старушке Руси, не для каждого пашня приготовлена. Жаждет настоящий пахарь свободного простора для труда крестьянского, каковой и ожидает его в Сибири просторной. Предсказал и Спаситель человеку: "Плодитесь и множитесь, наполняйте землю разумно!" Значит, благословил Господь, чтобы не теснились люди в отчем доме, а заселяли девственную землю. Быть по сему!

Так в давние времена благословили государи России заселение раздольных северных земель. От самого семнадцатого века стремились заселять и благоустраивать долины вдоль батюшки Енисея и притоков его.

В каждой губернии России выявлялись безземельные крестьяне, желающие стать переселенцами. Из многих мест переселенцы объявились: из Украины и Московии, Прибалтики и Приморья, Кавказа и Крыма.

Ехали семьями, с чадами и домочадцами, долгими дорогами и тропами. Разные это были люди, но их объединяло одно: беззаветная, горячая любовь к матушке-земле.

Рисковали они здоровьем своим и детей своих, терпели неудобицы ради того только, чтобы приложить руки к пашне, дать выход истинному трудолюбию крестьянскому, доброй душе человеческой.

Очистились руками переселенцев завалы буреломные, вынесли на рученьках они валуны гранитные с пашен сибирских, убрали россыпи камешников с дорог и дорожек.

Прибывали в Сибирь вместе с русскими разные народы империи Российской, и хотя и жили они малыми колониями, но драки между ними не случалось, всем земли хватало.

Про дивную историю семьи с Балтийского моря, литовской семьи Брэмс, будет повествование. Все они имели большую любовь к земле, огромное трудолюбие, имели душу крестьянскую. Невозможно забыть предков, чьими руками очистились от бурелома прекрасные черноземные пашни, забыть их - значит отречься от самого дорогого, своих корней.

Все народы принимали участие в создании современного облика Сибири, всем им низкий поклон молодого поколения сибиряков. Но поведали мне сказ о переселенцах из Прибалтики, потому и о них рассказ будет. А о других переселенцах, возможно, и более достойных, написаны будут другие сказы.

Случилось это в 1901 году, в прибалтийском городе Каунасе. Литовский крестьянин по имени Ян Янович из рода Брэмс не имел земли и работал наемным рабочим у разных хозяев. На русский язык имя Ян переводится как Иван.

Здесь, в городе Каунасе, узнал Ян о вербовке крестьян в богатые сибирские земли. Управление города Каунаса выделило агента, который занимался оформлением документов согласившихся на переезд. Каждому мужчине выдавалась гарантийная грамота на семь гектаров земли, право владения закреплялось грамотой-документом, подписанной самим царем, самодержцем Российской империи.

Ян Янович мечтал о земельном владении, о собственной ферме, о крестьянском хозяйстве, поэтому сразу же согласился на все условия. Помогла городская управа города Каунаса, выделила стряпчего - агента по недвижимости. Занимался тот агент составлением особых, гербовых бумаг, бумаг с гербом Российской империи, подписанных самим царем.

Писаной красоты документ был, теперь уж таких нету! Выдавался каждому хозяину, мужчине, в возрасте до сорока лет.

"Мы, Николай Вторый, Император всея Руси... княжества Финляндского, Курляндского, Польского, жалуем подателю сего документа семьдесят десятин земли Сибирской в вечное пользование, с правом наследования мужчинам рода, подданному моему крестьянину Яну Яновичу, урожденному Брэмс..."

Далее перечислялись права и обязанности нового землевладельца и сообщалось, что выдается ему сто рублей серебром из казны царской на обзаведение хозяйством на новом месте, что в течение десяти лет от дня первой борозды освобождается он от любых налогов и податей. Кроме того, может брать кредит в российских банках и Аграрном банке для устройства местных промыслов и заводов по переработке сельскохозяйственного сырья. Мечта исполнялась на глазах, счастливей голубоглазого Яна не было человека! Ему исполнилось тридцать два года, он горел желанием превратить землю в цветущие поля и сады...

