они были миниатюрнее швейцарских часов; а когда он увидел, что одни часы
луковицей рекомендуются как часы с репетицией, наделенные редкой
способностью вызванивать каждую четверть часа в кармане их счастливого
обладателя, ему даже захотелось быть настолько богатым, чтобы купить их.
книжными лавками, откуда шел приятный запах свежей печатной бумаги,
мгновенно будя воспоминание о какой-нибудь новой грамматике, по которой он
когда-то, давным-давно, учился в школе, - с надписью "Томас Пинч, пансион
Гров-Хаус", выведенной отличнейшим почерком на заглавном листе! А этот
легкий запах сафьяна, а все эти ряды томов, аккуратно выстроенные один над
другим, - какую радость они сулили! В окне были выставлены, радуя глаз,
последние лондонские издания, раскрытые на заглавном листе, а иногда даже и
на первой странице первой главы, что подстрекало неосмотрительных людей
начать чтение, а потом, из-за невозможности перевернуть страницу, ринуться
внутрь и купить книжку! Тут были изящные фронтисписы и тонкие виньетки,
указывающие, подобно придорожным столбам на окраинах больших городов, на
богатую событиями жизнь, которая скрывается за ними; и книги с
благообразными портретами авторов, имена которых, хорошо известные мистеру
Пинчу, были освящены временем, - много он отдал бы за то, чтобы иметь их
труды, в каком угодно издании, на узенькой полочке рядом со своей кроватью,
в доме мистера Пекснифа. Просто мучение, а не лавка!
место, - где продавались детские книги и где бедняга Робинзон стоял одиноко
во всем своем величии, с топором и собакой, в шапке из козьей шкуры и с
ружьем, и спокойно взирал на Филиппа Кворла и целую орду подражателей вокруг
него *, призывая мистера Пинча в свидетели, что только он один из всей этой
толпы оставил на песках мальчишеской памяти свой след, который бессильна
стереть поступь новых поколений. Были тут и персидские сказки о летающих
сундуках и волшебниках, многие годы корпящих в пещерах над колдовскими
книгами; был тут и купец Абдалла, и страшная старуха, выскочившая из сундука
в его спальне; и могучий талисман - несравненные сказки "Тысячи и одной
ночи", с Касим-бабой, разделенным на четыре части и подвешенным к потолку
разбойничьей пещеры, словно призрак головоломной арифметической задачи. Все
эти бесценные сокровища, мгновенно завладев мистером Пинчем, так оттерли и
отчистили волшебную лампу в его душе, что, когда он опять повернулся лицом к
шумной улице, к его услугам был уже целый хоровод видений, и он снова
радостно переживал счастливые дни допекснифовских времен.
горящими, как жар, бутылями (весь блеск которых собран в пробках), где
медицина не без приятности сочеталась с парфюмерией в изготовлении
ароматических леденцов и девичьей кожи. Не выказал он также ни малейшего
внимания (что и всегда за ним водилось) к портновским лавкам, где вывешены
были новейшие фасоны столичных жилетов, которые, в силу какой-то странной
метаморфозы, в лавке всегда выглядели отлично, а на заказчиках делались ни
на что не похожи. Зато он остановился у театра прочесть афишу и поглядел на
вход с известного рода трепетом, который отнюдь не уменьшился, когда из
дверей вышел джентльмен с восковым лицом и длинными волосами и велел
какому-то мальчишке сбегать к нему на квартиру за палашом. Услышав это,
мистер Пинч замер в восхищении и простоял бы так до темноты, если бы колокол
старинного собора не зазвонил к вечерне, после чего мистеру Пинчу удалось
сдвинуться с места.
тоже был смирный малый и в школе тоже вел себя, как мальчик из хрестоматии,
хотя даже озорники его любили. К счастью, случилось так (Том всегда говорил,
что ему везет), что помощник органиста в этот день работал один и на пыльных
хорах с ним не было никого, кроме Тома; так что Том помогал ему переводить
регистр, пока он играл, а потом, когда служба кончилась, и сам уселся за
орган. Вечерело, и к желтому свету, струившемуся сквозь старинные окна на
хорах, примешивался зловещий тускло-красный оттенок. Когда величавые аккорды
огласили церковь, мистеру Пинчу почудилось, будто на них отзывается эхом
каждая из древних гробниц, так же как и сокровенная глубина его собственного
сердца. Мысли и надежды волной хлынули в его душу, когда стройные звуки
музыки сотрясли воздух, и среди них, исполненные нового, важного смысла и
значения, но в существе своем те же самые, - были все впечатления этого дня,
вплоть до смутных воспоминаний детства. Чувство, которое пробуждали эти
звуки в краткий миг своего существования, казалось, обнимало всю его жизнь,
всю его душу; и по мере того как окружающая действительность из камня,
стекла и дерева расплывалась и пропадала во мраке, эти видения становились
все ярче, и Том совсем позабыл бы про нового ученика и ожидающего их обоих
наставника и просидел бы так до полуночи, изливая благодарное сердце, если
бы не дряхлый грубиян причетник, который непременно желал запереть церковь,
не медля ни минуты. И мистер Пинч распрощался со своим приятелем,
рассыпавшись в благодарностях, ощупью выбрался из темноты на уже освещенные
фонарями улицы и поспешил в гостиницу обедать.
