сверкающая белизна полотняных скатертей и салфеток да кучки засушенных
розовых лепестков и пахучей лаванды, которые лежали повсюду, в каждом ящике,
- все равно, большой он был или маленький.
притушенный занавесками; потом - светлые, теплые, уютные комнаты и
доносящийся издали гостеприимный, предобеденный стук посуды в столовой, и
лицо великодушного хозяина, излучающее доброту, от которой светлело все, что
мы видели, и глухой шум ветра за стенами, служащий негромким аккомпанементом
всему, что мы слышали, - так вот каковы были наши первые впечатления от
Холодного дома.
как показал нам весь дом и снова привел нас в гостиную Ады. - Никаких особых
претензий у него нет, но домик уютный, хочется думать, а с такими вот
веселыми молодыми обитателями он будет еще уютнее. До обеда осталось всего
полчаса. Гость у нас только один, но другого такого во всем мире не сыщешь -
это чудеснейшее создание... дитя.
взрослый - никак не моложе меня, - но по свежести чувств, простодушию,
энтузиазму, прелестной бесхитростной неспособности заниматься житейскими
делами - он сущее дитя.
музыкант - правда, только любитель, хотя мог бы сделаться профессионалом.
Кроме того, он художник-любитель, хотя тоже мог бы сделать живопись своей
профессией. Очень одаренный, обаятельный человек. В делах ему не везет, в
профессии не везет, в семье не везет, но это его не тревожит... сущий
младенец!
спросил Ричард.
дюжина наберется. Но он о них никогда не заботился. Да и где ему? Нужно,
чтобы кто-то заботился о нем самом. Сущий младенец, уверяю вас!
Джарндис, и лицо его внезапно омрачилось. - Есть поговорка, что беднота
своих Отпрысков не "ставит на ноги", но "тащит за ноги". Так или иначе, дети
Гарольда Скимпола * с грехом пополам стали на ноги. А ветер опять
переменился, к сожалению. Я это уже почувствовал!
в комнатах дует.
том-то и дело. Потому в нем и гуляет ветер, в этом Холодном доме. Ну, Рик,
наши комнаты рядом. Пойдемте!
переоделась и уже принялась раскладывать свое "добро", как вдруг горничная
(не та, которую приставили к Аде, а другая, еще незнакомая мне) вошла в мою
комнату с корзиночкой, в которой лежали две связки ключей с ярлычками.
Ведь, если я не ошибаюсь, мисс Саммерсон - это вы?
мисс. И еще мне ведено показать вам завтра утром все шкафы и что каким
ключом отпирается, - в любое время, когда прикажете.
посмотрела на корзиночку и уже не спускала с нее глаз, совершенно
растерявшись оттого, что мне оказали столь большое доверие. Так я и стояла,
когда вошла Ада; и тут я показала ей ключи и объяснила, зачем их принесли, а
она так очаровательно высказала свою веру в мои хозяйственные таланты, что я
была бы бесчувственной и неблагодарной, если бы это меня не ободрило. Я
понимала, конечно, что милая девушка говорит так лишь по доброте сердечной,
но все-таки мне было приятно поддаться столь лестному обману.
камина, рассказывая Ричарду о том, как он в свои школьные годы увлекался
футболом. Маленький жизнерадостный человек с довольно большой головой, но
тонкими чертами лица и нежным голосом, он казался необычайно обаятельным. Он
говорил обо всем на свете так легко и непринужденно, с такой заразительной
веселостью, что слушать его было одно удовольствие. Фигура у него была
стройнее, чем у мистера Джарндиса, цвет лица более свежий, а седина в
волосах менее заметна, и потому он казался моложе своего друга. Вообще он
походил скорее на преждевременно постаревшего молодого человека, чем на
хорошо сохранившегося старика. Какая-то беззаботная небрежность проглядывала
в его манерах и даже костюме (волосы у него были несколько растрепаны, а
слабо завязанный галстук развевался, как у художников на известных мне
автопортретах), и это невольно внушало мне мысль, что он похож па
романтического юношу, который странным образом одряхлел. Мне сразу
показалось, что и манеры его и внешность совсем не такие, какие бывают у
человека, который прошел, как и все пожилые люди, долголетний путь забот и
жизненного опыта.
образование и одно время был домашним врачом у какого-то немецкого князя.