После оформления документов, 3 мая в чудесный солнечный день семья молодого эстонского крестьянина прибыла на железнодорожную станцию. Состав подали товарный, с "телячьими" вагонами. Прежде всего погрузили подарки от литовской крестьянской общины, а также от мэра города Каунаса. Грузили железные плуги, бороны, чугунные котлы, снаряжение на баню, кровельное железо, всевозможные бочки, семена в мешках, оборудование для пчелиной пасеки, несколько ткацких станков. Ян Янович даже прослезился, когда стали грузить кухонную утварь: посуду, кастрюли, емкости для воды. Собственное имущество переселенцев также сгрузили в соседний вагон.

Поезд двигался очень медленно, ехали почти месяц. Наконец добрались до станции Рыбной. Здесь выгрузились. Жандармское управление выделило целый обоз для перевозки имущества переселенцев на места поселения, обозначенных как Верхняя и Нижняя Лебедевка. На лошадях ехали вдоль реки Кан, вместе с Яном Яновичем ехали шестеро его двоюродных братьев, тоже именуемых Янами.

Приехали на место вечером, к закату солнца. Мужчины соорудили шалаши, в которых и жили первое время. Все надели мешки на головы с прорезями для глаз, потому что гнус не давал даже дышать. Укутывали детей, завязывали им лица. Утром приехали два всадника: землемер и жандарм. Землемер начал замерять земельные угодья, по семь гектаров - семьдесят десятин на каждого Яна, это было очень много, позже оказалось, что для изобильной жизни достаточно и пяти гектаров.

Когда землемер уехал, литовские братья выкопали квадрат земли, очистили от дерна и достали землю. Они взяли в ладони роскошный зернистый чернозем с блестящими слюдяными крапинками, мяли в заскорузлых крестьянских ладонях, вдыхали запах пряной земли... Не обманул самодержец всея Руси - царь, действительно отдал Янам угодья таежные. Теперь только трудиться надобно!

Прежде всего стали расчищать место для усадьбы, для дома крестьянского. Пилили деревья, укладывали по назначению: громадные бревна в пирамиду для постройки дома, потоньше бревна для постройки конюшен, сараев, еще более тонкие, - на заборы и перегородки. Работали весь световой день, останавливаясь только на обед. Первое время продукты покупали у жителей деревни Ильинки, которые и сами приезжали к переселенцам, помогали чем могли, угощали молоком и хлебом, учили спасаться от гнуса дегтем березовым. Но не все перенесли испытание мошкой и жизнью в шалашах, один из Янов передумал и вернулся в родную Прибалтику.

Женщины собирали травы, дети им помогали. Тмин, ромашку, иван-чай, валериану и анис - все в пучках развешивали на веревках между столбами, а затем переносили в первый сарай.

Неожиданно появились на двух лошадях посыльные из Енисейского земства, они привезли в подарок топоры, распиловочный станок - для нарезки досок, на конной тяге, скобы и гвозди. Мужчины часто ездили в кузницу в Орловку, которая размещалась на берегу Барги, за деревней.

Работа кипела беспрерывно, до морозов нужно было успеть построить дома, помещение для скота, заготовить сено, благоустроить усадьбу у дома. Воду из реки Кан не пили, по совету жителей Ильинки питьевую воду брали из родников, которых было очень много в лесу. Один из родников углубили, сделали каменные ступеньки и из этого ключика брали воду для питья.

Особенно интересно прошло первое знакомство с рыбными угодьями реки Кан. Братья Яны в погожий жаркий денек отправились на рыбалку с неводом, купленным еще у балтийских рыбаков. Невод был крепкий, добротный. Мужчины зашли в речку, начали закидывать сеть. Берег огласили крики рыбаков. Оказалось, рыба натыкалась в воде на ноги братьев, царапая их плавниками и мордами, кусая бесцеремонно. Невод едва вытащили четверо мужчин. Язи, сорожка, хариусы, таймени, ленок, осетры стали добычей рыбаков. Рыбу солили в кадушках впрок.

Со станции Рыбное снова прибыл посыльный и вручил отцу семейства, Яну Яновичу, сто рублей царскими монетами на приобретение домашнего скота.