было в усыпанной песком зале той гостиницы, где мистер Пинч на конюшне
оставил свою лошадь; поэтому он попросил придвинуть маленький столик поближе
к огню и с аппетитом принялся за отлично поджаренный бифштекс с дымящимся
горячим картофелем, радуясь его превосходным качествам и вообще наслаждаясь
жизнью вовсю. Рядом с тарелкой стояла кружка бесподобного вильтширского
пива; и все это вместе взятое было так чудесно, что мистер Пинч вынужден был
время от времени класть нож и вилку на скатерть и потирать руки в глубоком
умилении. Когда подали сыр с сельдереем, мистер Пинч вытащил книжку из
кармана и доканчивал обед уже не торопясь - то покушает немножко, то выпьет
пива, то почитает, то остановится, раздумывая, каким человеком окажется
новый ученик. Покончив с этим предметом размышления, он погрузился в книжку,
как вдруг дверь отворилась, и вошел посетитель, напустив при этом такого
холода, что сначала положительно казалось, будто он совсем загасил огонь в
камине.
признательность мистеру Пинчу, который отодвинулся со своим столиком,
уступая место пришельцу. - Не беспокойтесь, пожалуйста, прошу вас.
менее пододвинул большое кожаное кресло к самому очагу, и уселся прямо перед
огнем, поставив ноги на решетку.
Пинч. - Бедняга! То-то, должно быть, промерз до костей".
огнем. Наконец он встал с места и освободился от шали и пальто, очень
теплого и толстого (по сравнению с верхней одеждой мистера Пинча). Однако,
сняв пальто, он ничуть не стал разговорчивее, ибо снова уселся на то же
место и в той же позе и, откинувшись на спинку стула, принялся грызть ногти.
Он был молод - лет двадцати, быть может, - и красив, с быстрыми умными
глазами и живостью взгляда и движений, которая заставила Тома еще сильнее
почувствовать собственную мешковатость и сделаться еще застенчивее
обыкновенного.
тоже нередко с ними справлялся, отчасти из сочувствия к своему молчаливому
товарищу, отчасти же потому, что новый ученик должен был зайти за ним в
половине седьмого, а стрелки уже подвигались к этому часу. Всякий раз как
незнакомец перехватывал его взгляд, устремленный на часы. Томом овладевало
какое-то замешательство, точно его поймали врасплох на чем-то нехорошем; и
молодой человек, быть может заметив его тревогу, сказал с улыбкой:
я должен встретиться тут с одним джентльменом.
человек ответил изумленным взглядом.
был спросить в половине седьмого человека по фамилии Пинч.
загораживал от вас огонь! Я понятия не имел, что вы и есть мистер Пинч. Я
тот самый мистер Мартин, которого вы ждете. Пожалуйста, извините меня.
Придвигайтесь ближе, прошу вас!
озябли; нам же еще предстоит ехать по морозу. Хотя, что ж, если вам угодно,
я придвинусь. Я... я очень рад, - сказал Том с особенной, свойственной ему,
открытой и смущенной улыбкой, которая так ясно говорила о том, что он
сознает все свои недостатки и просит снисхождения у собеседника, как будто
он попросту написал все это на бумаге, - очень рад, что вы и есть тот
человек, которого я дожидался. Я только что подумал, минуту тому назад, как
хорошо было бы, если бы он был похож на вас.
уверяю вас, я и сам думал, какое это было бы счастье, если бы мистер Пинч
оказался похож на вас.
шутите?
сойдемся, я уж знаю; и это для меня немалое облегчение. Сказать вам по
правде, я вовсе не такой человек, чтобы мог сходиться со всяким, и на этот
счет у меня были большие сомнения. Но теперь они рассеялись. Будьте так
любезны, позвоните, пожалуйста.
величайшей живостью (звонок был над самой головой у Мартина, который
продолжал греться), с улыбкой слушая то, что говорил его новый друг.
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Перумов Ник