Но, как он сам сказал нам, он всегда был сущим ребенком "в отношении мер и
весов", ничего в них не смыслил (кроме того, что они ему противны) и никогда
не был способен прописать лекарство с надлежащей аккуратностью в каждой
мелочи. Вообще, говорил он, голова его не создана для мелочей. И с большим
юмором рассказывал нам, что, когда за ним посылали, чтобы пустить кровь
князю или дать врачебный совет кому-нибудь из его приближенных, он
обыкновенно лежал навзничь в постели и читал газеты или рисовал карандашом
фантастические наброски, а потому не мог пойти к больному. В конце концов
князь рассердился, - "вполне резонно", откровенно признал мистер Скимпол, -
и отказался от его услуг, а так как для мистера Скимпола "не осталось ничего
в жизни, кроме любви" (объяснил он с очаровательной веселостью), то он
"влюбился, женился и окружил себя румяными щечками". Его добрый друг
Джарндис и некоторые другие добрые друзья время от времени подыскивали ему
те или иные занятия, но ничего путного из этого не получалось, так как он,
должен признаться, страдает двумя самыми древними человеческими слабостями:
во-первых, не знает, что такое "время", во-вторых, ничего не понимает в
деньгах. Поэтому он никогда никуда не являлся вовремя, никогда не мог вести
никаких дел и никогда не знал, сколько стоит то или другое. Ну что ж! Так
вот он и жил всю жизнь, и такой уж он человек! Он очень любит читать газеты,
очень любит рисовать карандашом фантастические наброски, очень любит
природу, очень любит искусство. Все, что он просит у общества, - это не
мешать ему жить. Не так уж это много. Потребности у него ничтожные. Дайте
ему возможность читать газеты, беседовать, слушать музыку, любоваться
красивыми пейзажами, дайте ему баранины, кофе, свежих фруктов, несколько
листов бристольского картона *; немножко красного вина, и больше ему ничего
не нужно. В жизни он сущий младенец, но он не плачет, как дети, требуя луны
с неба. Он говорит людям: "Идите с миром каждый своим путем! Хотите - носите
красный мундир армейца, хотите - синий мундир моряка, хотите - облачение
епископа, хотите - фартук ремесленника, а нет, так засуньте себе перо за
ухо, как это делают клерки; стремитесь к славе, к святости, к торговле, к
промышленности, к чему угодно, только... не мешайте жить Гарольду Скимполу!"
удовольствием, а о себе говорил с каким-то оживленным беспристрастием, - как
будто ему не было до себя никакого дела, как будто Скимпол был какое-то
постороннее лицо, как будто он знал, что у Скимпола, конечно, есть свои
странности, но есть и свои требования, которыми общество обязано заняться и
не смеет пренебрегать. Он просто очаровывал своих слушателей. Если вначале я
и смущалась, безуспешно стараясь примирить его признания со своими
собственными взглядами на нравственный долг и ответственность (хотя я сама
представляю их себе не очень ясно), меня смущало лишь то, что я не могла как
следует уразуметь, почему этот человек свободен и от ответственности и от
нравственного долга. А что он действительно был от них свободен, я почти не
сомневалась, - этого он ничуть не скрывал.
легкостью. - Мне не нужно ничем обладать. Вот великолепный дом моего друга
Джарндиса. Я чувствую себя обязанным моему другу за то, что у меня есть этот
дом. Я могу нарисовать и, рисуя, изменить его. Я могу написать о нем музыку.
Когда я живу здесь, я в достаточной мере им обладаю, не испытывая никаких
беспокойств, не неся расходов и ответственности. Короче говоря, у меня есть
управляющий по фамилии Джарндис, и он не может меня обмануть. Мы только что
говорили о миссис Джеллиби. Вот вам женщина с острым умом, сильной волей и
огромной способностью вникать в каждую мелочь любого дела, - женщина,
которая с поразительным рвением преследует те или иные цели! Но я не жалею,
что у меня нет ни сильной воли, ни огромной способности вникать в мелочи, ни
уменья преследовать те или иные цели с поразительным рвением. Я могу
восхищаться этой женщиной без зависти. Я могу сочувствовать ее целям. Я могу
мечтать о них. Я могу лежать на траве - в хорошую погоду - и мысленно плыть
по какой-нибудь африканской реке, обнимая всех встречных туземцев, и при
этом так же полно наслаждаться глубокой тишиной и так же верно рисовать
пышную растительность тропических дебрей, как если бы я и впрямь находился в
Африке. Не знаю, приносит ли эта моя деятельность какую-нибудь
непосредственную пользу, но только это я могу делать, и делаю отлично. А
затем, когда Гарольд Скимпол, доверчивое дитя, умоляет вас, весь свет, то
есть скопище практичных деловых людей: "Прошу вас, не мешайте мне жить и
восхищаться человеческим родом", будьте добры, сделайте это так или иначе и
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия
Орлов Алекс