Вскоре купили двух коров, которых не пасли, а загнали в специальные загоны, поскотины. Дети присматривали за коровками, потому что местные лоси и олени проявляли интерес к домашним животным, приходили посмотреть на коров. Диких животных можно было встретить всюду вокруг стройки. Горностаи, черные соболи, лисы, барсуки, белки и хорьки водились в большом количестве. Тайга была населена сохатыми, которые в день раза три переплывали Кан.

Радость землепашцев передавалась и детям. Дети радостно бежали с обедом в поле, старались принести родителям горячую кашу или заваренный травяной чай. В первый год посеяли лен, гречку, просо, овес. Под пшеницу пашню приготовили только через год. Пашня давала урожай около ста центнеров с гектара ржи, чуть поменьше - пшеница. Возле посевов строили вспомогательные избушки, в них хранили инвентарь, отдыхали, чтобы не ездить домой в страдную пору.

Время пролетело птицей, пашня увеличивалась с каждым годом. Теперь зерно стали продавать, менять на одежду и обувь, кормить отрубями канадских свиней, многочисленную домашнюю птицу.

Очень интересно было организовано животноводство. Помещение для скота построили из бревен, посаженных на седой мох. Просторная прихожая включала в себя раздевалку, где всегда стояли деревянные башмаки для работы в стайке. Окна в помещении для животных устраивались на южной стороне, с множеством мелких квадратиков, закрытых слюдяными пластинами. Размер оконных рам был такой же, как и в жилом доме фермеров. Животные содержались в чистоте, в добром здравии, зимой пили воду, согретую в бочках, вдоволь имели сена и зерна, поэтому молока давали много. Летом не успевали его перерабатывать: делать сыр на зиму и сливочное масло.

Часто на крестьянский ужин готовили литовское национальное блюдо - милтупутру: в кипящее молоко бросали картофельные галушки, затем рыбу, очищенную от костей, и немного коровьего масла. Хлеб пекли сами, в магазине не покупали. Зерно размалывали на водяной мельнице в деревне Орловка. Готовили муку трех видов: тонкого белого размола для приготовления калачей и булочек, среднего помола для выпечки хлеба и крупного помола, применяемого как крупа. Пшеничную кашу взбивали раздвоенной еловой веточкой, выскобленной добела. Так же размалывали горох и овес в муку, приготовляли из нее гороховый кисель и овсяный кисель...

Огромное значение имел лен. Семена привезли с собой из Каунаса, в год поселения, посадили сразу, почти на целинную землю. Лен очень хорошо родился, высокий, красивый. Из него делали холсты для постельного белья, льняное масло из семян для пропитания. Из льняных отходов готовили утеплитель, применяемый для пошива одежды.

Ольховой корой красили белые холсты, чтобы сшить брюки, куртки, платья. Вскоре освоили охоту на пушных зверей, стали шить красивые шапки, богатые воротники, особенно славились воротники из горностаев.

Сразу за усадьбой поставили ульи, организовали пасеку. Здесь же соорудили мшаник для хранения пчелиных домиков зимой.

Через два года просторный дом из четырех комнат с множеством сараев и сарайчиков стоял посреди переселенческой усадьбы, огороженной частоколом из тонких бревен. При доме были устроены: сыроварня, колбасная, коптильня, сушильня для рыбы, чуть подальше большое гумно для обработки снопов ржи и пшеницы, урожай обрабатывался не спеша всю долгую сибирскую зиму...

В доме красовались деревянные кровати, диваны и шкафы, сделанные отцом и братьями, своими руками изготовляли плетеную посуду для хозяйства: корзины и сумки...

Из лозы плелись кресла для отдыха, которые в летнее время ставили во дворе, перед домом. Вскоре купили на ярмарке в Канске цветных кур, шумно разгуливающих в огороженных птичниках, радующих всех домочадцев.

Из озера, неподалеку, привозили курам ракушки и галечник. Нестись птицы начинали с февраля, на праздник Пасхи уже красили обрядовые яйца.

Случалось, приходили лихие люди - обычно спрашивали продовольствие, - наверное, бездомные или беглые. Ян Янович всегда давал свиные окорока, картошку, сыр, копченую рыбу. Неизвестные люди исчезали надолго, чтобы появиться через год.

Зита Яновна Брэмс вспоминает: "Вдоль стен холодного чулана укреплялись жерди, очищенные от коры. На них надевались белые калачи, которые не портились на морозе. Моя мама всегда просила меня принести калачей к вечернему чаю, а мне доставляло удовольствие снимать калачи с жердочки".

Мед переселенцы применяли вместо сахара, сахар тогда очень ценился, а мед - не особенно, его было в изобилии. Заготовляли на зиму копченые тушки рябчиков, уток, глухарей. Дикой птицы водилось множество, только успевай ловить.

Но главной заботой родителей были посевы, хотя посевы принадлежали частнику, их приезжали смотреть агрономы из губернии, два раза в лето... Сажали ежегодно пшеницу, рожь, гречку, овес, лен, коноплю. Из конопли делали конопляное масло и плели веревки.

Климат оставался почти без изменений, и не помнит Зита Яновна, чтобы не уродилась пшеница или рожь. Картошка частенько давала неурожаи, но чтобы зерновые не уродились - не случалось. Всякое зерно вручную убирали, возили осенью на гумно связанный в снопы урожай и всю зиму обмолачивали не спеша. Здесь получалось безотходное производство, где и мякина, и солома, и зернышки, конечно, - все в дело применялось.

Когда купили овец, началось для переселенцев новое время. Овечью шерсть пряли тоненько, ткали сукно на ткацких станках дома и шили костюмы. Сукно красили красками, купленными в магазинчике Литвяковых, в деревне Сокаревка, где сейчас нынешние сады.

Очень любили заготовлять опята, которые собирали возами. Грибы сушили в духовке русской печки, после убирали на полати, как зимний припас. Бруснику в бочках не вносили в дом, ягода стояла прямо на улице или в огороде. Интересно решалась переселенцами проблема моющих средств. Мыло магазинное, туалетное покупалось крайне редко, только в подарок на большие праздники. Крестьяне варили мыло сами из жира и соды, добываемой у железнодорожников, дежурных по станции.

Для стирки пользовались специальным раствором березовой золы в кипятке, называемой щелоком. Разводился щелок в огромной бочке с притертой пробкой, белье замачивалось в таком растворе на сутки, а затем отстирывалось. Стирка считалась мужской работой, как одна из трудоемких.

На покос, жатву, сев одевались в белые, чистые одежды, готовились как на праздник, читали молитвы об умножении плодов земных, благодарили матушку природу и Бога. Иногда вызывали священника из села Заозерного для освящения серпов, кос, семян, дома крестьянского.

В тихие вечера после трудов праведных любил Ян Янович посидеть на скамье, устроенной на берегу быстрого Кана. Сверкающая гладь водяного простора, красноватые скалы, вечнозеленые кедры и сосны... Кружились над быстрой водой белые речные чайки, гнездились в обрывистых берегах стремительные стрижи и ласточки. Можно было любоваться сибирскими ланями, приходившими на водопой к Кану. Многие виды ланей и оленей исчезли совсем с территории Богуная, а было их более десяти.

Особенной красотой и доброжелательностью к человеку отличались толстороги. Это вид таежных коз с огромными загнутыми рогами, коричневым окрасом шерсти. Дикие толстороги позволяли человеку подходить к их стадам достаточно близко, а самки даже рожали детенышей возле крестьянских подворий, надеясь найти человеческую заботу в трудное время о своем козленке.

Сохранились воспоминания старожилов о прирученных бурых козах, доившихся чистыми сливками, желтого цвета. Молоко застывало в посуде, как сметана и имело высокую жирность, такую, что на нем жарили блины. Поселенцы старались не губить природу без нужды, прикармливали в стужу оленей и ланей.

Разводили дикого глухаря, который легко приручался, а спустя восемь месяцев достигал пяти килограммов веса. Кормились глухари всеми видами хвои, а гальку и ракушечник им насыпали тот же, что и домашним курам. Необычность глухаря состояла в его морозостойкости, птица не нуждалась в теплом сарае, не требовала большого количества зерна, довольствуясь зерновыми отходами. Кроме того, таежная птица имела необыкновенной красоты оперение, из которого изготовляли чудесные украшения и сувениры. Таежные глухари не улетали от людей, хотя могли это сделать. Дети переселенцев с других хуторов приходили просто смотреть на таежных красавцев. Замечательная птица глухарь!

Ян Янович полюбил сибирскую землю, отдал ее пашням все силы свои и был счастлив судьбой крестьянина.

Недалеко от плотины ГРЭС есть на обрывистом берегу скамейка. Сработана из листвяжных плах, скобленных топориком, установленных на каменные опоры. Рыболовы часто отдыхают на ней, не подозревая, что это и есть скамья хозяина Яна с исчезнувшего хутора Нижняя Лебедевка. Нет на земле Яна Яновича, но не заросли его пашни, служат людям.

БОГУНАЙСКОЕ ЧУДО

Поведала мне старая бабушка Агафья в доверительной беседе про то, что сама видела и слышала.

Выдался тогда тихий зимний вечерок, засиделись мы, но и причина случилась. Не восемьдесят, не девяносто лет от рождения было бабушке Агафье, но сто первый стукнул! Дивные дела Господа!

Молодым всегда интересно узнать, что было, когда их не было. Мчится кипящее время, исчезает пустое, забывается мелкое. Но богунайское чудо отмывается, как золотой самородок, сияет ярче непонятой тайной.

Откроем по порядку.

Родилась бабушка Агафья в семье сибирского священника в селе Заозерном. Приняла от родителей самое доброе, христианское воспитание, без которого не смогла бы и понять, и оценить приключившееся таинство. А случилось все на холмах богунайских.

В то время умножалась ежегодно рыба в реках, птица в лесах. Разводился всякий пушной зверь в кедровой, в зеленой тайге, которую вырубали потом долго, но все-таки вырубили полностью. Пригодилась матушка-природа в смутные времена государственных переворотов. Только начались в столице гонения, сразу к нам, в дальнюю сторонку сибирскую, редкие люди приехали. От несчастья бежал народец, оставаясь в глухих сибирских заимках.

Приехали тогда в Сибирь духовные лица. Совесть народа, образованные ученые священники, монахи из Троице-Сергиевой лавры. Тогда, во времена оные, священникам трудно пришлось.

Служили они отечеству, мораль и законы веры предков проповедуя. Но не поняли их в стране, за двух-трех нечестивых всех праведников, без разбору, решили предать на истребление.

Прибыли в наши богатые края редкие эти люди и расположились рядом с зимовьем староверов, на Богунае. Судьба духовных лиц перекликалась с судьбой староверов, не изменивших веру собственную в гонениях царских. Приезжие монахи взялись за постройку. Вскоре поднялся вокруг поляны за третьим холмом крепкий частокол, а за ним избушки бревенчатые. Украсила скромное монашеское поселение просторная деревянная церковь. Приходили в новый монастырь удивленные крестьяне из местных деревень. Нравилось простым людям радостное место. Порядок, природная красота не испорчена, тропинка петляет между кедров могучих, белочки прыгают ручные, птицы поют, цветы лесные благоухают.

Среди густого леса открывается страннику древний град деревянный, будто Китеж сибирский! Возвышается над крышами келий новенькая церковь, звучит над лесными угодьями чистый перезвон колоколов, приглашая путников к вечерней службе монашеской.

Пожилого возраста священники, каковых в центральной России особенно истребляли, не одобряли войну и смуту. Сами терпели и другим советовали терпеть, не возмущаясь, находить выход без столкновений шумных. Монахам пришлось не называть приходящим свои имена, потому как разные люди их окружали. Старцы искали божественное спокойствие, возможность прожить последнее время тихо и мирно.

Прихожане спросили одного седого старца о причине его поселения на Богунае. Сказал мудрец твердо и сурово: "Прибыли мы по божественной воле! Состоит эта воля в том, что все мы должны в полном спокойствии дожить свою земную жизнь и перейти в жизнь бесконечную".

Все знают, что старость всегда заканчивается. Земную жизнь хотели старцы закончить тихо, перейдя в жизнь вечную, в которую горячо верили. Нет в том божьем деянии для христианской души никакой скорби. Рождаемся со Христом, живем и радуемся, смерть принимаем, как неминуемую божественную волю. Некоторые монахи ехали через Сибирь в Китай, Монголию. Наши старики не хотели оставлять Россию, покидать свой русский народ.

В тяжелые времена случалось, что священников и монахов в спешке стреляли и зарывали не на кладбище, а где придется. Часто требовали от священнослужителя отречения от Христа-Бога. А какая после этого спокойная совесть у священника?! Старого и слабого можно заставить сказать неправду, а то и того хуже: выдать братьев по вере, укрывших сокровища церковные. Стремились наши старцы с правдою, спокойно предстать на суд божий.

Действительно, все насельники здешние, по слухам, из бывших дворян, князей, особенно если епископ или старец-учитель духовный.

Стали приходить к столичным старцам на Богунай многочисленные желающие воспринять от них руководство к жизни праведной. Отцы принимали всех с любовью, успокаивали, указывали путь, но никому не разрешали в скиту оставаться надолго. Ласково отвечали, что не можем-де мы руководить вами до конца, сами исполняем волю Бога. Воля та состоит в мирной кончине старцев, не участвующих в распрях мирских.

На вид надежная церковь, а старцы предвещают свой мирный конец. Приходящих к старцам за советами жителей называли в те времена паломниками. Часто у сибирских людей бывали затруднения в общении с близкими людьми, соседями, начальством. Поэтому посещение старцев давало людям направление, жизненную дорогу и душевное равновесие, без которого само существование невозможно. Мудрость старцев, возможность предусмотреть не только ежечасную выгоду, но и последствия какого-нибудь поступка человека помогали сибирским паломникам в нелегкой жизни. От старцев люди узнавали, что не только на войне подвиги совершаются. Жизнь с подавлением собственных страстей, воздержанием от пищи также есть подвиг не менее тяжелый, чем ратный.

Но не всякое самоограничение старцев понимали паломники, все тонкости человеческой морали не усваиваются сразу. Однажды потревожило приходящих любителей духовности загадочное происшествие. Любя благочестивых стариков, беседуя с ними, перестали вдруг замечать одного тихого батюшку. Молчали сначала, потом заволновались, спрашивать монахов стали: "Куда же отец Никодим подевался? Ждем его, а он не приходит!"

Искали и в церкви, и в кельях - нет нигде благочестивого отшельника. Побеспокоились и утихли, тайна неразгаданной осталась.

Как вдруг снова недосчитались приходящие крестьяне еще одного смиренного подвижника. От исчезновений таких веяло неземной тайной...

Бывало, спросят у самих старцев прямо: "Где батюшка Сергий?" А старцы будто не услышат обращенного к ним вопроса, не заметят напряженного взгляда. Иногда спокойно посоветуют искать в келье, в жилье монашеском. Любопытные паломники постучатся в домик-келью, подождут у двери. Тишина, не отзывается никто. Только душевный трепет охватит любопытного, особый, божий страх. Богунайское чудо.

Пожелает кто-нибудь дверь в келью отворить. Войдут, но не встретят никого. Чисто прибранная келья подвижника пуста, сладко пахнет церковным ладаном, горит лампадка под иконами. Никто не выходил и не входил. Горит и горит старинная лампадка в красном углу, словно вечная, помногу месяцев. Угодили старцы Богу.

Так и пойдут удивленные крестьяне, замечая, что от удивления такого остается ощущение близости таинственной чистоты, дыхания духа святого.

Сказывали маленькие рыбаки, дети старателей, как однажды тайна богунайского чуда приоткрылась им по безгрешности возраста детского.